Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

Ольга, конечно, раньше одиннадцати не придет. И вообще — она, может, там уеблась с итальяшками. Они, как грузины, любят блондинок. А Ольга не знает, кого любит. И на днях сказала, что не знает, испытывает оргазм или нет. И меня все пытала — а ты, а ты? Мне в последнее время неохота с ней откровенничать. А она очень любит вдаваться в подробности. И как она его член сначала пальчиками перебирала, как чувствовала набухающие веночки, и как осторожненько языком лизнула самую головку, и потом только, когда он вздрогнул, взяла весь в рот. У Ольги маленький рот. И зубы передние выпирают немного. Неужели хуй помещается в ее рот? По ее собственному признанию, она предпочитает ебаться. Стоя на коленках, и чтобы он держал ее за жопу. Она обижается, когда после очередного ее рассказа я улыбаюсь и молчу, а не посвящаю ее в свои постельные приключения.

4

— Алло. Говорит Александр.

— О, добрый день.

Надо же, телефон где-то раздобыл…

— Я не думаю, что он останется добрым для тебя. Предчувствую, что ты ничего не знаешь.

— Ах, как в театре!

— Надеюсь, ты не закричишь бис на эпилог: вы наградили меня гонореей, дорогая.

— ?…

— Триппером, может, ясней для тебя.

— Я не понимаю…

— Хули тут не понимать, еб твою…

— Но я не знала!

— Конечно, откуда тебе знать! Ебешься со всеми подряд!

— Я тебя тоже не знала…

— За это ты одарила меня трипаком?!

— Но мы ведь даже …

— Бля, не надо фонтаны спермы извергать, чтобы заразиться! Короче, через два часа жду тебя в саду напротив Елисеевского. Третья скамейка справа. Не придешь — пожалеешь! Поняла?

— Да. Но…

«Ту-ту-ту-ту-ту…»

Зачем? Он собирается убить меня. В саду?… Что же это такое произошло? Ничего не соображая, хожу по комнате. Провожу рукой по клавишам незакрытого с вечера пианино. Туда — прллл. Обратно — прррл. Туда… Обратно — бамс! В голове какая-то каша — на колени перед царицей Грузии, Мцыри, Гарик…

Я открываю сервантик — на нижней полке навалены блокнотики, тетрадки, вырезки из журналов и несметное количество бесплатных медицинских брошюрок, приносимых матерью с работы. «В помощь занимающемуся аутогенной тренировкой», «Мигрень и борьба с нею», «Личная гигиена женщины», «Венерические заболевания»! Боже ты мой, Венера — блядь…

Совсем не надо, чтобы Ольга пришла сейчас. Но она приходит — с туфлями, с шарфом.

— Номера в «Ленинграде» — говно. С «Европейской» не сравнить.

Я почти не слушаю ее. Три дня как раз прошло. И женщина может об этом не знать. Неужели Гарик знал и ебал меня? Мерзкий грузин! Ебал меня своим больным хуем!

— Такой мокренький. Я в жизни не ебалась с гондоном. Интересно сначала было, но потом неприятно — как что-то неживое в тебе…

Почему я должна верить этому хую Иванычу? Может, он на мне отыграться хочет за кого-то?

— Они, наверное, боятся русских баб. А может, за границей все с гондонами ебутся, может, так принято?

Почему у нас так не принято? Не было бы таких историй… Но Ольга же сказала, что неприятно… Да и из отечественных презервативов можно боты делать — выдержат. В брошюрке написано: «срочно обратиться в кожно-венерологический диспансер». Как я туда могу обратиться?! В четырнадцать лет?

— Давай споем Зосину любимую. Ну-у, давай!

Я-таки сажусь за пьяно. С ума сойти можно! «Мне мама гитару подарила, когда на свет родилась я. И часто-часто говорила — смотри, смотри же, дочь моя!» Вот именно.

Когда Ольга уходит, я плачу. Почему с ней такого не случилось? Можно подумать, что я родилась с гонореей! Меня ведь заразили. А Ольгу никто не заразил. Вот я сейчас одеваюсь, смотрюсь в зеркало, а во мне — зараза. Гонорея.

Напротив Елисеевского — Екатерининский сад. Вот она стоит — царица. А вокруг любовники. Ничего себе памятничек. У нее, интересно, была гонорея? Она вроде даже с конем еблась… Сажусь на третью скамейку справа. В аллее никого, только голуби прожорливые шастают.

И вот он идет. На меня. Какой красивый костюм на нем. Цвета ртути. Ни один нервик на лице не дрогнет. Как танк, идет.

— Ну, что скажешь?

Мне стыдно смотреть на него. Я смотрю в землю, истоптанную голубями.

— Что молчишь? Я с тобой, кажется, разговариваю?

Эта фраза напоминает маму. Или папу, которого нет.

— Я… Я очень сожалею о случившемся… А зачем ты меня позвал?

— Дура набитая! Для твоего же блага и позвал. Другой бы на моем месте тебе голову открутил!

— Ты разве не собираешься этого сделать?

— Хули толку мне с твоей пустой головы?!

Всем что-то нужно от другого, толк какой-то.

— Куда ты лезешь? Сидела бы со своими сверстниками… Слава богу, что я слишком пьян был позавчера, чтобы ехать с бабой. Так бы и она заразилась.

Я его в саду ждала, а он с бабой чуть было не поехал…

— Что ты делать собираешься, а? Ты же не пойдешь в диспансер! Там тебя сразу за жопу возьмут — с кем, да когда… А ты и не знаешь наверняка, пизда!

Официально и не вылечишься, пока не назовешь, от кого заразился. А если не знаешь? Ну и называй всех подряд, с кем спал в последнее время. Им сразу повесточки разошлют — явиться в венерологический диспансер. А будешь уклоняться — насильно заставят, госпитализируют. А со мной вообще разговаривать не станут — мамочку пригласят.

— У тебя есть деньги? Нет, конечно, блядь. У меня вся задница исколота из-за удовольствия, которого я не получил.

Он, значит, уже лечится. Пенициллином у него задница исколота.

— Если б ты и получил удовольствие, твой зад страдал бы не меньше.

— Мне бы хоть перед самим собой стыдно не было. А так получается, что и не выебал, а заразился. Оригинально!

— Я очень извиняюсь. Поверь, что если б я знала, меня бы у Дурака в тот вечер не было. Как, может, не было бы вообще. Прости еще раз. Хотя, что тебе мое прости — ты ведь и не знаешь меня! Это так — формальность, требуемая правилами.

Тебе нужна формальность? Ты соблюдаешь правила?

Действительно, чего он хочет от меня? Я даже перестала нервничать. Он уже лечится. Вылечится, будет ебать опять молодых пиздюшек. Денег у меня нет, врача у меня нет…

— У меня есть правила. Поэтому я и сижу с тобой. Не знаю, чему тебя твои ебари учили, с кем ты общаешься… Человеком надо быть, а не животным…

Молчал бы, сам в жопу пьяный был.

— Ты небось и у гинеколога ни разу не была… У меня есть знакомый врач. Полтинник с носа. В наказание тебе — заплатишь за меня.

Он, наверное, не первый раз болеет, если у него знакомый врач есть. У меня осталось тридцать рублей от теткиных. А семьдесят где я возьму?

— Зачем тебе со мной связываться? От меня хлопот не оберешься…

— Я сказал уже, что человеком надо быть… Ты не плачь только, чего плакать-то…

Как же мне плохо! За что мне такое наказание?

— Хочешь в кино? Напротив как раз «Гран-при» идет. Пошли.

И я иду. В кино. Две серии! Свет с экрана освещает его костюм, уже цвета дыма. Мне бы хотелось уткнуться ему в плечо и плакать. Но я не могу, не имею права этого сделать.

5

Все-таки перед сном я могла бы выносить пепельницу или за окно окурки выкидывать. Фу, вонь какая! Когда я уснула? Ой, почти целую бутылку портвейна выпила. «Категорически запрещаются любые спиртные напитки, в том числе и пиво». А я? Достала из бабкиного чемодана «777». Что мне теперь, легче, что ли?

Еще есть два с половиной часа. Может, он не захочет меня вести к врачу? Всего двадцатку удалось у мамаши стащить. Она что-то опять на дачу не поехала… Смотрю на себя в зеркало — да, если бы я вчера была с накрашенными глазами, то сейчас бы выглядела, как хуй знает что. Краску бы, конечно, не смыла — завалилась бы спать пьяная и накрашенная.

Иду к дверям. Они… заперты. Но задвижечка отодвинута. Она заперла меня! О, еб твою мать, как же я выйду теперь?! Телефон звонит в коридоре. Никто не отвечает. Конечно, все блядские соседи греют жопы на солнце. Может, это мне звонили? Дура проклятая! Мне лечиться надо!

Сажусь на диван, который только что сложила, и вижу на пуфике зеленую кастрюльку, прикрытую дощечкой. В ней бабка мастику разводит. Понятно. Мамаша оставила — писай, деточка. Сука! Я тебе устрою, ты еще пожалеешь… Надо продумать все возможные варианты. Вывернуть замок — довоенное произведение — мне не удастся. А ключик наверняка лежит в кармашке пальто, тут же за дверьми. Подхожу к окну. Левому. Оно перпендикулярно окну лестничной площадки. Тому самому, на котором Валентин стоял. Всего два метра от меня, правда, чуть выше. Можно связать простыни, закрепить за диван, вылезти на карниз и… И — повиснуть на простыне, как мешок с отрубями, над пропастью. Как высоко-то! Я связываю простыни, уже точно зная, что не полезу.

Да, борьба любыми средствами! Что я ей сделала? Я же дома была, никуда не убежала. Портвейн я пила, так она и не видела. Сидела себе, на пианино играла, пела. Может, я пела слишком громко? Так нет ведь никого в квартире!.. По двору идет девушка-маляр в комбинезоне. Ставит лестницу у стены, сама на ящик садится, сверточек достает. Еда у нее там.