Робинзон в русском лесу - Ольга Качулкова

Теперь, то прислушиваясь к тому, как тяжко ныли мои кости, то вздрагивая от ночных звуков, я имел достаточно времени обдумать, что я затеял и что ждет меня впереди. Между тем окончательно стемнело. Может быть, на открытом месте и была видна на западе уже потухающая заря, но под густым покровом хвойных ветвей вековых сосен установилась непроглядная, как смоль черная, тьма. Лишь в круг, который охватывал своим светом костер, стройными колоннами выступали могучие стволы, да неясным, капризным узором мелькала между ними легкая листва подлеска — рябины, березы и ольхи. Сначала вокруг все было тихо. Слышался лишь монотонный и негромкий шум леса, да по временам потрескивал костер. Но вот постепенно лес стал наполняться своей таинственной и кровожадной ночной жизнью. Сначала послышался грузный и неуклюжий взмах крыльев, шелест раздвигаемых ветвей, затем жалобный писк, и все смолкло. То вышла на охоту сова — непримиримый ночной враг мелкого птичьего люда, молодых зайцев, крыс, мышей и всякой слабой и неопытной твари. Но вот раздались звуки и посерьезней. Где-то вдали завыл волк. Вой все приближался, слышны были даже прыжки. Я сильно вздрогнул, инстинктивно протянул руку к Васе, но вовремя удержался. Вероятно, волка влекла жадность и злоба, но он испугался непривычного в этих местах огня и пробежал мимо. Вдруг по лесу загудел адский хохот. Эхо подхватило его и глухо понесло дальше, а с другой стороны ему вторил такой же не то стон, не то смех. У будущего великого изобретателя мигом вылетели из головы все его познания о совах, все шуточки над мужичьим суеверием. Я замер в холодном оцепенении и ужасе и до сих пор дивлюсь, как я тогда не помешался! Перекличка сов и вой волков продолжались довольно долго. Но вот в вышине поднялся сильный шум. Налетел свежий ветер и зашатал могучих великанов. За ним не было слышно звуков первых капель дождя, но вскоре они пробрались сквозь хвойный навес, шипя, испарялись в пламени костра и, с безжалостной быстротой впиваясь в мое платье, холодили мне спину, грудь, руки и ноги.

Боже мой, Боже! Еще вчера в эту самую пору я лежал в чистой и мягкой постели, в прочном, прекрасном доме, в котором не могли бы меня промочить, кажется, все сорокадневные дожди потопа. А теперь! Точно зверь или заброшенная собака! У меня не мог попасть от дрожи зуб на зуб. А эти совы, волки! Да и что будет дальше? Скоро ли и как мы устроимся? Соли не станет! Воды и теперь уже нет! Господи, Господи, да что же это! Нет, так жить нельзя! Завтра же объявлю Васе, что хочу домой, и что бы он там ни говорил, пойду к отцу и матери. Пусть не только в корпус, а хоть в солдаты отдадут. В корпусе три, четыре года — и я свободный человек, сытый, в тепле и чистоте, а здесь вечная, непосильная работа, голод, холод, грязь!

Наконец я не выдержал и разбудил Васю. Спросонья он не мог сначала понять, где он и что с ним, однако, услыхав мой плачущий голос, опомнился, вскочил и стал утешать меня. Я, заливаясь слезами, объявил, что хочу домой и завтра же пойду туда. Вася радостно согласился. Это решение успокоило и приободрило нас, но тут обнаружилось, что кончился хворост. Пришлось таскать его, рискуя попасть волку в зубы. Поэтому один из нас светил большой головней, а другой таскал ветки и сучья. Теперь в лесу все вымокло, и не страшно было заронить искорку и поджечь его. Было еще темно, когда я завернулся в одеяло и улегся возле костра на таком расстоянии, чтобы не сгореть.

С тех пор прошло много лет. Много ночей пришлось мне провести без сна за трудной работой, но ни одна ночь в жизни не казалась мне такой мучительно долгой, как первая ночь после побега из родительского дома.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Возврата нет. Мученья жажды. Озеро. Мы решаемся остановиться

На другой день, когда я проснулся, у меня болело все тело и в особенности ноги и голова. День стоял пасмурный. Дождь моросил не переставая. На всем лежал какой-то серый, унылый отпечаток. Но теперь нам было все равно — мы знали, что через несколько часов опять будем дома в тепле и холе. Мы наскоро поели и стали готовиться. Намозоленные накануне руки так болели у обоих, что тащить тележку за оглобли оказалось невозможно. Мы отрезали конец веревки и устроили нечто вроде лямки. Один из нас поочередно надевал ее на шею и пропускал под мышки. Руками приходилось слегка придерживать оглобли, чтобы они не тащились по земле, и действовать ими лишь на поворотах. Другой подталкивал тележку сзади.

Нигде человек так легко не сбивается с направления, как в лесу. На открытом месте, даже в степи или в пустыне, он может руководствоваться и солнцем, и какой-нибудь точкой на горизонте, наконец, звездами. В лесу все это невозможно. Горизонта нет, сквозь чащу невозможно рассмотреть расположение звезд, даже по солнцу можно ошибиться. Сам же лес так бесконечно разнообразен в мелочах и в те же время так монотонно одинаков в общем, что руководиться какими-нибудь приметами можно на очень незначительном пространстве. Мы сообразили это и, посоветовавшись, решили отыскать свои следы и идти по ним.

Мы решительно не помнили, с которой стороны пришли, и немалого труда нам стоило разыскать конец собственного следа, однако им пользоваться нам пришлось не долго. Вчерашняя дорога, благодаря тележке, была чрезвычайно извилиста. Кроме того, и мох, и трава под дождем встали опять так же пышно и сочно. Мы долго путались, бились и ошибались и кончили, наконец, тем, что побрели наугад.

Погода упорно держалась пасмурная, дождливая. Мы не могли руководиться даже солнцем. Закусывая утром, мы допили последние капли кваса, а между тем после соленой ветчины и сухого хлеба так хотелось пить!

Сначала мы переносили жажду довольно стойко. Вася первый признался, что ему «до смерти пить хочется», но тут же заметил, что можно и потерпеть. Однако через полчаса он остановился, сбросил с себя лямку и, подойдя к молодой березе, начал облизывать мокрые от дождя листья. Сначала я рассмеялся, но потом принялся и сам за то же. Но разве можно утолить жажду измученного человека дождевыми каплями. Это только увеличивает мучения.

Я беспомощно оглянулся вокруг, и вдруг мне вспомнилось, что мох очень гигроскопичен, что благодаря ему, по земле текут целые реки прекрасной чистой воды. Я нагнулся, вырвал клок мха и попробовал сосать. Он, разумеется, был немного влажен, но там же были и сор, и букашки, а это было очень противно!

Вася осторожно потянул к себе одну из высоких ветвей березы, но маленький отросток, за который он ухватился, оказался недостаточно прочным и оборвался. Большая ветвь быстро выпрямилась и обдала нас целым градом крупных капель.

— Постойте, я что-то придумал! — вскричал вдруг Вася. Он побежал к возу, развязал его и вытащил чистую простыню, которую я взял, бесцельно хватая что попало из комода. Мы сложили ее вчетверо в большой квадрат. Вася держал ее, растянув на двух палках, а я встряхивал над нею мокрые ветки. Когда она сильно намокла, мы стали думать, во что выжать воду? В бутылку? Но горлышко было слишком узко, и много драгоценной влаги пропало бы даром, стекая на землю.

— Нужно рискнуть одной бутылкой, — сказал я и, обвернув ее носовым платком, горлышком ударил о ствол дерева.

Стекло разбилось, но так удачно, что получился большой, глубокий стакан, хотя и с острыми и неровными краями.

Мы стали осторожно выкручивать простыню над посудиной до тех пор, пока она не наполнилась водою. Тогда мы напились по очереди и тотчас же принялись снова за дело, боясь снова очутиться без воды.

На добывание воды мы потратили немало времени. Пасмурный день померк как-то особенно быстро.

Трое суток пробродили мы по лесу, питаясь только маленькими кусочками хлеба и добывая воду через простыню. Хорошо еще, что погода стояла все время дождливая, иначе бы мы погибли от жажды.

Вообще я удивляюсь, как мы тогда не потеряли головы, не бросили страшно нас тяготившую тележку, так как она была нам не нужна вследствие нашего решения идти домой, и вообще не наделали гибельных безрассудств. Может быть, именно потому, что потеряли от страха и горя всякую способность размышлять. А в нашем ужасном положении действительно трудно было определить, что умно и полезно, а что глупо и гибельно.

Наконец, уже на пятый день безнадежного странствования, ландшафт начал заметно меняться. Деревья стояли реже, между ними начали чаще попадаться лиственницы.

— Даст Бог, и конец ему близко! — заметил Вася, — полезу на дерево, посмотрю, не увижу ли дороги до хоть какой-нибудь деревни.

Он взобрался на самую высокую сосну. Я стоял внизу и нетерпеливо ждал.

— Ну, что там? — крикнул я, когда он был наверху.

— Ничего, барин! — отвечал он, — повсюду лес! А вот что хорошо — отсюда озеро близко.

— Нечего сказать, хорошо! — повторил я, — ведь ты слышал, говорят, что это озеро самая середина леса, самая глушь безвыходная! Да постой, я и сам залезу.