Соблазн безумия - Давид Павельев

Весы долго колебались, пытаясь определить, что же всё-таки тяжелее, бьющееся сердце или гусиное перо. Противоречие законам физики уже не могло меня удивить, хотя, впрочем, могу ли я припомнить эпизод своей жизни, когда я удивлялся? Наконец, весы застыли в идеальном равновесии. Я стал припоминать, что же положено по должности Анубису в таких случаях, и вдруг, каким-то магическим образом, все мои мысли стали отражаться на стене с иероглифами.

Некоторые из них стали гореть огнём, двигаться по стене и увеличиваться в размере. Вот несколько иероглифов стали явно выделяться из остальных, а через некоторое время они затмили их собой и стали безраздельно властвовать на стене над алтарём. Я завороженно следил за ними, силясь их прочитать. Я вспомнил про своё ощущение того, что вот-вот я поднапрягусь и прочту их. И я стал напрягаться. И как только я сделал усилие, иероглифы вспыхнули ещё ярче зелёным огнём, и я прозрел. Они гласили:

ЖАЖДА ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ – ЕСТЬ ЖАЖДА СМЕРТИ

И я понял, что я должен делать. Я – Анубис, а в мои обязанности входило заботиться о вечной жизни людей, то есть о смерти, что одно и то же. Я заметил, что за алтарём стоит множество сосудов. Каждый из них предназначался какому-то конкретному органу. Мне предстояло бальзамировать этого человека, превратить его в мумию, и следовательно, дать ему то, что он хотел…

Но я не сделал этого. А точнее, не довёл до конца, потому что проснулся. Будильник оторвал меня от выполнения моей миссии, и я первый раз за много лет разозлился на него за это. Он не имел на это никакого права. Ведь никто и ничто имеет права мне мешать…

Много раз после этого я прокручивал этот сон в памяти и восстнавливал мельчайшие его детали. Ни до, ни после этого сна мне не довелось видеть что-либо подобное, но оно того стоило. Всё, что я увидел во сне, казалось мне реальней, чем сама реальность. Ведь что было в реальности? В реальности был Лаврентьев, которого я никак не мог понять. Была работа Лаврентьева, были операции, смысл которых я тоже никак не мог понять, и вряд ли бы когда-нибудь понял. Вся моя жизнь была абсурдным нагромождением непонятных поступков, непонятной борьбы непонятно кого непонятно с кем непонятно за что, в которой от меня требовались какие-то непонятные действия. Или не требовались. Этого я тоже понять не мог.

Зато там, в той операционной, напоминающей древний храм, всё было понятно. Наверно, Лаврентьеву тоже понравился бы такой сон, если бы он его увидел. Впрочем, он не заметил бы разницы между головой сокола и своей собственной, потому ему приходилось лишь завидовать мне. Такие сны бывают только у тех, кто способен их оценить.

Здесь я заранее хочу акцентировать внимание на том, что я никогда не считал, что сон был реальностью, а реальность – сном. Я никогда в жизни не думал, что я на самом деле не Фома Касатонов, а воплощение Анубиса. Я вообще не верю в сны. Некоторые психологи утверждают, что сны помогают нам осознать бессознательное, но я никогда с этим не соглашался. Если бессознательные процессы психики и существуют, а осознать мы их можем по снам, то бессознательное – это просто ряд бредовых картинок. Любители эзотерики придерживаются мнения, что во сне можно увидеть будущее. Это утверждение также казалось мне абсурдом. Как мы можем видеть будущее, когда мы не всегда полностью видим настоящее?

Ещё раз повторюсь, что этот сон не совершил никакой революции в моей психике, а просто произвёл на меня впечатление, как производят впечатление некоторые кинофильмы, а кроме того навёл меня на мысль, изменившую всю мою дальнейшую жизнь.

Некоторое время я продолжал работать в больнице. Но ко всему, что я видел в операционной, я перестал проявлять даже и того малейшего интереса, который оставался у меня после десяти лет работы, да и в первые годы был не особо большим. Всё время, наблюдая за сосредоточенно оперирующим Лаврентьевым, я сравнивал его с тем Лаврентьевым, которого я видел во время совершения ритуала, когда он был скорее не хирургом, а жрецом. А ведь тогда он с куда большей лёгкостью совершил куда большее чудо.

Мне становилось даже немного смешно. И через какое-то время я написал заявление об увольнении. Лаврентьев был поражён, когда узнал о моём решении. Ведь он считал, что я, будучи анестезиологом, не найду другой работы и помру с голоду.

– Но почему?

– Разве вы не понимаете, Александр Николаевич? Ритуал вполне возможен без меня.

– Ритуал? Я вас не совсем понимаю…

– Скажем так, я собираюсь продолжить его, только люди от вас будут сразу попадать ко мне.

– Вы говорите загадками.

Но мне это доставляло удовольствие.

Наконец, он сделал вид, будто бы догадался.

– Ах, я, кажется, понял. Вы решили открыть фирму ритуальных услуг?

Я рассмеялся, стараясь его не задеть.

– Смотря что считать ритуальными услугами, доктор. Потому в ваших словах есть доля истины.

И я ушёл. Потом я только один раз увижу его на улице, и мы оба постараемся сделать вид, что не узнали друг друга.

Теперь я приступаю к описанию своего невероятного взлёта. Эта часть моего завещания будет интересна всем, кто ищет рецепт идеального бизнеса, правда, с оговоркой: если вы будете усердствовать в таком поиске, вам вскоре придётся познакомиться либо со мной лично, либо с кем-нибудь из моих последователей.

Начал я с того, что продал свою квартиру на окраине и перебрался в небольшую, полуразвалившуюся избу в частном секторе, в шаговой доступности от центра города. Это был принципиальный момент, потому что вести дела на окраине – это всё равно, что ловить рыбу в болоте. Да и частный дом нравился мне больше, нежели квартира. Ощущение того, что за стенкой нет никаких соседей, придавало мне уверенности.

После моего переезда во всех газетах города появились примерно такие объявления:

«Решаю все проблемы с жизнью и смертью. Жрец со стажем. Приходить в храм Анубиса, Подбугорный переулок, дом 5»

И вот, прямо в день подачи объявления, впервые после войны, тишину нарушил самоуверенный рёв самоуверенного немецкого автомобиля. Я выглянул в щель между брёвен и обнаружил, что напротив моего крыльца действительно остановился неимоверно модный 7-й модели «БМВ». Из него вышел молодой, аккуратно подстриженный парень, ритмично переминающий челюстями «бабл-гам», в дымчатых очках, и вальяжно направился к двери. Даже со своего места я слышал, как от него пахло дорогим одеколоном. Раздался стук, и дверь сразу же, не дав ему ни секунды на ожидание, распахнулась. Распахнулась она медленно и со скрипом, а когда он глянул в темноту, то никого за ней не увидел. Это я специально так сделал – просто не запер дверь, вот она и открылась от его стука. Для меня – сущая безделица, а вот у него сразу же возникло желание снять очки и аккуратно завернуть извлечённый изо рта «бабл-гам» в бумажку. Переступив порог моей холупы, нищенский вид которой он принял за особую магическую атмосферу, весь лоск и флёр с него мигом слетели, и в комнату, в которой я величественно, будто на троне, сидел на трёхногом стуле, вползло уже забитое существо, напоминавшее мокрую кошку.

– Я понимаю, ты пришёл в сей храм жаловаться не на смерть, а на жизнь, – продекламировал я. Фраза была не то, что бы очень оригинальная, но за неимением ничего лучшего вполне для данной ситуации годилась.

Он сразу же рухнул на пыльный пол, забыв про свои настоящие американские джинсы.

– Великий жрец, я верю, что вам это под силу… Я обращался к разным шарлатанам, они все были кидалами, а вы – моя последняя надежда!

– Чтож, пожалуйся на жизнь, но помни: всякий раз жалуясь на жизнь, ты жалуешься смерти.

И он пожаловался. Опуская жаргонные слова, которыми он выражал крайнюю степень отчаяния, история его звучала примерно так. Он был сыном городского депутата. Именно его папаша и снабжал его всеми благами цивилизации, которыми он обозначал своё появление, в том числе и в моём переулке. Казалось бы, парни с бывшей моей окраины мечтали об этом всю жизнь. За такую жизнь они были готовы резать и бить друг друга и всех подряд, и всё равно понимали, что никогда не будут так жить, потому что сколько ни режь и ни стреляй, а у других отцов уже не родишься. А он вот принадлежал к тем людям, которые хорошо жить не могут, и со скуки начал делать всё, чтобы жить хоть немного похуже. Но ему не везло. Стоило ему попробовать наркотики, как его тут же услали лечиться в Швейцарию и таки вылечили. Стоило спутаться с криминальными парнями с окраины, так когда их всех захватил омон во время облавы, его целёхонького привезли домой и пожелали крепкого здоровья. Так что ему оставалось только два занятия: играть в казино и упражняться в донжуанстве. Из-за постоянных проигрышей первое занятие ему скоро осточертело, так что его отец даже решил, что его сынок «взялся за ум» и устроил его в университет. Оставалось только второе. Оно-то и стало его настоящим бичом. Когда он дошёл до этого места в своём повествовании, я было подумал, что сейчас он начнёт жаловаться на то, что он в конец испортил свою репутацию даже у слабого пола, и перспективой стать женой сына миллионера он уже никого привлечь не в состоянии. Но тут то он меня и удивил.