В случае счастья - Давид Фонкинос

Доказательством тому стало седло барашка.

Ибо в число этих воскресных обеденных ритуалов входило и седло барашка. Чем старше мы становимся, тем важнее в нашей жизни привычные опоры; перемены в меню были решительно невозможны. В крайнем случае белая фасоль в гарнире менялась на красную. Все в мире относительно, бывают и такие способы разнообразить жизнь. Обычно жаркое разрезала Рене. Но Жан-Жак, благоухая чувственным счастьем, ринулся к ножам и заявил, что сегодня барашком займется он. Его прекрасное настроение стремительно приближалось к той грани, за которой оно начинает действовать другим на нервы. Луиза глядела на отца с любопытством. Родители Клер тоже смотрели на зятя, который два часа валял дурака, а теперь, в качестве вишенки на торте, собрался резать седло барашка. Ален не решился возражать, тем более что зять, знавший его вкусы как свои пять пальцев, любезно его успокоил:

– Вам понравится этот кусочек с кровью, я же знаю…

И Ален, с полной тарелкой, но не в своей тарелке, едва посмел осуществить свое неотъемлемое право налить всем красного вина. В итоге все улыбались; все, кроме Клер. Для нее весь этот маскарад вдобавок к маскараду ее отношений с родителями был уже лишним. Она вполне могла примириться с тем, что муж завел любовницу; созерцать его экстаз оказалось куда тяжелее. Чем больше она смотрела, как муж с блаженной улыбкой режет седло барашка, тем яснее представляла себе, как он блаженствует, оседлав другую женщину.

В следующую субботу Клер чувствовала себя немного усталой. Ей хотелось побыть одной. Жан-Жак, заметив неладное, предложил:

– Давай сходим вечером в ресторан, хочешь? Было бы круто.

Она уставилась на него в изумлении. Словечко “круто” она предпочла пропустить мимо ушей: наверняка оно почерпнуто из лексикона любовницы, едва вышедшей из подросткового возраста. Но импровизация и Жан-Жак были несовместимы; ему и в голову не могло прийти делать что-то, не запланированное по крайней мере за полгода. С тем же успехом он мог налепить на лоб бумажку с надписью: “Я тебе изменяю”.

– Нет, я устала. Сходим в другой раз.

– Хорошо, любимая.

Он попытался ее поцеловать, она отвернулась. Она его презирала, первый раз в жизни. Чувствуя себя виноватым, он стал ласковее – в лучших традициях мужской узколобости. Агентство алиби показалось ей чуть ли не трогательным, но от этого нагромождения восторгов (неделю назад он прямо кудахтал, разрезая седло барашка) было ужасно неловко. Она пошла прилечь. В голове мелькнула нелепая мысль: “Он так конфузится, что, того и гляди, предложит сыграть в скрэббл”. Ровно в этот момент Жан-Жак просунул голову в дверь:

– Может, немножко поиграем в скрэббл?

– …

– Я потому спрашиваю… ну, тебе ведь раньше нравилось… просто так… в субботу вечером, когда никуда идти не надо…

– …

– Ну ладно, отдыхай.

Она не могла прийти в себя.

Клер лежала в темноте и думала об Игоре. Встреча с ним произвела на нее сильное впечатление. Казалось бы, он вовсе не тот мужчина, какой может ее взволновать, и все же подсознательно чем-то он ее тронул. По правде говоря, все случилось не совсем так.

Помимо всех своих достоинств, Игорь обладал еще одним, высшим достоинством, которое никак от него не зависело: он появился в подходящий момент.

Есть замечательные люди, которых мы встречаем в неподходящий момент.

И есть люди, замечательные потому, что мы их встретили в подходящий момент.

Да, расценки у Игоря были ниже, чем у остальных детективов. Его особенность, признанная коммерческим изъяном, состояла в робости. Игорь был болезненно застенчив. Ему случалось прекращать слежку, если требовалось войти в общественное место. А главное, он не всегда мог расспросить свидетеля, колебался, мямлил, краснел, вместо того чтобы добывать информацию. Первые отчеты Игоря вызвали у Клер улыбку. Она не показывала, что разочарована обрывочными сводками о времяпрепровождении мужа. В конце концов, она сама выбрала стеснительного детектива, просто потому, что эта идея показалась ей поэтичной. Игорю не хотелось заставлять Клер ждать, и в то же время его преследовало непрофессиональное желание, чтобы эта ситуация подольше не кончалась. Он все больше ценил минуты, когда рассказывал ей, как прошел день; порой они говорили о совсем посторонних вещах. Но Клер снова сворачивала разговор на мужа. Чем он занят? Что он делал днем? А в те вечера, когда у него были важные совещания? Игорь описал ей девушку, спросил, хочет ли она взглянуть на фото. В ней чувствовалась такая грусть… На миг ему захотелось солгать ей, убаюкать ее странной иллюзией. В своей работе он был отчасти демиургом – мог создавать фальшивые отношения, придумывать чужие жизни. Игорь считал, что это потрясающий сюжет для фильма: история детектива-мифомана. Но мифомана сентиментального. Он бы рассказывал женщине с заплаканными глазами, что ее муж проводит время безупречно. Но Игорь так поступить не мог. В жизни он выше всего ставил две вещи: правду и женщин. В конечном итоге, может, это одно и то же. Рискуя ее потерять, рискуя положить конец чисто рабочим отношениям, Игорь предъявил плоды своего труда. Клер увидела лицо Сони. И в тот же миг поняла, что теперь все будет гораздо сложнее. Можно обманываться чем-то неясным и неведомым, но лицо обмануться не даст.

Игорь видел, как Клер больно, и чувствовал себя неловко. По счастью, она первая нарушила молчание:

– Я хочу вам сказать две вещи. Первая: я расстроилась сильнее, чем думала.

– Да… Я вижу…

– А вторая – мне хочется, чтобы вы рассказали о себе. Хочу теперь заглянуть в чужую жизнь, не в свою.

Мне надо отвлечься от нашего дела. Скажите, почему вы стали детективом?

Они заказали бутылку красного вина, и Игорь понемногу разговорился. Все началось с блажи Доминика Дуброва. Тот был убежден, что доходный бизнес – это бизнес непременно семейный. По его словам, хлебное место живо хлебом домашним. Поэтому, основав “Агентство Дуброва”, он нанял и обучил всех своих сыновей, кузенов, племянников и прочих пройдох со стороны жены. Но пугливого племянника обошел, что пришлось не по вкусу его сестре. Мать Игоря считала, что ремесло, требующее целеустремленности и риска, станет для него отличным лекарством.

“Клин клином вышибают”, – постоянно твердила она.

Родители Игоря, видя, что сын с самого нежного возраста страдает застенчивостью, испробовали все, чтобы сделать его не столь социально ранимым. Подростком, в том возрасте, когда прыщи отнюдь не способствуют улучшению ситуации, Игорь был отправлен в театральную студию. Ведь говорят, большинство актеров – очень робкие люди. Игорь сначала упирался, потом подчинился решению родителей. В глубине души он знал, что таким уродился, что малейшее затруднение на людях внушает ему страх и что он всю жизнь так и будет дипломатом только в своей, внутренней стране.

Руководитель студии нашел у него некоторые способности, и похвалы растопили его недоверие. Родители уже праздновали победу. Но они рано радовались. Пока было неясно, как он будет держаться на публике. Устроили небольшое представление перед десятком человек, и Игорь, собрав все силы, сумел отключиться от чужих взглядов. Ему нравился театр, он даже мечтал о жизни, где станет снова и снова, до бесконечности менять роли, о жизни как падении в пропасть, где можно забыться, забыть себя и неудобство быть собой. Но все пошло не так. В вечер премьеры Игорь собирался с духом за кулисами. Сосредоточиться! Всего прочего не должно существовать. Зрители галдели, пьеса была бульварная, с топорным сюжетом, ударами об дверь и любовниками в шкафу. И вот здесь-то и крылась роковая ошибка.

Игорь играл рогоносца.

В самый разгар действия, когда его зажатый комической ситуацией персонаж вызывал общий хохот, на него вдруг напало смятение. И в тот момент, когда раздался взрыв смеха, того самого смеха, который, как считалось, станет свидетельством его таланта, он не сумел внутренне отделиться от персонажа. Ну конечно, публика радостно потешается над ним самим. Незадолго до третьего акта, в сцене, где рогоносец обнаруживает свои рога, Игорь бросился за кулисы, в спасительную тьму. Стеснительность поджидала его, чинно сидя в чулане на стульчике.

Неудивительно, что впоследствии он стал заядлым киноманом. Его скитания по кинозалам объяснялись постоянными поисками темноты. Теперь он мог часами говорить о кино, и на время этих разговоров его застенчивость улетучивалась. Он был вооружен, а значит, защищен почти безупречными познаниями. В тот вечер он без остановки сыпал сюжетами и забавными историями. И вдруг осекся:

– Я никогда про себя так не рассказывал. Надеюсь, вам со мной не скучно?

– Нет, нет, совершенно, – успокоила его Клер и неожиданно расхохоталась, но тут же спохватилась: – Это все вино! По-моему, я слишком много выпила.