Золотая лихорадка - Наталья Корнилова

— Ты на себя посмотри! Ты же жид! Жид! Ты с Молдаванки. Говори, ты с Молдаванки, Мишка Япончик — твой дедушка! Ты, иудей! Что лыбишься?

Моисеенко безответно пожимал плечами, обозначая слабую улыбку. Дальше события развивались совсем уж в непредсказуемом ключе. Бойцовая старуха подскочила и, ткнув узловатым заскорузлым пальцем сначала в бок, а потом в спину сидевшего рядом согнутого седенького старичка, заорала на весь вагон:

— Он пенсию получает, а вы куда едете?!

— Дурдом, — шепотом сказал Моисеенко.

«Задачки сумасшедшего математика», — подумала я.

— А ты, ты что с ним разговариваешь? — напустилась старушка уже на меня. — Из какой масонской секты твои родители? Что молчишь? Масонка, масонка, на лбу написано! Была бы из секты, не стала бы с ним общаться!

— Караул, — все так же шепотом сказал Сема Моисеенко.

— Ницше был хор-рошим человеком, он умер в сумасшедшем доме! — рявкнула старушка, на некоторое время отвлекаясь от нас. Моисеенко хотел было завести привычную речь о том, что он — это судьба, но его тут же пригвоздила фраза:

— А ты что молчишь? Ты на себя посмотри, а не молчи! Жид несчастный! Ну, я тебе говорю, придурок очкастый!

Тетушка, а вы не пробовали провериться у психиатpa? — самым любезным тоном спросил Сема Моисеенко. — У моей тети Ривы есть прекрасный врач, честный человек и семьянин. Он — диагност, его зовут доктор Шапиро. А вы почему такая антисемитка и ксенофобка? У вас, наверно, нелады с пищеварением?

Хорошо, что нам уже нужно было выходить. Иначе последняя фраза Моисеенко, сказанная от чистого сердца, могла бы дорого нам обойтись.

Я не могла тогда и подумать, что нелепая стычка в электричке со старушкой, чьи выпученные глаза были совершенно бессмысленно налиты ненавистью к миру и маразматическими сенильными процессами, идущими во всем организме, — что эта стычка сыграет какую-то роль во всей скверной истории с исчезновением Родиона и моей поездкой на юг Украины. Я и предположить не могла, что попутчику моему, знатному и занятному рассказчику анекдотов Семе Моисеенко, тоже предстоит некая миссия, которую может выполнить только он. Сема Моисеенко, очкастый племянник неизвестной мне и, кажется, веселой тетушки Ривы.

5

С трудом отделавшись от Семы Моисеенко, который тоже, как выяснилось, выходил в Нарецке, я разыскала нужный адрес. Искомый дом находился в тихом зеленом дворе, в котором, несмотря на превосходный летний вечер, не оказалось ни единой живой души. Двух же пьяниц, лежавших на земле возле бревна под деревом, пришлось отнести к душам скорее мертвым.

Я поднялась по лестнице и позвонила.

Не открывали долго. В подъезде было прохладно и тихо — ни звука. Сквозь выбитую форточку окна просачивалось пение птиц, отдаленный шум машин, чей-то голос надсадно кричал: «Ле-о-ошка, выходи! Ле-ошка, выходи!» Сердце гулко подпрыгивало, как накрытый ладонью воробей.

Наконец послышались приближающиеся шаги, и низкий мужской голос спросил по-украински:

— Якого биса?

— Мы уславливались, что я приеду. Мария, из Москвы, — четко и без промедления ответила я.

Тихий кашель. Зашумел, открываясь, замок, и на пороге оказался невысокий лысеющий мужчина средних лет. У него было круглое лицо, круглые же очки и покатые плечи. Брови мужчины круто взмывали вверх, будто когда-то он крупно удивился, да так и застыл с выражением вечного изумления перед жизнью.

За его спиной возник второй: высокий, сутулый, широкоплечий, лет под сорок пять, с полуседыми волосами, стянутыми на затылке в хвост. Широкоформатные роговые очки, плотно сидевшие на переносице, придавали лицу этого второго озабоченное, преувеличенно внимательное выражение. Он вытянул губы трубочкой и сказал, чуть растягивая слова:

— А мы вас ждали. Проходите. Коля, отодвинься от прохода. Проходите, располагайтесь. Сейчас будем говорить.

— Говорить… Ну не молчать же! — буркнул круглый и откатился от двери, как некорректно задетый кием бильярдный шар.

В квартире было прохладно, из кухни пахло квасом и укропом. Я почему-то подумала, что второй, с полуседым хвостиком, и есть Николай Петрович Кудрявцев. Но первые же его слова опровергли мое предположение. Все оказалось совсем не так. Николай был тот, кто открыл мне дверь. Он же проговорил вежливо:

— Простите, Мария, кажется, во вчерашнем разговоре с вами я немного дал волю фантазии. Вы не обижаетесь на меня? — И, не дав мне и пикнуть, продолжал: — Вот и прекрасно. Тем более что сейчас не время личным обидам.

— Хотелось бы, Николай Петрович, услышать то, что ни вы, ни ваша жена вчера не стали проговаривать мне по телефону.

Он отчего-то вздрогнул:

— Моя… кто?

— Жена.

— Аня?

— У вас есть другие жены? — вопросом на вопрос, в лучших традициях Семы Моисеенко, ответила я.

Он провел ладонью по лбу:

— Ах, ну да. Простите, запамятовал. Это самое… был трудный день.

— Практически женитьба Фигаро, — тиснул цитату высокий с седым хвостиком.

— Вы хотели рассказать мне, что, собственно, произошло, — напомнила я.

— Да-да, конечно, — ответил Кудрявцев. — О Родионе. Он приехал четыре дня назад. Не могу сказать, чтобы он цвел и пах, но особой озабоченности или недовольства я в нем не заметил. Впрочем, наш Родион всегда был человеком скрытным.

«Это уж точно, — подумала я. — Скрытным — не то слово».

— Он уже года два не приезжал летом на наши традиционные встречи здесь, под Нарецком. Я лучше расскажу с самого начала нашего знакомства, чтобы расставить все акценты. Чтобы вы лучше проникли в ситуацию. Значит, о нашей компании. Мы все учились в одном институте. Саша, вот он, — Николай кивнул на высокого, и тот с готовностью вытянул губы трубочкой и кивнул важно, — учился на пятом курсе, когда мы поступили на первый курс. На истфак Киевского госуниверситета.

— Родион учился в Киеве?

— Да.

— Я всегда думала, что в Москве.

— Ну, это он потом учился в Москве, а сначала в Киеве — до того, как его перевели… гм… в другое место.

«Интересный у меня босс, — мелькнула у меня мысль, — если даже его бывшие однокурсники говорят о нем в таких приглушенных тонах, а я, его ассистентка, правая рука, в первый раз слышу и об учебе в Киеве, и о нарецкой компании археологов-любителей».

— Состав нашей нынешней компании сформировался на первой же археологической практике, а это было на втором курсе. Вел практику как раз Саша Ракушкин, он. — Кудрявцев снова кивнул на человека с хвостиком, и тот опять с готовностью вытянул губы трубочкой и наклонил голову с той же любезной важностью. — Саша у нас знаток археологического дела, он при случае все-все вам расскажет. А возможность такая будет, потому что будет и необходимость. Так вот, вернемся к Родиону. Шульгин учился с нами три года, а потом его перевели в московский институт. Мы тогда не знали причин, думали, что у него трения с деканом, в дочь которого он был влюблен. Декан этот, кстати говоря, мой нынешний тесть, Михал Борисыч.

— А студенческая любовь Родиона, следовательно, ваша жена Анна, не так ли, Николай Петрович?

— Ну да, — с легкой досадой повел тот плечами. — И не хлещите меня именем-отчеством. Я еще не такой старик, чтобы мне полное ФИО в обращение ставили. Вон Саше сорок пять, а его все на «ты» и по имени, потому что нам так больше нравится. Зовите меня просто Николай, а как выпьем сегодня вечером, так и Коля.

— Простите, что? Выпьем? — с вопросительной интонацией вставила я.

— Ну да. Выпьем. Непременно. А какая же археологическая партия без этого? Вы знаете, у меня в Киеве свой бизнес, неплохой, кстати, так я там себе ничего, кроме минеральной воды, не позволяю. А здесь, понимаете ли, отдыхаю душой и телом. Только на этот раз отдых как-то не заладился. Это Родион, чтоб его…

— Его уже нет, — предупредила я возможные «кудрявости» в адрес Шульгина, — так что продолжайте.

— Саша, налей там вина, а то мне сегодня за руль, — кивнул Ракушкину Коля Кудрявцев, и тот, с готовностью поднявшись, провозгласил что-то относительно «социального зла и главного бича современной интеллигенции — пьянства», направился на кухню.

— Вы будете пить за рулем? — удивленно спросила я.

Вы, Маша, не представляете, какие на выезде стоят злые гаишники. Да, Маша. Они, если видят машину с российскими номерами, сразу же штрафуют. И сумма штрафа, кстати, не зависит от того, трезвый ты или пьяный. Так что можно.

— С российскими номерами? Но вы же говорили, что вы из Киева.

— У меня, что ли, у одного машина? Это Олежа Стравинский из Самары прикатил, а по пути захватил Сашу. Саша у нас кандидат исторических наук, живет в Энгельсе, этот город — спутник Саратова, пишет диссертацию и работает водителем троллейбуса.

Я подняла брови, услышав такое вавилонское смешение жизненных поприщ одного человека. Явился Ракушкин. Молча разлил всем вина, меня даже не спросил, буду ли, но на лице его при этом сияла такая любезная улыбка, что отказаться недостало моральных сил.