Календарь Русской Революции (Октябрь) - В Бурцев

Из трехсот слишком арестованных депутатов правительство предало суду наудачу выхваченных 52 чел. В ноябре 1906 года Пет. суд. палата приговорила 15 из них к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение.

После первого С. Р. Д., из уцелевших депутатов и кандидатов составился второй Совет, но он уже не пользовался ни силой, ни авторитетом прежнего. Второй Совет объявил и пытался провести декабрьскую забастовку, но время, было уже не то, а новое время требовало других птиц и новых песен. Члены его даже не были преданы суду, а дело о них разрешено в административном порядке.

Ю. Стеклов.

14.

1860. Устройство в Киеве первой в России воскресной школы, при участии проф. Павлова и попечителя Пирогова.

1878. Вооруженное сопротивление Коленкиной и Малиновской в Петербурге.

1903. Покушение на жизнь наместника Кавказа князя Голицына в Тифлисе.

-"- Забастовка на прядильно-ткацкой фабрике Анонимного Бельгийского О-ва в Костроме.

1905. На улицах в СПБ. расклеено объявление СПБ. генерал-губ.

Д. Ф. Трепова, в котором он заявляет, что войскам и полиции им отдан приказ немедленно и самым решительным образом подавлять попытки произвести беспорядки. При оказании же к тому со стороны толпы сопротивления холостых залпов не давать и патронов не жалеть". .

{271}

15.

1878. Арестованы Оболешев-Сабуров, Адр. Михайлов и много других "землевольцев".

16.

1905. Первая Всероссийская забастовка.

Великое народное движение, выразившееся в небывало грандиозной стачке, руководимой пролетариатом, но поддержанной широкими массами населения и отчасти даже буржуазии в узком смысле этого слова, породило взрыв энтузиазма как в России, так и за ее пределами.

Это важнейшее событие последних лет приходится рассматривать с двух точек зрения: с точки зрения роли, которую сыграла массовая политическая стачка в судьбах русской революции, и с точки зрения международной тактики революционного пролетариата. Уже самый ход стачки, ее невероятный размах переполнял сердца участников и сочувствовавших наблюдателей какой-то сладкой гордостью; коллективность выступила с неслыханною до того силою; неожиданно каждый почувствовал миллионы братьев рядом с собою, миллионы душ, настроенных в унисон, а от этого в душе каждого мощно звучал собственный протест, готовность, упование. И вместе с тем в воздухе была разлита тревога. Чувствовалось напряжение почти нестерпимое. Дышали горячкой. Говорили в самозабвении, стараясь себе и другим дать уверенность на место радостной, но жуткой тревоги. Слушали, готовые на все, и шумно расходились с митингов, спрашивая у себя, у осеннего неба, у каменных громад: "что же теперь будет?" И снова бежали на митинг воочию, на ощупь ощутить коллективность, согреться, создав общее пламя, и жадно слушать ответ на вопрос: что же будет? А промышленность стояла, Движение поездов прекратилось. Почта и телеграф были ненадежны и потом забастовали. Никто не мог сказать с уверенностью, что переживает армия и когда будет стрелять ружье.

И явился на свет знаменитый манифест 17-го октября. Чуть не все поголовно ему обрадовались. Чуть не все отнеслись к {272} нему, как к факту простому, ясному, между тем как дело только запутывалось этой кажущейся ясностью. Напряжение разрядилось, - это казалось главным для больших обывательских и полуобывательских масс. После дней задержанного дыхания, сердечной судороги, страстного ожидания - возможность широко вздохнуть, широким вольным кличем крикнуть:

"товарищи, победа, свобода!".

Потекли дни победы и свободы. Торжествовали пели, радостно манифестировали, Не сразу понимали кровавые вести, предполагали недоразумение. Порядочно крови нужно было, чтобы вытрезвились.

Либералы вообще радовались. Не только радостью живого организма, выпущенного из-под гнета судороги, но и радостью мудрых политиков.

Манифест открывал новую эру, простиралась перед ними новая дорога, казавшаяся ровною, легальною, мирною. С восторгом приветствовали они новые методы, парламентские словесные турниры, провожали в прошлое бурные дни массовой смуты, борьбы силою против силы, в которой они quantite nеgligeable. И такое настроение либералов находило отклик у обывателя, который вообще скоро устает, которому хочется тепленьких сереньких буден. Победили, ну и слава Богу, теперь легче будет жить, поживать, добра наживать. Настроение это было пагубно, но естественно неизбежно: существуют классы, которые могут быть рыцарями только на час.

Франц Меринг писал в "Neue Zeit": "Самый страшный момент - это момент первой победы, - утомление чувствуется сильное, торжество убаюкивает, и победители засыпает на первых взятых им окопах, а тут подстерегает его роковая судьба". Но революционеры не дремали. Они поняли, чего хотело правительство. Они видели ясно, что манифест есть не что иное, как пресловутый "клин" для раскалывания общества на непримиримое меньшинство и усталое, готовое с благодарностью получить синицу в руки большинство. Революционеры приняли 17 октября за перемирие и со всею энергией звали готовиться к беспощадному преследованию отступающего врага. Однако, каждая отдельная сила предполагает и стремится, а общая конъюнктура располагает и подытоживает. Либералы хотели призвать народ к мирной борьбе бюллетенем и парламентскими вотумами, но игра была им испорчена {273} революционерами, которые готовили прямой революционный натиск на твердыни пошатнувшейся власти.

Либералы вопят и обвиняют тех, кто испортил им игру. Странно. Во-первых, то будущее, которое им рисовалось, та синица, которую они брали и предлагали, была буржуазной птицей в случае "выигрыша", это было прочное господство "средних классов", третьего сословия; но народные массы, в первую голову пролетариат, не могли примириться с таким результатом их собственной победы: здание буржуазной свободной Poccии должно было быть построено не по плану его временных владельцев, а согласно интересам огромного большинства населения, больше ради грядущего, чем ради себя самого.

Но, главное, либералы глубоко заблуждались. Если бы революционеры предоставили игру целиком мирно-кадетским политикам, проигрыш был бы и виднее и позорнее, ибо только легальное сопротивление, хотя и не приведшее к победе, доказало реакции, что торжество ее будет иметь свои границы, и не будь ершей, карась поплатился бы не одним только хвостом. Правительство Витте вело "мудрую политику"-"октябристскую политику" размежевания классов собственнических от классов крамольных. Но правительственные кадеты наткнулись на бешенство крайних правых элементов, т. е. жандармского комплота, и... игра была и с этой стороны испорчена. Наконец, революционеры переоценили стачку. Она началась испытанно-могучим оружием пролетариата. А между тем сила ее варьирует в зависимости от трех величин; свежести силы пролетариата, неподготовленности правительства и симпатии общества. Все три обстоятельства изменились к худшему.

Для более острых форм борьбы не пришло еще время, так как ни правительство, ни армия не были еще проникнуты революционным сознанием. Революционеры трагически шли на временное поражение (ибо, вообще говоря, революция непобедима), обусловленное более всего естественным отступничеством либералов. Либералы испортили игру революционеров. Никто не выиграл в конце концов. Отсюда бессильные взаимные нарекания. Но правы были крайние левые, ибо только их способ игры сулил настоящую победу: другие тешились иллюзиями, а выигрыш их означал бы в лучшем случае {274} шулерскую стачку Кадетов либеральных с кадетами бюрократическими. Теперь никто уже не относится у нас к массовой политической стачке, как к панацей, как к методу, применимому легко и по желанно во всякую минуту. Но стачка не сказала еще не только своего последнего слова (она скажет его на международно-социалистическом языке в день Страшного Суда), но даже своего, решительного русского слова. Но авангарду приходится ждать и организоваться. Большой корпус, никак не сомкнется. Заминкой пользуются душители и соглашатели.

Не меньший энтузиазм, чем в России, вызвала октябрьская стачка и в сердцах западноевропейских пролетариев. Она пришла вовремя, чтобы послужить бесконечно-поучительной иллюстраций к горячо обсуждавшемуся вопросу о революционных методах борьбы, какими располагает пролетариат.

Анархисты и полуанархисты давно уже выдвигали всеобщую стачку в противовес парламентаризму, как истинный метод остальной революция. Ярко и талантливо изложил в краткой форме учение о всеобщей стачке синдикалист-железнодорожник Гэрар на Турском конгрессе конфедерации труда в 1896 году. Вот его слова:

"Завоевание политической власти парламентским путем есть химера, и в настоящее время в палате на 585 депутатов вряд ли есть три или четыре истинных социалиста. А из 36.000 коммун до сих пор мы завладели всего 150 муниципалитетами.