Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных - Михаил Булгаков

В умной и честной книге Ю. Трифонова «Отблеск костра» есть такие слова: «На каждом человеке лежит отблеск истории Одних он опаляет жарким и грозным светом, на других едва заметен. чуть теплится, но он существует на всех. История полыхает. как громадный костер, и каждый из нас бросает в него свой хворост».

Булгаковские герои — не исторические деятели, а простые, рядовые участники событий, вовлеченные в ход истории вопреки их желанию. Но и на них «лежит отблеск истории». И на столкновении Турбиных с Тальбергом — столкновении внутреннем, внешне все происходит очень вежливо и сдержанно, — тоже суровые краски истории.

Булгакову нечего скрывать. Он пытается рассказать правду о своих героях, и только правду.

Алексей Турбин — против гетмана. Но только потому, что он не дал формироваться русской белой гвардии. Разрешение на это было получено накануне краха, когда Петлюру уже ничем нельзя было остановить. Алексей Турбин, как и его друзья, за монархию, он глубоко и страстно переживает крушение старых устоев, на которых держалась Россия. Все новое, что решительно входит в их жизнь, несет, ему кажется, только дурное, навязанное темными и мрачными силами регресса. Совершенно политически неразвитый, незнакомый с партиями и их программами, он, как большинство вернувшихся с войны, хотел только одного — покоя, возможности спокойно и радостно пожить около матери, любимых брата и сестры. Но война, смерть матери, внутренние распри, социальные потрясения вывели его из того душевного равновесия, к которому он стремился. Он вернулся в «насиженное гнездо» с единственной мыслью — «отдыхать и отдыхать и устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую жизнь».

А тут снова война, еще более чуждая и непонятная. Ему все еще снится та война, снится Най-Турс, снится Жилин, умерший на его руках. Его мучает этот сон. Он не может найти ответа на вопросы, которые ему подсовывает жизнь. Он политически совершенно безграмотен. Но в нем живы понятия чести[2], долга перед Россией, порядочность. Нравственная чистота — самая характерная черта Алексея Турбина. Он проклинает себя за душевную слабость, называет себя «тряпкой» только из-за того, что в лицо, прямо не сказал Тальбергу, что тот мерзавец, «„чертова кукла“, лишенная малейшего понятия о чести». Алексей Турбин презирает Тальберга за то, что он вертится, юлит, за двоедушие, за то, что «все, что ни говорит, говорит, как бесструнная балалайка». Нет корня в человеке, нет чести.

Что это главное в Турбине, Булгаков дает понять и всем последующим ходом событий. Нигде об этом не говорится прямо. Булгаков тонко и с большим художественным тактом развертывает характер Алексея Турбина. Подобно тому, как незаметно авторское повествование переходит в несобственно-прямую речь персонажей, так и явь незаметно переходит в сон. Булгаков часто пользуется этим приемом. Вот и Алексей мучается у себя в комнате над труднейшими вопросами бытия, долго и бессмысленно перечитывая одну и ту же фразу в случайно попавшейся книге: «Русскому человеку честь — одно только лишнее бремя». В пьяном состоянии он не выразил своего отношения к этой фразе. А вот когда он засыпает и к нему является «маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо повторяет эту фразу, Алексей в ярости полез за браунингом, сонный, достал, хотел выстрелить в кошмар, погнался за ним, и кошмар пропал».

С большой художественной силой воссоздает Булгаков образ Алексея Турбина, показывает в будничной, домашней обстановке, сталкивает его с теми, кто противоположен ему по своим жизненным и политическим принципам. Особенно внимателен к внутреннему миру своего героя Булгаков становится тогда, когда намечается противоречие между внешним и внутренним, когда герой внешне вынужден соблюдать благопристойность, а внутренне он протестует, но не может по соображениям разного толка высказать свой гнев, свое раздражение, а потом, оставшись наедине с самим собой, жестоко осуждает себя за мягкотелость, дурную «интеллигентность». Внешняя сдержанность, холодная благопристойность, продиктованные положением и воспитанием, чаще всего «прикрывают» внутреннюю неуверенность, сумбурность, душевное раздорожье… Словами можно лгать, в молчании можно скрыть свое истинное отношение к тому или иному явлению жизни, к тому или иному человеческому поступку. Но сны, непроизвольные движения, несобственно-прямая речь, портретные изменения — все эти изобразительные средства, которыми щедро пользуется художник, раскрывают перед нами характер Алексея Турбина, который становится нам близким и дорогим спутником жизни. Вымышленный образ благодаря художественному дару писателя оживает, приобретает индивидуальные черты и живет собственной жизнью, заставляя нас, читателей, соглашаться с ним, когда чувствуем, что он прав, спорить, возмущаться, сокрушаться…

Редко кому удается создать живые человеческие характеры.

Михаилу Булгакову удалось.

«Этот роман я печатала не менее четырех раз — с начала до конца, — вспоминала много лет спустя первая машинистка М. А. Булгакова И. Раабен. — Многие страницы помню перечеркнутыми красным карандашом крест-накрест — при перепечатке из 20 оставалось иногда 3–4. Работа была очень большая… В первой редакции Алексей погибал в гимназии. Погибал и Николка — не помню, в первой или во второй редакции. Алексей был военным, а не врачом, а потом это исчезло. Булгаков не был удовлетворен романом. Помимо сокращений, которые предлагал ему редактор, он сам хотел перерабатывать роман… Он ходил по комнате, иногда переставал диктовать, умолкал, обдумывал… Роман назывался „Белый крест“, это я помню хорошо. Я помню, как ему предложили изменить заголовок, но названия „Белая гвардия“ при мне не было, я впервые увидела его, когда роман был уже напечатан. Я уехала с этой квартиры весной 1924 г. — в апреле или мае. У меня оставалось впечатление, что мы не кончили романа — он кончил его позднее. Когда я уехала на другую квартиру, знакомство наше, собственно, прервалось, но через несколько лет я через знакомых получила от него билеты на премьеру „Дней Турбиных“. Спектакль был потрясающий, потому что все было живо в памяти у людей. Были истерики, обмороки, семь человек увезла скорая помощь, потому что среди зрителей были люди, пережившие и Петлюру, и киевские эти ужасы, и вообще трудности гражданской войны…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. СП, 1988. С. 130).

Ценное свидетельство… В Отделе рукописей. Российской Государственной библиотеки хранится корректура шестого номера журнала «Россия», в котором должны были опубликовать последнюю часть романа. Сравнивая ее с опубликованной в Париже. приходишь к выводу, что Булгаков в 1925 году все еще предполагал роман продолжить и только в 1929 году расстался с этой мыслью: эта мысль оказалась неосуществимой в связи с трагическими обстоятельствами года «великого перелома».

5 октября 1926 года состоялась премьера драмы «Дни Турбиных» М. Булгакова. А до этого он принес мхатовцам первый вариант пьесы «Белая гвардия».

И началась работа театра с драматургом, который представил «пухлый том», отдавая себе отчет в том, что все это сыграть пока еще невозможно, но нужно было показать театру свои серьезные намерения. В первом варианте пьесы Булгаков попытался сохранить всех героев и все сюжетные линии. Среди действующих лиц есть и полковник Малышев, и Най-Турс, и военный врач Алексей Турбин. Булгаков стремился в своей работе над пьесой разработать все «гвоздевые» эпизоды романа, даже сны и кошмары Алексея Турбина, его болезнь тифом. Вскоре, без помощи прочитавших его рукопись, он понял, что пятиактную пьесу невозможно сыграть за один вечер, нужно было что-то убирать. (Вспомним, чуть-чуть забегая вперед, творческие мучения Максудова, героя «Театрального романа», все ему казалось важным в пьесе, ничего не хотелось выбрасывать, а стоило ему что-то выбросить, как все здание, с таким трудом построенное, рассыпалось, «и мне снилось, что падают карнизы и обваливаются балконы…».) Но в январе 1926 года Булгаков закончил сокращения; в сущности, это был второй вариант пьесы «Белая гвардия», в которой уже нет военного врача Алексея Турбина, а есть полковник Алексей Турбин, слитый в одно лицо из трех, ранее действовавших: полковника Малышева, полковника Най-Турса и военного врача Алексея Турбина.

В конце января 1926 года переделанную пьесу стали репетировать.

Потеряв Малышева и Най-Турса, Булгаков сохранил все эпизоды с домовладельцем Лисовичем и его женой Вандой; не мог отказаться Булгаков от колоритных фигур их грабителей: Урагана, Кирпатого, Бандита в дворянской фуражке. Ввел Лариосика в первое действие, усилив тем самым комический колорит пьесы. В крещенский сочельник 1919 года Лисович и Ванда вместе с Турбиными и их друзьями отмечают этот праздник. Да вернувшийся Тальберг заявляет, что он «прекрасно в курсе дела. Гетманщина оказалась глупой опереткой. Я решил вернуться и работать в контакте с Советской властью. Нам нужно переменить вехи…». «Вы знаете, этот вечер — великий пролог к новой исторической пьесе». На что Мышлаевский столь же философски спокойно отвечает: «Но нет, для кого пролог, а для меня — эпилог. Товарищи зрители, белой гвардии — конец. Беспартийный штабс-капитан Мышлаевский сходит со сцены». Николка продолжает петь свою песенку: «Бескозырки тонные, сапоги фасонные…»