Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века - Ян Хельфант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В соответствии с традициями российских «толстых журналов», эклектичных по своему характеру, охотничьи журналы императорской России обращались к различным жанрам, как литературным, так и научным, стремясь к рассмотрению вопросов, интересных и охотникам, и широкой публике. В них печатались охотничьи рассказы знаменитых и малоизвестных авторов, стихи о природе, письма от провинциальных читателей со сведениями о местных условиях охоты и популяции животных, охотничьи путевые заметки из заграничных путешествий, официальные сообщения охотничьих клубов, произведения в жанре «охотничьих записок», научные статьи по зоологии, географии и этнографии, а также ранние образцы природоохранной литературы. Произведения столь различных жанров объединяло внимание к вопросам, которые занимали охотников и всех остальных, кто интересовался растительным и животным миром России. Журналы предоставляли издателям, авторам и читателям самого разного уровня возможность обмениваться мнениями и сведениями. Охотничьи журналы императорской России – самый яркий пример; но и другие материалы, использованные в этом исследовании, также долгое время оставались без внимания. Среди них – мемуары и забытые литературные произведения о волках и охоте на волков, российские охотничьи законы и комментарии к правовым сводам, газеты XIX века, журналы по лесоводству, защите животных и медицине. В совокупности весь этот круг источников позволяет составить многомерное описание того, каким образом менялось отношение к волкам в России на протяжении XIX – начала XX века.
Когда пишешь о животных, едва ли не главная трудность состоит в том, что они не наделены речью и не оставляют после себя документов; как отметила Эрика Фадж: «Единственными документами, доступными историку в любой области, являются письменные или устные свидетельства, принадлежащие человеку» [Fudge 2002: 5]. Следовательно, всякая история животных, по сути, представляет собой «историю отношения человека к животным» [Ibid.: 6]. Поэтому перед исследователем сразу встают проблемы субъективности и индивидуального восприятия, что, возможно, помогает объяснить присущее представителям экокритицизма и антропозоологии стремление с пониманием и даже одобрением относиться к субъективным аспектам наших научных занятий[15]. Фадж подразделяет историю животных на три типа: интеллектуальная, гуманитарная и комплексная. В первом случае животные выступают средством для лучшего понимания основных интеллектуальных веяний исследуемой эпохи; примером такого подхода являются работы, которые, прослеживая использование образов животных, стремятся разъяснить «средневековое сознание» [Ibid.: 8]. Вторая категория сосредоточивается на «живой связи» между людьми и животными, когда то, что люди говорят и пишут о животных, сообщает нечто о них самих. По мнению Фадж, примером такого подхода служит книга Хильды Кин «Права животных» (1998): в ней исследуется зоозащитное движение в Британии XIX–XX веков, однако прослеживаются его связи с переменами в общественных отношениях, в том числе с усилением независимости и влияния женщин. Работы, относящиеся к третьей категории «комплексной истории», идут еще дальше, привлекая представления о животных для переосмысления нашего культурного прошлого. Выдающийся образец истории подобного типа, по мнению Фадж, представляет собой книга Кэтлин Кит «Зверь в будуаре» (1994), в которой на основе литературных источников о содержании домашних животных в Париже XIX века не только исследуются отношения между людьми и их питомцами, но также объясняются развитие буржуазной идеологии и изменения классовых и гендерных установок[16].
Моя книга ставит перед собой примерно такую же цель, как работы Коулмена и Уокера: проследив эволюцию отношения к волкам (в данном случае – в России), лучше понять общество, пребывающее в состоянии непрерывных изменений. В этом смысле она соответствует второй и третьей категориям по классификации Фадж (как подчеркивает сама исследовательница, границы между всеми тремя категориями проницаемы). Промежуток приблизительно в полвека, от освобождения крестьян в 1861 году до революций 1917 года, стал чрезвычайно трудным временем для российского общества и царского режима, а особенно тяжело сказался на крестьянстве. Если рассматривать этот кризис сквозь призму отношения к волкам, отчетливо проступают ключевые особенности эпохи. Во многих эпизодах, на которых я остановлюсь, представители дворянства и образованной элиты, в том числе врачи, ученые и писатели, вступали во взаимодействие с крестьянами, сельскими жителями и другими простолюдинами на фоне русской природы, в непосредственной близости к ее самому опасному хищнику. В одних случаях из этого взаимодействия возникало чувство родства, основанное на сходном восприятии общего врага. В других случаях позиции действующих лиц расходились, выявляя глубокое недопонимание между различными слоями российского общества, пытавшимися сориентироваться в меняющемся социальном, экономическом и экологическом ландшафте империи.
Взаимодействие, сопряженное с преодолением социальных и классовых различий, влекло за собой существенные проблемы, но в еще большей степени это относится к попыткам заглянуть за границу между биологическими видами. На протяжении всей книги я буду исследовать попытки человека разобраться в волках и их поведении. Охотники старались понять волков, чтобы эффективнее убивать их. Первые российские зоологи стремились исследовать среду обитания, пищевые предпочтения, размножение, охотничью активность, социальные связи волков и других хищников для создания научных знаний и воздействия на государственную политику. Медики пытались измерить силу «яда бешенства», переносимого волками, и разобраться в симптомах и течении «собачьего бешенства», чтобы помочь больным. Крестьяне, нередко жившие в непосредственной близости к волкам, иногда смотрели на них сквозь призму суеверий, но также высказывали проницательные наблюдения. Писатели пытались с разной степенью реализма, сентиментальности и антропоморфизма запечатлеть внутренний мир волков в своих произведениях, предназначенных как детям, так и взрослым.
Во многих случаях кульминационными станут те моменты, когда человеческий взгляд столкнется или пересечется с волчьим, при этом волк может или посмотреть человеку в глаза, или отвести взгляд. Человек-наблюдатель будет давать волчьему взгляду разные определения: дикий, яростный, демонический, отрешенный, отчаянный, загадочный, чуждый, а совсем редко – родственный. Этот повторяющийся мотив послужит своего рода лакмусовой бумажкой, помогающей установить, каким образом менялось отношение к волкам и более общим вопросам человечности, дикости, непохожести, а также к трудностям, возникающим из-за различий между человеком и животным. Мое исследование охватывает эпоху, когда, как отмечал Джон Берджер в своей знаменитой работе «Зачем смотреть на животных?» (1977), индустриализация и урбанизация привели к тому, что бо́льшая часть человечества перестала непосредственно контактировать с животными, не считая искусственной близости, которую мы испытываем по отношению к домашним питомцам, и уютной отстраненности, которую мы чувствуем при наблюдении за животными в зоопарках. По мнению Берджера, современность привела к тому, что люди и животные стали смотреть друг на друга через «пропасть непонимания», а человек – еще и сквозь призму «невежества и страха» [Берджер 2017: 22]. Как отмечает Филип Армстронг, в современной антропозоологии особую актуальность приобрели увлекательные и сложные вопросы, связанные с реакцией на взгляд животного и его интерпретацией. Армстронг прослеживает, насколько существенно менялось человеческое восприятие взгляда животного в соответствии с более крупными эпистемологическими преобразованиями – от развития современной науки до изменения литературных форм [Armstrong 2011]. На протяжении всей книги я буду особо отмечать моменты, связанные с обменом взглядами между человеком и волком, и другие сходные явления – например, имитацию волчьего воя с целью получить ответ, а в заключении рассмотрю этот вопрос более подробно, рассчитывая внести свой вклад в дискуссию, которая продолжается до сих пор.
