Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

иная стоимостная оценка единственной дочери, — но мое мнение вряд ли имело значение.

— Ты заказала ланч? — спрашивает Энтони.

Язык — это еще один разделяющий нас барьер. Мне удобнее всего общаться по-испански, он предпочитает итальянский, и поэтому нам приходится изъясняться на английском — единственном языке, который мы оба знаем.

Как же мы будем жить при таком количестве разногласий?

— Еще нет. Я побоялась ошибиться с выбором. Вот твой кофе.

Я указываю на чашку, ожидая его реакции. Я так мало знаю о нем — о его предпочтениях, характере, темпераменте.

Официантка удаляется, стараясь не уронить поднос.

— Я звонил приятелю, — говорит Энтони. — Мы проедем по шоссе и сядем на паром, который доставит нас прямиком в Айламораду. Там уже все готово к нашему приезду.

Я снова верчу кольцо на пальце — оно непривычно тяжелое, острые закрепки, удерживающие бриллиант, периодически вонзаются в кожу. Какому мужчине придет в голову в наше время покупать жене подобные украшения?

Энтони морщит темные брови, впиваясь взглядом в мою руку.

— Великовато?

— Прости, ты о чем?

— О кольце.

Я прекращаю его крутить.

— Оно тебе великовато, — поясняет он. — Когда будем в Нью-Йорке, можем зайти к моему ювелиру и подогнать по размеру.

Нью-Йорк — конечный пункт нашего путешествия по железной дороге восточного побережья Флориды, но до этого мы на неделю остановимся в доме мужнина приятеля в деревушке Айламорада. Я никогда не бывала в Нью-Йорке, никого там не знаю, но ему суждено стать моим домом, местом, где я рожу детей и проведу остаток своих дней. Сколько бы раз я ни говорила себе, что это моя судьба, я не могу свыкнуться с мыслью о том, как внезапно и бесповоротно изменилась моя жизнь. Я не могу представить себе, что с нами будет дальше и как я научусь быть женой этого мужчины.

Будут ли мои родные навещать нас? Родители? Брат? Поедем ли мы с мужем когда-нибудь на Кубу? Впервые он приехал на остров по делам после революции 1933 года, но ни словом не обмолвился о своих долгосрочных планах и намерении туда вернуться.

Окажусь ли я снова дома?

— Кольцо замечательное. Прекрасное. Кажется, я толком не поблагодарила тебя за него, — добавляю я, вспоминая слова мамы о том, что если мы найдем точки соприкосновения и я ему понравлюсь, то все будет легче.

Сильные мужчины — люди дела, Мирта. Им не надо докучать домашними проблемами, пустяками и перепадами настроения. Твоя задача — сделать мужа счастливым, облегчить его бремя, чтобы он смог тобой гордитья.

Так она говорила, застегивая на мне белое кружевное платье — оно держалось на булавках, которые слегка покалывали, — а потом сунула мне в руки букетик цвета слоновой кости. Это были поспешные напутствия перед поспешной свадьбой. О первой брачной ночи не было сказано ни слова.

— Когда я его увидел, то сразу понял, что оно для тебя, — говорит Энтони, и я давлю в себе желание скривить лицо.

Сама я едва ли выбрала бы подобное украшение. Оно слишком большое, слишком безвкусное — во всех смыслах «слишком». В наши дни, при нынешней политической обстановке на Кубе, мы научились выживать, не привлекая к себе внимания. Вряд ли я могу винить его в подобной оплошности, но все же она отправляется в кучу мелких досад, которыми постепенно обрастает мой брак.

— Мне нравится этот ресторанчик, — вдруг говорю я, лишь бы увести разговор от темы кольца.

— В самом деле? — Он обводит взглядом переполненный зал. — А я переживал, что он тебе покажется слишком простеньким. Ты же привыкла в Гаване к шикарным заведениям. Но я подумал, так будет легче, раз он находится близко к парому. Ты же почти не ела в дороге.

— Да, обычно я не бываю в подобных местах, — соглашаюсь я, хотя новизна — это именно то, что привлекает меня в этом месте.

Когда отец поддерживал президента Мачадо, наше положение было надежным, мы принадлежали к сливкам гаванского общества.

Два года назад все изменилось.

Куба устала от диктатуры Мачадо, экономические трудности, подогреваемые кризисом в Соединенных Штатах, и политическое движение, во главе которого стояли студенты университета, способствовали обострению напряженности и беспорядкам внутри страны. Проблемы нарастали, американцы осуществили дипломатическое вмешательство, и в конце концов Мачадо был смещен и в ходе восстания сержантов вынужденно бежал из страны. После военного переворота на его сторонников началась охота, вся Куба была усеяна их телами — они висели на фонарях, валялись на обочинах дорог, их сжигали на городских площадях.

Милостью Божьей или по прихоти судьбы отец не пострадал, но совершил ошибку, поддержав не того кандидата в президенты, и теперь на Кубе дергает за ниточки произведенный в полковники Фульхенсио Батиста, перед которым мы должны заискивать.

Моему старшему брату Эмилио вменили в обязанность курировать наш сахарный бизнес, наладить контакты с новым режимом и подлизаться к Батисте. Из-за тесных взаимоотношений с Мачадо отец оказался в немилости, но уцелел — в отличие от многих своих друзей, которые расстались с жизнью, — так что теперь во главе семьи стоит Эмилио.

— Когда-то мы вращались в обществе, — говорю я, тщательно подбирая слова. — Но в последнее время мы в основном сидим дома. Мы дружили с семьями, которые, подобно моему отцу, лишились должностей после революции 1933 года, когда к власти пришел Батиста.

Последние два года мы с Энтони жили на одном острове, находясь при этом практически в разных странах. Он прибыл на Кубу по делам игрового и отельного бизнеса благодаря новым связям, которые установил Батиста с американцами, однако все равно оставался чужаком, не ведающим об ужасе, в котором существовали мы.

— Мне было интересно знать, как ты проводишь время, — говорит он. — Я встречал тебя в Гаване, но ты всегда куда-то шла или откуда-то возвращалась. Я никогда не видел цель твой прогулки.

— Уверяю тебя, мои прогулки были гораздо менее занимательные, чем твои, — краснею я.

— Возможно, — он улыбается. — Мне и в голову не приходило, что дамы могут посещать ночные клубы и казино.

— Никогда не угадаешь, куда возникнет желание пойти, когда так много дверей перед тобой закрыты.

В его взгляде мелькает