Подвеска Кончиты - Анна Князева

– Да не было у него никаких целей! – горячо возразила Дайнека. – Просто встретил и полюбил.

– Идеалистка. Такая же, как Турусов.

– Кто такой Турусов? – спросила Дайнека. – Друг командора Резанова?

Ирина расхохоталась.

– Турусов – кандидат в губернаторы, мой шеф. Я работаю в его избирательном штабе.

– А-а-а-а… – от смущения лицо Дайнеки стало пунцовым.

– Резанов умер и похоронен у нас в Красноярске. Возможно, поэтому многие красноярцы интересуются этой историей. Турусов – не исключение. Именно он финансировал постановку «Юноны и Авось» в краевом драмтеатре и дал денег на памятник.

– На памятник командору Резанову?

– Да. Его установили на месте первого захоронения, там, где раньше стоял Воскресенский собор.

Дайнека наморщила лоб.

– Я не помню, где он стоял, мы уехали из Красноярска лет десять назад.

– Успокойся, – Ирина заулыбалась, – этого ты знать не могла. Собор снесли в начале шестидесятых. В то время ни тебя, ни меня не было даже в проекте. Тогда же, в шестидесятых, гроб с прахом Резанова перезахоронили в другом месте.

– Зачем?

– Не знаю. Документов никаких не осталось. Когда я делала сюжет, нашла одного очевидца и пару статей на эту тему.

– И все-таки я уверена, что они любили друг друга… – вложив в эти слова что-то личное, Дайнека отвернулась к окну.

Не заметив, что ее глаза повлажнели, Ирина возразила:

– Говорю тебе, я всерьез изучала эту историю. И вот что скажу. Николай Петрович Резанов был очень продуманным чуваком. Высокий сановник, действительный камергер русского императора. Командор (и, значит, масон), опытный дипломат. Не многие знают, что, прежде чем попасть в Сан-Франциско к Кончите, он проделал утомительное путешествие. Представь, с ней он встретился в конце марта 1806 года, а путешествие началось в июле 1803-го.

– И где же он был эти три года?

– А ты думаешь, что Резанов только за тем и поехал, чтобы познакомиться с девочкой? – съехидничала Ирина.

– Да нет… Наверное, у него были дела.

– Дела точно были. Государь послал его в Японию договариваться с тамошним императором о торговле. Поплыл Резанов на корабле «Надежда», которым командовал Крузенштерн.

– Иван Федорович?

Ирина удивленно вскинула брови.

– Ого! Да ты молодец.

Дайнека скромно потупилась.

– Давай, рассказывай дальше.

– По дороге в Японию они с Крузенштерном страшно переругались. Против Резанова восстали все офицеры. Дошло до того, что ему объявили матерную войну.

– Как это?

– В общем, ругались на него, матерились. Резанов заперся в каюте и ни с кем не общался. Потом он заболел, но даже врач к нему не пошел. Кто-то из офицеров предложил заколотить дверь каюты гвоздями.

– Неужели заколотили? – изумилась Дайнека.

Ирина вздохнула и поправила волосы.

– Конечно же нет. Но в результате всего этого Резанов отказался идти в Японию, заявив, что не может представлять интересы великой державы, пребывая в таком униженном состоянии. И велел направить «Надежду» на Петропавловск. Там губернатор заставил Крузенштерна и его офицеров принести Резанову извинения, после чего корабль отбыл в Японию. Как видишь, Николай Петрович Резанов был изрядным занудой.

– Скорей – человеком чести, – возразила Дайнека.

– Ты все стараешься приукрасить, – заметила Ирина. – Как раз эта его честь, а также высокомерие помешали наладить торговые отношения с Японией.

– В смысле?

– Так написал Крузенштерн в Санкт-Петербург.

– И это было правдой?

– Сама посуди. По прибытии в Японию Резанову полгода пришлось ожидать аудиенции.

– Почему?

– Столько времени понадобилось посланнику японского императора, чтобы встретиться с русским послом.

Дайнека удивилась:

– Далеко было ехать?

– Нет.

– Тогда почему так долго?

– Чтобы унизить русских и подчеркнуть собственное величие.

– Но японец все же приехал?

– И привез ответ императора с отказом в торговле и требованием, чтобы русский корабль немедленно покинул их гавань. Резанов очень резко ему ответил… – Ирина запнулась, что-то припоминая, и потом с жаром продолжила: – На той встрече присутствовали купцы из Голландии. У них было разрешение торговать с Японией, и они демонстрировали раболепное поклонение местной власти. Некоторые лежали на животе, не смея поднять головы. Резанов же сказал, что он посол государя великой державы и не обучен подобному унижению. В общем, как и написал Крузенштерн, миссия провалилась.

– В этом не было вины командора. Он вел себя с достоинством, заставив уважать нашу страну…

– В то время так думали немногие, большинство просто обвинило его в высокомерии и неуступчивости.

– После этого он поехал к Кончите? – Изнемогая от любопытства, Дайнека приготовилась внимательно слушать.

– Нет. Это был март 1805 года. С ней он встретится только через год. На этом же корабле, на «Надежде», Резанову предстояло отправиться с инспекцией на Аляску, в город Ново-Архангельск, где располагалось русское поселение. Но отношения с Крузенштерном не складывались, и он принял решение покинуть надежный военный корабль и отправился в опасное путешествие на маленьком суденышке под названием «Святая Мария».

– Знаешь, эта история отличается от того, что я слышала, – призналась Дайнека.

– Погоди, – заверила Ирина, – самое интересное впереди! Мало того, что пребывание на корабле само по себе утомительно, напоминаю – Резанов не был опытным моряком и страдал морской болезнью. Прибавь к этому нервное истощение – результат жестких конфликтов с Крузенштерном, и затянувшуюся простуду. Вот и представь, в каком состоянии Резанов прибыл на Аляску, в Ново-Архангельск.

– Да-а-а… – сочувственно протянула Дайнека. – Когда это было?

– В августе1805 года.

– До встречи с Кончитой осталось чуть меньше года.

– Но какой это был год для командора Резанова… – вздохнула Ирина. – Русских поселенцев в Ново-Архангельске он застал в чудовищном состоянии. Многие болели цингой. Худые, голодные, без зубов… Жрать нечего. От цинги не спасал даже отвар из сосновых шишек – единственное доступное им лекарство. Короче… Перезимовал Резанов в русской колонии, перемучился вместе со всеми. И вместо того, чтобы инспектировать, ему пришлось спасать поселенцев от голода и цинги. В общем – от верной смерти. Весной 1806 года на судне «Юнона» он отправился в Сан-Франциско, надеясь закупить там еду. На борту – всякая всячина, чтобы обменять на продукты, и вымотанный, обессиленный голодом и цингой экипаж.

– Ох… – вздохнула Дайнека.

– Теперь – спать, – Ирина встала и, откинув одеяло, улеглась на свое место.

– А дальше?

– Туши свет и ложись. Остальное потом как-нибудь расскажу.

Мужчина в соседнем купе не переставал кашлять. Но даже это не помешало Дайнеке заснуть сразу, как только голова коснулась подушки.

Глава 2

Бухта Сан-Франциско, март 1806 года

Под утро тихий брамсельный ветер[2] передвинул туман с моря на берег. Из-за горизонта пробились первые лучи солнца, разгоняя серую предрассветную мглу.

Вахтенный пробил восемь склянок[3]. Бледные, изможденные лица матросов были обращены к берегу, к диким скалам, крепостным пушкам и узкому входу в бухту, через который им предстояло прорваться – или погибнуть.

Все ждали приказа сниматься с якоря.

На мостике стоял командор. Он поднял подзорную трубу и навел ее на форт, охранявший узкий пролив. Потом обернулся и сказал капитану Хвостову:

– Не будем спрашивать дозволения, ибо положение наше плачевно. Лучше получить ядра в борт, чем пасть жертвой голода и скорбута[4]. Еще немного, и люди начнут умирать. Заходим в бухту, даже если будут палить. Ставьте паруса, Николай Александрович. С Богом!

Капитан тут же отдал приказ:

– Ставь паруса! Живо!

По палубе затопали десятки ног, и скоро каждый матрос был на своем месте. Паруса покрыли мачты и реи, корабль задрожал, тронулся и, набрав полный ветер, двинулся в гавань.

Хвостов вернулся на мостик и доложил командору:

– Скорость – восемь узлов. Если так пойдем, можем проскочить незамеченными, удалиться на безопасную от пушек дистанцию и там встать на рейд.

Чем ближе был форт, тем пристальней смотрел на него командор. Никакого движения. В предутренние часы караульные спали особенно крепко.

Когда нос корабля уже готов был вклиниться в узкий пролив, скорость резко упала. При наполненных парусах судно встало на месте.

Командор обеспокоенно взглянул на Хвостова.

– Отлив начался, – объяснил тот, поднял трубу и посмотрел в сторону форта. Потом тихо добавил: – Сильное течение, сударь. Вода уходит из бухты.

Тем временем вставало солнце, постепенно заливая светом снежную вершину прибрежной горы. Командор снял шляпу и крепко стиснул ее пальцами. Теперь было ясно: малая скорость не позволит судну зайти в гавань, воспользовавшись предрассветными сумерками и временным неведеньем горизонта.