Генерал конфедерации из Биг Сур - Бротиган Ричард

Из своей огромной тридцатипятицентовой пенсии она платила за комнату, после чего у нее оставалось еще достаточно денег, чтобы купить хлеб, чай и корни сельдерея, которые были ее основной пищей.

Как-то, любопытства ради, я заглянул в книжку этой американской богини жратвы Адель Дэвис[10] 'Давайте правильно есть и хорошо жить' — хотелось узнать, можно ли выжить на сельдерее. Оказалось, нельзя.

Сто граммов корней сельдерея не содержат в себе никаких витаминов, кроме 2 мг витамина С. Что касается минералов, то те же сто граммов содержат 47 мг кальция, 71 мг фосфора и 0,8 мг железа. Понадобилось бы очень много корней сельдерея, чтобы построить из них корабль.

Под конец 'Давайте правильно есть и хорошо жить' победно возвещала, что сто граммов корней сельдерея содержат три грамма белка общим эффектом в 38 калорий.

У старухи в комнате была маленькая электроплитка. Всю свою 'готовку' она производила на ней и никогда не появлялась на общей кухне. Плитка в комнате — тайное сокровище миллионов старух в этой стране. У Жюля Лафорга[11] есть стихотворение о люксембургских садах. Старушечьи плитки — это совсем другие стихи.

Но в XIX веке ее отец был преуспевающим врачом и владел лицензией на распространение в Италии и во Франции каких-то дотоле неизвестных американских электрических приборов.

Она не помнила, что это были за приборы, но ее отец очень гордился лицензией, и с нетерпением ждал, когда приборы выгрузят с парохода.

К несчастью, пытаясь их продать, он потерял все свои деньги. Видимо, никто не хотел держать у себя дома эти штуки. Люди боялись, что они начнут взрываться.

Сама она была когда-то очень красивой. Я видел ее фотографию в платье с декольте. Грудь, шея и лицо у нее были просто восхитительны.

Потом она работала гувернанткой и учительницей языков в Италии, Франции, Испании и Германии, благо языки граничили между собой; теперь же, словно Хипа из комикса, ее покрывала расползающаяся дряхлость, и лишь редкие и случайные кусочки мяса могли прорвать сельдерейную тиранию ее последних дней.

Она никогда не была замужем, но я называл ее миссис. Я любил ее и однажды принес стакан вина. Это длилось бесконечно. У нее не было в этом мире ни родных, ни друзей, и она пила вино очень медленно.

Она сказала, что вино хорошее, хотя это было совсем не так, а допив, стала рассказывать о том, какой у ее отца был виноградник, и какие там делались из винограда вина, пока их не высушили тысячи нераспроданных американских электрических приборов.

Она сказала, что виноградник располагался на холме у самого моря, и что она очень любила приходить туда перед закатом и бродить среди тенистых рядов виноградных лоз. Это было на Средиземном море.

Сундуки в ее комнате были набиты доисторическим хламом… Она показывала мне книгу с картинками, посвященную госпиталям, которые строил итальянский Красный Крест. На обложке книги напечатали фотографию Муссолини. Его трудно было узнать в нормальном виде, а не вверх ногами на фонарном столбе. Она сказала, что Муссолини был великим человеком, но зашел слишком далеко.

— Никогда нельзя связываться с немцами, — сказала она.

Иногда она начинала переживать, что станет с ее вещами после смерти. Старые солонка и перечница с фигурками людей. Груда полуистлевших тряпок. За 84 года ей не хватило времени сшить из них ни платья, ни занавески.

Их засунут в корень сельдерея, придумают, как строить из сельдерея корабли, и тогда ее барахло поплывет по волнам.

6

Общая кухня находилась на первом этаже в задней части дома. Дверь из нее вела в большую комнату. До того, как бывший учитель музыки уехал в Испанию, в комнате жила тихая и ничем не примечательная женщина средних лет, и главным ее недостатком было то, что дверь из комнаты в кухню она всегда держала открытой. Это было очень странно — как будто общая кухня была ее собственностью. Она постоянно ходила взад-вперед или просто смотрела из своей комнаты.

Свою скудную холостяцкую пищу я предпочитал готовить в одиночестве, но это не получалось — она постоянно за мной наблюдала. Мне это не нравилось. А кому понравится, если тихая и ничем не примечательная женщина средних лет будет смотреть, как ты разогреваешь себе на обед жалкую банку тушенки и вермишелевый суп?

В конце концов, это общая кухня. Я ничего не имею против открытой кухонной двери, но когда я готовлю себе обед, то хочу, чтобы дверь была закрыта, потому что, в конце концов, это общая кухня.

Пока учитель музыки умирал в Нью-Йорке, женщина съехала с квартиры, и ее место заняли три девушки. Одна из них оказалась симпатичной спортивной блондинкой, две других — уродинами.

Вокруг блондинки постоянно крутились мужчины всех сортов, и, поскольку она не могла справиться с ними всеми, другим девушкам тоже перепадало кое-какое внимание.

Такой расклад я наблюдал уже не в первый раз. Красивая девушка живет вместе с уродиной. Обломавшись на симпатичной, успеваешь завестись так, что соглашаешься на уродину. На всякий случай уродина всегда рядом.

Прикухонная комната быстро превратилась в пчелиный улей. Девушки приехали из небольшого колледжа на востоке штата Вашингтон и первым делом обратили свое внимание на бывших и настоящих студентов, в основном — коротко стриженных.

По мере того, как они набирались опыта и приспосабливались к пульсу космополитичного города, их внимание естественно переключалось на водителей автобусов.

Это было весело: прельщая девушек формой, в доме толпилось столько шоферов, что он стал похож на автостанцию.

Иногда мне приходилось готовить обед в обществе четырех или пяти водителей автобусов, сидящих за кухонным столом и наблюдающих за тем, как я жарю гамбургер. Кто-нибудь из них рассеянно щелкал компостером.

Дерзкая кавалерийская атака на ГЭТП

Ли Меллон жил на Ливенуорт-стрит уже почти две недели, когда однажды утром я проснулся и посмотрел вокруг. Пасторальный луг исчезал на глазах. Трава пожухла. Ручей пересох. Цветы завяли. Деревья упали. И с тех пор, как умер старик, не стало больше ни птиц, ни зверей. Все исчезли.

Я решил спуститься вниз и разбудить Ли Меллона. Встал с кровати и оделся. Спустился по лестнице и постучал в дверь. Подумал, что неплохо бы выпить кофе.

— Заходи, — сказал Ли Меллон.

Я открыл дверь и обнаружил в койке у Ли Меллона девчонку. Их ноги сплетались на одном конце кровати. Головы прижимались друг к другу на противоположном. Я сперва подумал, что они трахаются, но потом разглядел, что нет. Но ошибся я ненамного. В комнате пахло, как в раздевалке купидонов.

Некоторое время я постоял просто так, потом закрыл дверь.

— Это Сюзан, — сказал Ли Меллон. — А это мой кореш.

— Привет, — сказала она.

Комната отливала желтым цветом, потому что шторы были опущены, а за окном светило яркое солнце. В тщательно выверенном беспорядке по комнате были разбросаны вещи: книги, одежда, бутылки. Они расстелились картой предстоящего большого сражения.

Пару минут мы поговорили. Потом решили спуститься на общую кухню и позавтракать.

Я подождал в коридоре, пока они оденутся, и все вместе мы двинулись вниз. Девчонка теперь была спрятана под блузкой. Ли Меллон поленился завязать шнурки на ботинках. И пока он спускался по лестнице, они тащились за ним, как дождевые черви.

Девчонка приготовила завтрак. Забавно, но я хорошо помню, что мы в тот день ели — омлет с зеленым луком и плавленым сыром. Еще она пожарила тосты из ржаного хлеба и сварила крепкий кофе. Девчонка была очень молодая и веселая. У нее была симпатичная мордашка, фигурка тоже ничего, но толстоватая. Пышка — вот точное слово, но пухлость ее была детской.

Она с воодушевлением болтала о книжке Джона Стейнбека 'И проиграли бой'.