След пираньи - Александр Бушков

И показал на ржавую цистерну емкостью тонн в двадцать, громоздившуюся неподалеку. Ухмыльнулся. Она поняла, ее прямо-таки передернуло.

— Сообразила? — спросил Мазур. — Мучить тебя не будем — скинем в бак и укатим навсегда. Тебя тут в жизни искать не догадаются. Если не закроем люк, протянешь недельки две — при полнейшем отсутствии шансов на спасение, оттуда ж не вылезешь, а стука ни одна собака не услышит, кто в эти места заходит? Ну, а если крышку закроем, проживешь ровно столько, пока весь кислород не употребишь. Цистерна, конечно, ржавая, но не настолько, чтобы ты ее головой пробила… Да, а руки, само собой, я тебе развязывать не буду — ну зачем тебе там развязанные руки, какая разница? Вон лесенка, взобраться можно…

Распахнул дверцу, ухватил белокурую за ворот и головой вперед выдернул из машины, как редиску с грядки. Подхватил на лету и поволок к цистерне. С каждым шагом цистерна нависала над ними, повеяло удушливым запахом солярки.

— Тебе везет, — сказал Мазур. — На дне, похоже, жижа осталась, так что задохнешься и вовсе быстро…

Она отчаянно барахталась. Мазур усмирил ее одним легким тычком в нужное место, с помощью подоспевшего Михася поволок, обмякшую, наверх по узенькой железной лестнице. Лестничка скрипела, слегка шаталась, но не обрушилась. Они взобрались на крохотную железную площадку. Мазур с натугой отвалил крышку и побыстрее отпрянул — изнутри шибануло такой угарной волной, что желудок чуть не выскочил через горло. На дне и в самом деле должна оставаться солярка.

Пленницу повалили животом на горловину люка, так, чтобы голова свесилась внутрь. Она моментально пришла в себя, изо всех сил задергалась — впустую, конечно, потом ее шумно стошнило вниз и она захлебнулась воющим криком. С ухмылочкой Мазур определил, что кончились и игра, и упорство — все, хрустнула девочка, как сухое печенье…

Поднял ее, повалил на площадку, присел над ней на корточки:

— Ну, сука! Некогда тебя обхаживать по всем правилам! Где они? Или скину к херам!

Всмотрелся, рывком поднял на колени, а сам торопливо отодвинулся — ее снова стало тошнить. Процесс пошел. Дождавшись его конца, не давая опомниться, Мазур налег вновь:

— Ну, где они, блядь такая?

— Сво…

Мазур залепил ей пощечину:

— Сама ты сволочь! Ну?

— Да нет… — прошептала она, делая отчаянные гримасы. — Это про улицу… Свободная, сорок пять, квартира четырнадцать…

— Еще одна ваша хаза?

— А-га…

— Сколько там ваших козлов?

— Т-три… или четыре…

— Все, — Мазур рывком вздернул ее на ноги.

— Вали вниз. Сейчас быстренько поедем в гости, и смотри у меня, начнешь дергаться — словишь первую пулю, это я тебе гарантирую…

…Перед тем как покинуть развалины завода, пленницу немного привели в порядок — пожертвовав собственными носовыми платками и тряпками из багажника, кое-как обтерли физиономию и одежду от блевотины и ржавчины. Но все равно вид у нее был несколько предосудительный — разгульная особа, пару суток безвылазно пробухавшая в каком-нибудь сарае, где извозилась до полной потери товарного вида. Ручаться можно, именно так и подумали две бабки, торчавшие на лавочке у подъезда, когда Мазур, двигаясь вдоль стеночки, вел свою пленницу к двери. Он якобы нежно и заботливо обхватил ее левой рукой, прижимая к себе, чтобы не выкинула какой-нибудь номер, а накинутая ей на плечи ее же собственная куртка никак не давала увидеть, что руки схвачены ремнем за спиной. Если особенно не приглядываться, ничего и не заметишь — небрезгливый мужик подцепил где-то более-менее приглядную бичиху и волокет домой для немедленного употребления. Чтобы закрепить эту версию, Мазур громко сказал, работая на бабулек:

— Ниче, Маня, щас опохмелишься, жизнь вернется…

И побыстрее затолкнул ее в подъезд. Следом скользнул Михась. Удалось еще услышать, как осуждающе заохала одна из бабуль:

— От они, от они, нынешние! Девка-то как с помойки…

Дальше он не слышал — на цыпочках взбежал на второй этаж, постоял, навострив уши, возле двери четырнадцатой квартиры. Дверь была солидная, обитая коричневым дерматином, под которым угадывалась прокладка толщиной с хороший матрац, а может, она и вообще была железная, хорошо замаскированная, со внутренними петлями. Что-то фактура косяка скорее смахивает на металл…

Тишина, ни звука изнутри не доносится. А вот глазка нет, что только на руку… Насчет количества комнат — две — и планировки Мазур успел расспросить пленницу на обратном пути. Если только она не врала…

— Давай, — кивнул он, уперев дуло пистолета в ту самую ямку пониже макушки. — И смотри у меня…

Она, покорившись с ненавистью, подняла руку, нажала кнопку звонка — дзинь-дзинь, дзинь, дззззз… Михась мгновенно, едва отняла палец, завел ей руки за спину и вновь затянул ремень.

— Кто? — послышалось изнутри.

— Я, Ксана, — громко ответила она.

Томительно долго тянулось мгновение. Решающее. Наконец замок негромко щелкнул, дверь стала распахиваться — самым нормальным образом, без лишней спешки и без медлительности. Мгновенно отметив, что все вроде бы в порядке, Мазур оттолкнулся от стены и бросился в ширившийся проем. Попотчевал рукояткой пистолета чью-то рожу, так и не успевшую стать ни испуганной, ни удивленной, добавил коленом, ребром ладони свободной руки — уже на ходу, отработанным броском врываясь в комнату. Заорал:

— Руки! Всем стоять!

В прихожей стукнула захлопнувшаяся дверь — Михась ворвался следом, ушел вправо по стеночке, держа пистолет обеими руками, встал так, чтобы держать в поле зрения и дверь в кухню, и дверь в другую комнату.

Сцена, словно позаимствованная из боевика, но тем не менее вполне жизненная, в последние годы мало кого уже удивляющая на съежившихся просторах Отечества: Ирина свет Викентьевна, теща ненаглядная, сидит на стуле, руки связаны, белая блузка распахнута, так что обнаженная грудь («надо сказать, все еще великолепная» — отметил где-то на периферии мозга Мазура недремлющий мужской инстинкт) открыта нескромным взорам — вот только эротической подоплеки нет ни на капельку, поскольку один из двух стоящих за стулом верзил демонстративно держит зажигалку у самого ее соска, сделав соответствующую морду лица. А третий, нависая над съежившимся в кресле тестем (и у того руки, конечно, связаны, а интеллигентная физиономия, сведенная испугом, украшена свежим синяком), подсунул ему диктофончик под самый нос. Словом, классический допрос с угрозами, судя по всему, очень быстро увенчавшийся успехом — сейчас-то все, понятное дело, замолкли, ошеломленные вторжением, но еще пару секунд назад тесть, никаких сомнений, заливался соловьем…

Ни разу еще Мазур не видел у своей тещи столь радостной физиономии. Рот у нее, правда, был залеплен широкой белой полосой полупрозрачного скотча — но глаза прямо-таки полыхнули радостью. Нет, все же очаровательная женщина, даже в этаком виде, — а может, именно этакому виду и благодаря…

Немая сцена затянулась не долее чем на три секунды. Мазур бесшумным кошачьим шагом передвинулся влево. Тесть дернулся, попытался встать, его опекун чисто автоматически протянул руку, чтобы удержать на месте…

— Всем стоять! — повторил Мазур. — Кто дернется…

Положительно, ребятки были профессионалами — застыли, кто где оказался, прекрасно понимая, что дернувшийся первым пулю первым и получит. Никому не хотелось стать пионером в этом сомнительном предприятии. Конец двадцатого века вообще скуден на героев, порывавшихся бы заткнуть грудью амбразуру.

Мазур повелительным взглядом послал Михася в соседнюю комнату. Тот, едва заглянув, отрицательно покачал головой и занял прежнюю позицию. Нельзя было давать им время на раздумья, и Мазур, усмотрев подходящий по ширине кусок стены, тихо распорядился, мотнув головой:

— Туда! Руки на стену, ноги шире! Кто дернется… Эй, диктофон положи на кресло — медленно, плавно… Сидеть!

Последнее уже относилось к тестю, попытавшемуся было вскочить, — не хватало еще, чтобы начал метаться по комнате и кто-то воспользовался им в качестве живого щита…

Трое приняли указанную Мазуром позу. Михась, благо на столе лежал и нож, и моток белой синтетической веревки, мгновенно отхватил несколько кусков и выскочил в прихожую, дабы спеленать ушибленного привратника и вырубленную Кеану. Взяв освободившийся нож, Мазур одним рывком рассек веревки на запястьях Ирины и осторожненько отодрал со щек и губ клейкий скотч. Она была в некоторой заторможенности и потому даже не потянулась прикрыть грудь, вообще не шевелилась — сидела и таращилась на него округлившимися глазами. Мазур мимоходом отвесил ей пощечину — в целях предупреждения истерики, на посторонний взгляд игривую, но довольно чувствительную. Сделал страшную рожу тестю — которым некогда пока что было заниматься.