Пока драконы спят - Александр Шакилов

Пока дети суетятся, майор сканирует листок сфагна. Мертвые водоносные клетки. Между ними – живые. У сфагна нет корней, сфагн никогда не умирает, он просто тянется вверх, пока нижняя часть его разлагается, спрессовываясь в торф. Ёсида – нижняя часть. Икки и Мура – верхняя.

Вместе – вечность.

Порыв ветра сотрясает стены дома. Пятая луна рассекает туман серебристой дорожкой, по которой идут две стройные фигуры.

Женщины.

Икки и Мура замирают, будто залитые в смолу скорпионы.

Ёсида слышит, как стучат их сердца, их дыхание – грохот барабанов. Парней охватывает волнение, ибо, кроме отца, они не знают иных людей. Если к острову подплывала баржа торговцев, малышам запрещалось выходить из дому. Ёсида заставлял их нырять в Топь на время переговоров и, что бы ни случилось, не всплывать. Утонуть, но не всплывать! И уж тем более братья никогда не видели женщин.

Две фигуры на лунной дорожке. Две прекрасные девушки.

Ёсида – буси по рождению. Он знает: любви достоин лишь товарищ по оружию, а женщина предназначена для домашнего хозяйства и рождения сыновей. У Ёсиды есть фантомы, есть инкубатор – отставному майору не нужна кита-но ката[6]. Ёсида спит головой на запад, лицом к северу, и никто и никогда не возлежал с ним рядом лицом к югу.

Девушки останавливаются у киботанкетки. Они звонко смеются, поправляя роскошные черные волосы, спадающие водопадами нефти до изгибов колен. Любви достойны только юноши, но… Ёсида вынужден признать: красотки смущают его.

Они – ведьмы. Имена их – Угуису-химэ и Кагуя-химэ.

Они явились, чтобы сразиться с Икки и погубить малыша Муру!

– Когда приходит время смерти, размышлять о цветках сакуры глупо! Вы должны принять бой, мальчики мои! Это враги! Убейте!

Слово Ёсиды – закон для мальчишек. Убить так убить, отец плохого не прикажет. Икки кидается к «Плазме».

Залп! Залп!

Еще! Еще!..

Платформу трясет, майору кажется, что дом вот-вот рухнет в Топь.

Девушки хохочут. Изгибаясь, будто в танце, они прыгают с кочки на кочку. Энергетические капсулы, расцветая маками взрывов, пластают торф там, где только что были красавицы. «Ха-Го» подбрасывает в воздух, в пламени мелькает красно-белый круг.

Бесполезно. Термоголовки капсул игнорируют женскую плоть. Изо льда девицы, что ли?! Мимо. Мимо. Опять мимо!..

А значит…

Пора обнажить мечи!

Сыновья понимают Ёсиду без слов. Майор любуется затянутыми в доспехи фигурами, скользящими над сфагновыми мхами. Топь колышется, взволнованная антигравными струями.

Девушки ждут. Девушки смеются.

Говорят, кто не ошибается, тот опасен. Пришлые ведьмы очень опасны. А еще говорят, самурай ковыряет во рту зубочисткой, даже если ничего не ел. У Ёсиды как раз закончились зубочистки.

Икки и Мура приближаются к незваным гостьям. Сталь покидает ножны.

Столкновение.

Отблески металла.

Тюдан-но-камаэ. Плечи расслаблены. Взмах мечом – из-под левого кулака видна прелестная девичья головка. Спина ровная, как побег бамбука, не наклоняться! Правая стопа вперед, руки выпрямляются, лезвие-вспышка разит улыбку гостьи. Дожать кистями! Взмах и удар – одно движение, один миг!..

Казалось бы, схватка окончена, ведьма мертва. Но нет! Мэн-суриагэ-мэн – красотка отступает с левой ноги, длинные волосы ее разделяются на две пряди. Одна прядь спешит навстречу мечу, отбивая лезвие вправо, вторая хлещет Муру по кабуто – юный воин оглушен.

Противница Икки легко отражает его атаку, отбивая волосами меч влево и вверх. И тут же – мощный удар стопой в грудь воина. И откуда в хрупкой фигурке столько силы?! Икки опрокидывается на очес.

Что происходит, а?!

Икки тут же вскакивает.

Мура трясет головой.

Высоко подпрыгнув, девушки кувыркаются в тумане над Топью. Руки перпендикулярны телам, распущенные волосы извиваются гадюками, хлопают в воздухе юбки-мо – и тут же, резко, две фигурки пронзают очес. Брызги тины. Лепестки лотосов качаются на воде.

И тишина.

Икки и Мура переглядываются. Им не нужны слова и жесты. Они умеют надолго задерживать дыхание, а в доспехах можно сутками не вылезать из трясины. Отец обучил братьев искусству кацу-годзэн-оеги[7] по методике школы Кобо Рю. Вперед, в погоню! Тела близнецов дырявят очес.

Вдали плещут дельфины, каракатица подставляет бока лучам пятой луны, фантомы-рю рвутся в бой. Что-то щелкает в позвоночнике Ёсиды. Подшипники износились? Поменять бы… Наклонившись, старик касается пальцами Китамаэ, закрывает глаза и четко видит, как и что происходит в глубинах.

Бой.

Поцелуи лезвий.

Сплетения тел.

Яростные вопли, приглушенные водой…

Старик сидит так минуту, две, три – целую вечность.

И вдруг будто залп из плазмогана валит Ёсиду на спину. Майор дрожит, испачканные ряской пальцы сжимают шагреневые рукоятки неразлучной пары мечей. Старик готов сорваться с места и мчать по Топи отпущенной на волю стрелой. Он мечтает вскрыть животы проклятым ведьмам!

Зная, что ему не победить в этой схватке, он все равно жаждет сразиться.

И умереть.

«А-а-а!!! Банзай!!!» – и ринуться в бой.

Боль пронзает грудь старого воина. Если тело его проглотит Топь, кто расскажет мальчикам о предстоящем? Кто направит на Путь истинный?

Рю волнуются. Им не терпится помочь молодым хозяевам. Но нельзя. Бессмысленно и поздно.

От судьбы не уплывешь, не спрячешься на дне извечного болота.

Измаранные трясиной ведьмы, чавкая и облизываясь, пировали над поверженными Икки и Мурой. Длинные волосы девушек паутиной оплели доспехи сынов Ёсиды. По правде сказать, не волосы это вовсе, а провода-разъемы для перекачки талантов, знаний и удачи – всего того, что задолго до рождения вложили в мальчишек разработчики «Дайме байтекс».

Ведьмы пировали.

Ёсида грустил.

Каждому свое.

3. Птица

Вторая седмица в пути.

Они ехали по землям племени тюляши, дикого народа, весь язык которого состоит из трех слов: «тю?», «ля!» и «шо?!». В этих местах особо чтят покойников: пустой гроб хоронят. На поминальный пир вся деревня собирается: пьют брагу, а закусывают… Не червям же мясо оставлять?

По дороге гнали «подкованных» гусей. Птицу провели по расплавленной смоле, затем по песку, смола прилипла к перепонкам, песок к смоле – получились надежные «подковы». Лапки целее будут.

То тут, то там в зарослях кустарника торчали каменные изваяния. На распутье семи дорог Эрик остановился у креста из черного гранита. Дожди и ветер оказались бессильны против мастера, выдолбившего лик Проткнутого в окружении песчаных драконов и отцов-инквизиторов. Инквизиторы угрожали Проткнутому копьями. Израненный бог, восседая на спинах трех драконов, ждал казни. Гранит был сильно исцарапан – святые отцы признали творение еретическим, но уничтожить не смогли.

Или же поленились.

Ехали вчетвером. Старуха и девчонка тряслись на кляче, едва переставляющей копыта. Эрик и отец покачивались на мощных жеребцах, привыкших к сохе, но не к седлу. Вместе веселее. Им ведь по пути. Как понял Эрик из разговора взрослых, все они направлялись к морю, на поклон к перевозчикам-стурманам.

За последние дни Эрик повидал столько диковинок, что хватило бы целую зиму рассказывать, валяясь на печи. Чего одна избушка на курьих ножках стоила!

В окрестностях Замерзших Синичек людям самим приходилось рубить дома. И потому Эрика поразили избушки, которые бродили по лесу и паслись без опаски, что их приручит и объездит какой-нибудь звереслов.

Дрессировка диких избушек – целое ремесло. Отец говорил, что мало кто знает, как упросить куреножку врасти корнями-лапами в землю и пустить в себя человека. Все эти «к лесу задом, ко мне передом» – чушь полнейшая: обидится избушка, и вы ее больше не увидите. Избушки быстро бегают даже сквозь густой подлесок.

Ночевали на постоялых дворах.

Снорри Сохач, дождавшись, когда снимут с огня вертел с мясом, щипцами выхватывал из пламени уголек, раскуривал трубку и рассказывал истории о древних временах:

– Был гард великий, раз в десять больше Синичек. И назывался тот гард Вавилон. И жили там разные люди: и высокие, и низкие, и белые, и черные. И кланялись они Крылатой Богине, голой красавице с лапами черноволка и крыльями песчаного дракона!

Эрик и Гель слушали открыв рот.

Снорри оглаживал усы и вдыхал ароматный дым, от которого глаза его блестели, а язык выплетал такие узоры слов, что ничего нельзя было понять. А потом Гель послушно засыпала, а Эрик еще долго валялся на твердой лавке, представляя вавилонские красоты.

И вот – опять дорога.

С утра жарило так, что пот стекал по лицу ручьями. Плащ Эрик привязал к седлу. Отец то и дело вытирал ладонью лоб. Гель ослабила завязки рубахи. И только Урд Криволапая не выказывала признаков неудобства – улыбаясь, говорила, что в пути она как форель на перекате. И подмигивала Гель.

Впереди замаячил частокол гарда, зажатого между лесом и рекой. Или же честнее назвать это поселение хуторком, неспособным дать отпор даже одинокому грабителю? Кривая улочка из нескольких домишек – разве это гард? У частокола и ворот-то не было, одни ржавые петли.