Возраст не помеха - Виктор Сергеевич Мишин

кто сотрудничать станет. Черт, ну почему я такой маленький… Руки ощупали тело в такт мыслям. Ну, первый взгляд был ошибочным, тело хоть и детское, тощее, но крепкое, жилистое. Видимо, жизнь в это время, да еще и в частном доме, не давала расслабиться. Или это батя, которого я так и не увидел, старался меня нагружать работенкой, от которой тело и окрепло. Взять хоть тот же чугунок с картошкой, весит он немало, но я с ним довольно легко справился. Эх, времени бы чуток, вспоминая то, чему учился в своей жизни, там, в будущем, я бы привел это тело в порядок быстро, только теперь уже не перестарался бы. Это там я в шестнадцать лет был мастером спорта по силовому троеборью и гиревому спорту, кандидатом в мастера по плаванию, здесь такого не будет.

Спать мы легли рано, стало банально страшно. Всякое движение по улице перед домом закончилось, грохот стрельбы и взрывов тоже, поэтому мама приняла, как мне подумалось, самое верное решение. Спать. А наутро, около восьми где-то, я лежал на печке за занавеской и трясся. Сначала до ушей донесся рокот двигателя, затем он сменился на топот во дворе, и вот я отчетливо слышу, как кто-то грузно пробирается по сеням и вот-вот окажется в комнате. Слышу, как упало ведро, невнятную речь и вновь глухие шаги по дощатому полу.

«Ну, за что мне все это, а?»

– Эй, баба, давай еда! – слова с настолько ужасным акцентом были произнесены безапелляционным тоном. Я дрожал, но все же нашел в себе силы и медленно оттянул край занавески. Огромный, в серой форме, как в кино прямо, немец стоял перед матерью и скалился. Конечно, они тут себя уже хозяевами чувствуют. Кстати, я был немного удивлен и разочарован в немце. А где знаменитое:

«Яйки, млеко, сало!»

Немец потребовал еды, назвав мать бабой, видимо, словарный запас не позволяет нормально общаться. Я, кстати, из прошлой жизни немецкий неплохо знаю, но, видимо, из-за нового, молодого мозга говорить не могу, попробовал, получается хрень какая-то. Зато понять могу почти все, знания-то никуда не делись, лишь бы говорили не очень быстро. Думаю, и говорить смогу, но позже.

Я было уже успокоился, ну, получит сейчас фриц еды и свалит, тем более заявился он в одиночку, когда действие в комнате пошло в неправильном ключе. Сначала до меня донеслась возня, и когда я вновь оттянул занавеску, мне поплохело. Фриц схватил мать и пытался ее поцеловать, кажется. Мама активно сопротивляется, ругаясь и отталкивая здоровяка, тот же лезет и лезет, держа женщину одной рукой за горло, а второй лапая грудь.

«Бац!» – есть контакт. После очередного маминого беспомощного тычка фриц съездил ей по щеке, кажется, ладонью.

Я слетел с печи как молния и, подлетев к фашисту, начал дубасить его по спине своими хилыми ручонками. Тот даже не обернулся посмотреть на этакую назойливую муху, а попросту отмахнулся от меня так, что я улетел в другой конец комнаты. Мама запричитала, а фриц продолжил ее хватать за разные места. Это все я наблюдал, сидя под стеной, по которой только что сполз. Болели скула, этот гад попал мне по ней, и спина от удара о стену. И тут мне в глаза бросился один предмет. Точнее, их было больше одного, но этот… Фашист повалил маму на пол и уже навалился сверху, пытаясь что-то сделать, скорее всего, раздвинуть ей ноги, так как возился где-то в том месте, а вот его снаряга лежала возле стола. Главным предметом, что заинтересовал меня, была винтовка. Темно-коричневая, почти черная, она и пугала, и манила к себе одновременно. Я буквально на цыпочках подкрался к столу и хотел схватить оружие, но не тут-то было. Винтовка была очень тяжелой для меня, то, что у меня ничего не получится, я понял быстро, едва потрогав оружие. Что делать, не приходило в голову, и, все же собрав все силы в одно действие, я смог стащить и даже удержал винтовку в руках. Ствол тянуло вниз, я с трудом удерживал оружие, но что делать дальше, не знал. Смешно, но я только сейчас осознал, что, если выстрелю, застрелю и мать, пуля легко пробьет оба тела, это я помню из прошлой жизни. Точнее, помню характеристики винтовки и патрона.

То ли я все же нашумел, то ли немца что-то насторожило, но в какой-то момент он вдруг обернулся и начал слезать с матери.

– Беги, Захарка! – крикнула она, пытаясь вскочить. А фриц уже был возле меня.

Нажал спусковой крючок я как-то машинально, как будто делал это и раньше. Нажал и понял, что на самом деле ничего я не нажал, вот такой каламбур. Мне банально не хватило сил продавить тугой спуск немецкой винтовки. В следующий момент рука немца ухватилась за ствол и рывком дернула его на себя. О том, чтобы удержать оружие, не могло быть и речи. Фриц заржал в голос, ну и противный же у них и язык, и смех, а затем как держал винтарь за ствол, так и ткнул меня обратным концом прямо в лоб. А другой конец винтаря это окованный приклад. Звезды, говорите, видно, когда получаешь по лбу? Вранье! В глазах моментом потемнело, и я отключился.

Сколько я был без сознания, не имею представления, но пробуждение было очень тяжелым. Рвало меня как из пожарного шланга. Дико болела голова, во рту помойка, перед глазами разноцветные круги.

– Сынок, сынок, ты слышишь меня? – донесся как сквозь вату голос матери. Она потрепала меня по щекам, и слух тут же обострился, поэтому на следующий вопрос матери я ответил не в тему.

– Мам, не кричи, пожалуйста, голова сейчас лопнет, – сказал я таким тоном, каким привык говорить в своем времени. Поймав взгляд матери, удивленно-испуганный взгляд, надо заметить, я добавил: – Очень больно, мама.

– Потерпи, сынок, сейчас я тебе тряпицу сменю, холодное поможет. – Она и правда быстро стащила у меня со лба тряпку и, намочив ее в тазу, стоявшем рядом со мной, почти не выжимая вернула ее на мой многострадальный лоб. Стало и правда легче.

– Мам, а где этот гад? – спросил я о том, что меня мучило. Хотелось спросить другое, успел ли этот козел сделать с матерью что-нибудь плохое, но я постеснялся. Не знаю, сколько времени я отсутствовал, немец мог и совершить то, что задумал.

– Вон лежит, отходит уже, – зло зыркнула куда-то в сторону мама, и я увидел на ее глазах слезы. – Сволочь, чуть не убил