Жизнь Суханова в сновидениях - Ольга Грушина

— Слушай, Лев, — начал он, — как же я тебя в зале проглядел?

— Очень просто, — сказал Белкин. — Меня там не было, приглашения не достал. На самом деле я…

Дверь снова начала отворяться, и в расширяющемся проеме Суханов заметил мощный пурпурный бюст жены театрального критика, а сзади — подпрыгивающего кузнечика-мужа. Охваченный внезапной паникой, он стал оттеснять Белкина подальше от выхода, к ступеням, а сам приговаривал:

— Публика расходится… мы тут на дороге… давай-ка в сторонку…

На углу холодный дождь надавал ему пощечин; Белкин послушно шел следом. Хотя бы так, хотя бы так, еще чуть-чуть — наконец, слава богу, они скрылись от посторонних глаз, прижавшись к стене под символическим прикрытием узкого карниза. К счастью, никто их не видел, если не считать этого длинноволосого… как его там… под розовым зонтиком, с молодой женой, но это ерунда, не тот уровень. Сдерживая облегченный вздох, Суханов протер очки.

— Откроют для всех, тогда непременно схожу, — говорил Белкин, ничего не замечая. — Кстати, у тебя-то какое впечатление?

— Прекрасное. Очень интересные работы. И помещение идеальное.

— Идеальное, значит? — Белкин добродушно сощурился. — Не ты ли говорил, что Манеж строился для верховой езды и лошади выглядят в нем лучше, чем картины…

И тут неожиданно лицо Белкина вспыхнуло поразительной улыбкой. Это было его давнишнее, незабываемое свойство: редкого обаяния улыбка внезапно ярко преображала его неизбывно удрученное лицо, придавая ему удивительную человечность, некую глубокую, светлую осмысленность. Улыбаясь, он легонько взялся за пуговицу на сухановском пиджаке.

— А еще ты говорил, что в этом есть своя логика, потому как большинству художников, которые сюда допущены, место на конюшне. Помнишь, Толя?

Это было уму непостижимо, просто уму непостижимо — как ему удалось сохранить такую улыбку; смущало и другое внезапное открытие — взгляд у Белкина тоже остался прежним: хотя под глазами появились мешки, веки набрякли, а к вискам тянулись морщины, во взгляде его плясал все тот же огонь, обжигавший былой темной, радостной жизнью.

— Нет, не помню, — натянуто ответил Суханов. — Не знаю… Может, и говорил. Так или иначе, здание переоборудовано… — Он запнулся и торопливо добавил: — Теперь тут все изменилось.

Посмотрев на него в упор, Белкин скривился, кивнул и отпустил его пуговицу. Огоньки в его глазах погасли, а усталые складки возле рта обозначились еще резче.

— Занятно, — произнес он ровным тоном, — по-моему, тут ничего не изменилось. Я ведь хожу практически на все выставки. Чтобы держаться, так сказать, в курсе последних достижений. Не то чтобы я их здесь увидел, но надежды не теряю.

— Да, — выжал из себя Суханов, не придумав ничего лучше, и поправил очки.

Ситуация сложилась неловкая — неловкая и ненужная. Под козырьком было так мало места, что при каждом движении они мягко соприкасались плечами, а мокрый сумрак плескался все ближе, угрожая их тесному прибежищу, облизывая границу сухого островка, уже просачиваясь в начищенные до блеска ботинки Анатолия Павловича. Ему не терпелось вырваться, добраться до дому, где тепло, светло и уютно, напиться перед сном чаю… Встреча затягивалась, безбожно затягивалась, и он знал, что нужно ее пресечь, немедленно, единым махом, но, как ни странно, не находил для этого сил, точно беспомощно увяз в изнурительном, бесконечном сне. На фоне длительной паузы мимо них пробежала девушка с короткой стрижкой, и под разлетающимися полами ее плаща Суханову померещился край желтого платья, но она промелькнула так быстро, что разглядеть получше не удалось. Белкин тоже смотрел, как она таяла под дождем.

— А Нина здесь? — спросил он, когда следы девушки смыло водой.

— Она устала, пораньше ушла, — ответил Суханов и добавил, указывая на противоположную сторону улицы: — На нашей машине с водителем уехала.

— Вот как… Жаль. Надеялся ее повидать. Думаю, она нисколько не изменилась.

— Все мы меняемся, — сказал Суханов. — Никто моложе не становится.

Господи, это уже по второму кругу, в унынии подумал он.

— А как… э-э… Алла поживает? — спросил он, чтобы только не молчать.

— Ты разве не слышал? Она давным-давно от меня ушла. Теперь замужем за учителем математики. Трое детей. Но поживает хорошо — спасибо, что спросил.

— Извини, не знал… А вообще… Сам-то как?

— Спасибо, неплохо. Живописью занимаюсь, то, се. А ты?

— Не жалуюсь, не жалуюсь… — Он кашлянул и переступил с ноги на ногу. Их плечи опять столкнулись. — Смотри, дождик вроде кончается.

Дождь не утихал.

— Да, похоже на то, — согласился Белкин. — Ты сейчас куда? Я на метро. Может, пройдемся? У меня зонт есть.

— Я бы с радостью, но… Мне в другую сторону, — ответил Суханов, неопределенно махнув рукой.

— Конечно, я понимаю, — негромко сказал Белкин. — Ну, счастливо тогда, Анатолий. Удачи тебе и все такое прочее.

Он поднял ворот бордового пиджака, извлек из кармана растрепанный зонтик (это же надо додуматься: мокрый зонт в карман сунуть!) и, не оборачиваясь, шагнул в темноту. Суханов заметил, что он сутулится. Как странно, раньше ведь прямо держался, подумалось ему — и эта непрошеная мысль тотчас же вызвала какой-то отголосок прошлого, задела одинокую дрожащую струну, чей звук поднимался все выше и выше у него в груди, будоражил смутные желания и, нераздельно от них, пронзительную, незнакомую грусть. Он посмотрел вслед Белкину, который брел сквозь ненастье, держа над головой кособокий зонт с торчащей наружу спицей, и подумал с горечью: какие мы все-таки дураки — а жизнь-то, считай, и прошла. У него перехватило горло, и на одно мгновение он было испугался, что голос пропал и окликнуть не получится… Но спазм быстро миновал.

— Лева, погоди! — выкрикнул он.

Сперва ему показалось, что Белкин не слышал, что его слова унесло дождем. Потом Белкин оглянулся. Он усмирял зонтик, напрочь отбившийся от рук.

— Слушай, Лева, а ты зачем сегодня приходил?

— Да просто мимо шел, а тут хлынуло — решил переждать! — прокричал в ответ Белкин.

Суханову не был виден его взгляд — темно, далеко.

— Но… у тебя ведь зонтик! — крикнул он снова.

— А толку-то — сам видишь.

— Да, вижу, в самом деле… Ну, счастливо тогда. Передавай привет… в смысле, будь здоров!

Белкин не двигался с места. Зонтик обезумевшей птицей трепыхался у него над головой. Минуло несколько секунд, тоскливых и нескончаемых, как человеческий век. Пробормотав что-то неразборчивое, Белкин прямо по лужам двинулся назад, с каждым шагом обдавая себя брызгами. Когда он остановился перед Сухановым, лицо его было омыто дождем.

— Ладно, соврал я, — сказал он хмуро. — Тебя хотел перехватить. Вас с Ниной. Узнал, что сегодня просмотр, и решил: другого случая не будет.

Яростно сплющив зонтик, он бросил его к ногам и стал рыться в отвисшем кармане. Оттуда сбежала золотая обертка от конфеты, закружилась на ветру и тут же утонула. В необъяснимом напряжении Суханов следил за его руками. Наконец Белкин вытащил какую-то глянцевую открытку и сжал ее меж ладонями.

— Вот, хотел вручить, — сказал он. — Это в ближайшую среду. Естественно, без всякой помпы, в газетах не напишут… В общем, я теперь вижу, что напрасно все это затеял, тебя вряд ли заинтересует, так что…

Суханов без слов протянул чуть дрогнувшую руку. Белкин заколебался, пожал плечами и сунул ему открытку. На ядовитом кислотно-зеленом фоне дико прыгали в разные стороны бессмысленные цветные буквы. Суханов снял очки, размазал по стеклам воду и сделал вторую попытку. Буквы начали выстраиваться в более или менее предсказуемом порядке и образовали, хотя и не сразу, а лишь через минуту-другую, короткий текст: «Л. Б. Белкин (1932—). Москва сквозь радугу»; и ниже, петитом, адрес, даты, часы работы…

В молчании разглядывая буквы, Суханов ощутил, как пронзившая его скорбь уступает место какому-то другому, безымянному покуда чувству, которое медленно расправляло могучие черные крылья у него в сердце.

Белкин заговорил, быстро, нервно:

— Понимаешь, у меня это первая… Нет, я, конечно, выставлялся от случая к случаю, но эта — персональная. Галерейка на Арбате, небольшая, зато целиком в моем распоряжении. Название, конечно, идиотское, пошлое, это не я придумал, но спорить не стал, у меня ведь действительно эксперименты с цветом, так что я решил… Тьфу, черт, что это меня понесло?

Он резко умолк, стиснув пальцами виски. А после, совершенно другим тоном, спокойным и до странности безысходным, сказал:

— Толя, послушай: я знаю, у нас давно с тобой пути разошлись, но ведь миновало почти четверть века, и вот… Короче, буду счастлив, если вы с Ниной сможете прийти на открытие. Среда, девятнадцать часов, тут все написано, вот здесь, в уголке, видишь?