Мартин Заландер - Готфрид Келлер

Несмотря на любезную предупредительность торговцев в городе, она взяла лишь ровно столько, сколько требовалось на сегодняшний день, хотя вышло бы то же на то же, запасись она сразу на несколько дней. В этом неброском свойстве характера, пожалуй, соединялись три качества: честная скромность, привычка уповать на близкую удачу и, вероятно, не в последнюю очередь чуткое, хоть и бессознательное стремление приберечь для себя следующую цель.

И вот г-жа Мария Заландер, одетая просто и опрятно, без цветов на шляпе, скорее тоненькая, чем широкая, с корзинкой на руке, наконец-то направилась по дороге через Цайзиг.

— Заждался, да, Арнольд?! — воскликнула она навстречу мальчугану, который радостно метнулся к ней из сарайного угла, где в конце концов присел на каменную стеночку. — Мне отпустили провизию, хоть я и не могла заплатить. А теперь пойдем быстрее домой, надобно приготовиться — вдруг вправду кто придет! Слава Богу, нынче не придется говорить, что в доме ничего нет!

— Но коли они все съедят, — сказал мальчик, — мы так и будем голодать?

— Ах, они же никогда не съедают все, разве только половину, а остатков нам хватит до завтра, когда у меня будет немного денег. Ну а если никто не придет, мы сами с удовольствием выпьем кофейку и поедим от души, а завтра видно будет!

Вскоре они поднялись на расположенную выше по склону Кройцхальде, откуда открывался вид на город и на окружавшую его местность. Тотчас подбежали Арнольдовы сестренки, Зетти и Нетти, забрали у матери корзинку; одной было десять лет, другой — девять, обе, как и брат, слегка бледноватые, такою бледностью отличаются здоровые дети, которых одолевает терпкая печаль, для них самих необъяснимая. Однако глаза девочек блестели более нетерпеливо и жадно, чем глаза мальчика, видимо спокойного по натуре.

Г-жа Заландер вошла в дом первой, дети, изнывая от любопытства, последовали за нею. Она немедля сняла шляпу, надела чистый белый передник, после чего распаковала корзину, булочки выложила на тарелку побольше, масло — на ту, что поменьше, ветчину порезала и разложила на блюде так, что казалось, будто ее очень много. Все это она проделала, не отправив в рот ни единого кусочка, чтобы не подавать дурной пример детям, которые, облокотясь на стол, глаз с нее не сводили.

— Бодрей, ребятки! — сказала она, кое-как изобразив веселую улыбку. — Держите себя в руках, наберитесь терпения! Вот приедет отец, и все будет хорошо! А покамест придется нам еще некоторое время любоваться, как едят другие; давайте-ка шутки ради поглядим, сможем ли мы все-таки что-нибудь сделать! Вы вправду приготовили все летние задания, больше вам нечего считать, писать, учить наизусть? Доставайте книжки! Сдается мне, изречения и стихи запомнятся лучше прежнего, как раз по причине этого странного голодного дня.

Девочки слышать не желали об учении; Зетти, не по годам разумная, отговорилась желудочной коликой, так она назвала ощущение пустоты внутри; Нетти опасалась, что у нее разболится голова; обе предпочли бы, если можно, заняться вязанием, потому что каждая начала кошелек для отца. Один только Арнольд храбро уверовал в выдумки доброй матушки и заявил, что, пользуясь случаем, постарается разучить сложное песнопение к следующему церковному уроку; там четыре строфы по десять строк каждая, а строчки такие длинные, что конец загибается вниз, как силок на серых дроздов. Мать все одобрила и поспешила на кухню приготовить молочный запас, строго отмеренный утром и на всякий случай убранный под замок. Потом достала из шкафа горшочек, где по причине плохого поведения отпрысков оставалось еще довольно много меда. Им она наполнила хорошенькую хрустальную вазочку, а заодно подумала, что ложка густого питательного медку, вероятно, подействует благотворно и дети ненадолго забудут о своих юных страданиях. Сказано — сделано, с горшочком в руках она обошла детей, велела каждому открыть рот и облизать ложку.

Наконец она устало опустилась на стул и со вздохом оглядела странное заведение, в котором видела средство побороть или хотя бы немного сдержать непостижную власть судьбы. Ведь судьба является не только в образе вражеских полчищ, землетрясений, бурь и иных бедствий; разрушительная и несущая бесчестие, она вдруг обнаруживает себя и в самых непримечательных происшествиях тихой домашней жизни. Если сегодняшняя предусмотрительность потерпит неудачу или в итоге закончится стыдом, сможет ли она тогда снова изображать состоятельную хозяйку? Много недель назад корабль, который везет ее мужа и его добро, должен был выйти в море; а вдруг он затонул? Едва подумав об этом, она забыла о себе и своей участи, отчаянно стараясь отыскать смутный образ давно потерянного мужа. Погруженная в себя, словно на дне морской пучины, она вздрогнула от неожиданности, когда снаружи донеслись голоса и зазвенел садовый колокольчик, а дети, подбежавшие к окнам, объявили, что пожаловала профессорская семья.

Во дворе, сиречь в бывшем саду заведения, от давней рощицы больших деревьев уцелел один — единственный платан, затенявший своею пышной кроной последний столик. Семейство — седовласый господин с супругой и две старообразные дочери — уже устроилось за столом. Но дети у окна закричали:

— Ой, там еще один, долговязый незнакомец, который наверняка съест ветчину!

И в самом деле, долговязый лишний незнакомец успел подойти прежде, чем г-жа Заландер спустилась вниз и поздоровалась с посетителями.

— Как поживаете, госпожа Заландер? — обратился к ней старый господин. — Как видите, мы храним вам верность, пока тут есть хоть одно дерево! Принесите нам, как обычно, кофе, масло, подобное слоновой кости, и жидкий янтарь! Для дам!

— Под янтарем папа подразумевает превосходный мед, которым вы угощали нас последний раз! — пояснила профессорша хозяйке, которая слышала это объяснение столь же часто, как и эпитет, только на сей раз по рассеянности забыла улыбнуться.

— Ну а мы, мужчины, — продолжал профессор, — разопьем бутылочку сладкого красного винца урожая шестьдесят пятого года, каковое дотянуло если и не до Гёте, то до Шиллера и приятно пощипывает, выйдя на театр человеческого языка, дабы явить там свою игру. А к вину, времяпрепровождения ради, возьмем ломтик-другой копченого говяжьего языка, коли найдется у вас такой же нежный, как намедни.

— Языка, к сожалению, нет, — отвечала хозяйка, слегка покраснев, — однако ж могу предложить ветчину.

— Тоже недурно, несите ветчину!

Она поспешила в дом поставить на огонь кофе и молоко, наказав девочкам присмотреть, а сама постелила на стол кипенно-белую скатерть и расставила чисто вымытую посуду, словно заведение ее процветало. Вскоре там стояли и аппетитные закуски, недоставало только вина. В погребе у г-жи Заландер хранились две последние бутылки означенного сорта, больше не осталось вовсе никаких напитков, кроме полудюжины бутылок разливного пива, она даже не знала, можно ли его вообще пить. Вино она берегла для мужа, которого очень ждала. Со вздохом она взяла одну из бутылок и отнесла посетителям, тревожась, что они могут потребовать не только вторую, но и третью, что чревато опасностью раскрыть ее несостоятельность. Потом вынесла на воздух дымящийся кофейник и не забыла прихватить бутылку чистой холодной воды из источника.

Однако забота уже призвала ее обратно в дом, чтобы задержать детей, вышедших на порог, и отослать их в комнаты; ведь она опасалась, что бедняжки обступят стол и голодными взглядами выдадут говорливым господам и критическому любопытству женщин, что им хочется есть. Но она не могла помешать детям стоять голова к голове у окна и во все глаза смотреть на стол и бодро закусывающих посетителей. Они следили, как женщины разрезали булочки, намазывали маслом, подносили ко рту и за бойким разговором снова и снова повторяли эту процедуру. С большим удовольствием они отметили, что старый господин вскоре отодвинул свою тарелку и достал портсигар, а вот долговязый незнакомец с широким ртом и козлиной бородкой, к их ужасу, прямо-таки истреблял еду, устроил форменным образом фабрику для бутербродов с ветчиной, которые разложил по кругу на тарелке, а затем один за другим отправлял в рот. Дети содрогались, да и матери стало не по себе, когда по вине этого зловещего персонажа бутылка с вином быстро опустела и профессор заказал вторую.

Новое бедствие явилось в образе ватаги ребятишек, которые с громким гомоном, размахивая сорванными ветками и прутьями, ввалились во двор и, разинув рты, обступили столик небольшой компании. Возглавляли ватагу близнецы, Исидор и Юлиан, оба стояли, заложив руки за спину и выпятив обтянутые передниками круглые животики; они очень внимательно оглядели стол и воззрились на бутерброды с ветчиной, провожая каждый исчезавший в пасти долговязого, пока тот не покончил с едой. Профессор подцепил вилкой кусочек оставшейся ветчины и поднес его к носу близнеца, Исидора, со словами: