Командировка в лето - Дмитрий Лекух

– Обязательно. – Глеб с завистью смотрел, как Сашка Художник, словно ребенка малого, качает в руках заветную бутылочку. – Только погоди немного.

Порылся в карманах. Достал оттуда пухлый бумажный конверт.

– Это тебе. Здесь три, две я прижал – на общак… Сам понимаешь…

Рустам открыл конверт, любовно провел пальцем по зеленым корешкам.

– Левак загнали? Спасибо, мужики. Да, насчет общака – я все понимаю, Глеб, не беспокойся.

И закрыл конверт. Глеб знал, что деньги ему были нужны.

Очень нужны.

Еще бы: трое детей, больная жена, квартиру опять-таки снимать, что тоже непросто без московской-то прописки. Надо пойти все-таки к Игорю, пусть нажмет на этих придурков в префектуре: сколько еще парню скитаться с временной регистрацией?

Глеб знал, что в других группах с директорами не делились. Не принято было.

Это ведь только название – директор.

А так – принеси, подай, пошел на хер, не мешай…

Глеб делился.

Всегда.

Сашка не возражал.

Он сейчас вообще не мог возражать, он отсутствовал, качая на руках бутылку с вожделенной коричневой жидкостью…

Рустам сунул конверт в карман и направился к выходу.

– Рустик, погоди… – Глеб прикуривал, отгоняя дым, навязчиво лезший в глаза. – Где это ты так насобачился?

Рустам остановился у самой двери, повернулся.

– Ты же знаешь, Глеб, у меня отец – лучший часовщик во всей Чечне… – Он сглотнул вдруг ставшую густой слюну и тихо поправился: – Был.

И вышел, аккуратно притворив за собой скрипучую дверь.

Отца его убили дудаевцы.

Давно.

Еще в девяносто втором.

Рустам вывозил тогда в Россию молодую беременную жену и не смог постоять за старика.

А сам старик отказался уезжать наотрез, уповая на законы гор, уважение к сединам и силу тейпа.

Не помогло.

Слишком много людей знало часовщика Ахмета, слишком много ушей слышало о его богатстве.

Слишком многим хотелось добраться до нажитого добра первыми…

Рустам даже не узнал, кому мстить: налетчики были в масках и камуфляже – боялись стать кровниками не самого последнего тейпа.

Так, по крайней мере, сказали соседи.

А дальше – ищи ветра в поле.

И тогда Рустам объявил месть всей Ичкерии.

В Первую чеченскую он воевал на стороне федералов. Зло воевал, грамотно. Надеялся – вот еще немного, и доберется, под пытками узнает у врагов, кто убил отца.

Чеченцы его не возненавидели.

Понимали, в чем дело.

А потом был позор Хасавюрта…

И он ушел.

Просто не мог больше.

И не хотел.

Да и семью надо было кормить.

А дальше – спасибо Глебу.

Помог пристроится…

Глеб очнулся. Сашка, уже отхлебнувший грамм эдак сто пятьдесят, усиленно звал его присоединиться.

А что?

И вправду, коньячок сейчас са-а-авсем не помешает…

Выпили.

Покурили.

Потом – еще по одной.

Пустую бутылку Глеб предусмотрительно отволок в сортир этажом ниже.

С похмелья Шацких бывал в гневе и без такого серьезного повода.

Стоило вернуться и усесться за монитор, как в кабинет ворвался красный как рак информационный босс:

– Ларин, у тебя выпить есть?

Глеб еще раз с уважением подумал о Ленке. Так Рафика допечь – талант нужен.

Особый.

Нда…

– Нет, Степаныч. Все, что было, Сашке на опохмел ушло…

Шеф-редактор, казалось, покраснел еще больше.

– Ну, тогда хоть закурить дай.

– На. – Глеб щелчком подтолкнул к шефу пачку «Парламента», потом спросил, заранее зная ответ, но понимая, что начальству надо немедленно выговориться: – Что случилось, Рафик?

Рафик, все так же пыхтя, вытащил сигарету, прикурил, успокаиваясь:

– А то ты не знаешь… Эта стерва совсем с ума спрыгнула. А жаловаться бесполезно, Главный скорее меня уволит. Уйду к чертям…

Глеб хмыкнул.

– Степаныч… Ты давно с Ленкой работаешь?

Рафик поморщился, пожевал губами, вспоминая.

– Ну, лет пять как… А что?

– А ничего. Она когда-нибудь другой была?

– Какой другой?

– Ну, вообще… другой…

Шеф неожиданно выпрямился. Взглянул на Глеба зло и остро:

– А, вот ты о чем… Была, Глеб, была. Как это ни странно… Материлась как биндюжник всегда, глазками стреляла всегда, но как бы тебе объяснить… понимала. А сейчас – звездняк такой, что… Да ты и сам все понимаешь…

Глеб кивнул:

– Кажется, понимаю…

– Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ты думаешь, она не знает, что полстраны новости смотрит только для того, чтоб на ее сиськи полюбоваться?!! Рейтинги такие, что Главный в жопу ее готов через раз целовать!!! Хорошо еще, что через раз…

Глеб хмыкнул:

– Что, так и не дала?

Рафик расхохотался.

Зло и немного дерганно.

– Даст она, как же… Это раньше, пока карьеру делала, она даже осветителям себя давала драть как сидорову козу. Чтоб свет правильно выстраивали… А теперь… Звезда, блин…

Глеб неожиданно резко выпрямился в кресле. Затушил окурок, заломил бровь домиком, посмотрел на шефа – как бритвой резанул. Художник поспешно отодвинулся: такие взгляды он слишком хорошо знал и помнил.

По Чечне.

Ну его на хер.

От греха…

– Вот, значит, в чем дело… Осветителям, говоришь, давала… А ты, что, свечку держал?

Шеф попытался что-то буркнуть в ответ, но Глеб остановил его резким и властным жестом.

– Заткнись!

И коротким движением вытер тыльной стороной ладони внезапно покрывшийся испариной лоб.

– Ты ж ее тоже наверняка хотел, Степаныч?!. Что, не дала? Так будь мужиком! И запомни, шеф: Ленка Скворцова – мой друг. А я друзей не сдаю. Ты знаешь. Тебя я в свое время тоже не сдал. И, Рафик, – либо вообще больше не приходи в этот кабинет, либо засунь свою кобелиную сущность себе в дупло и изволь не таскать говно о моих близких. По крайней мере, при мне. Понял?

Рафик грузно оплыл в кресле.

Маленькие, глубоко сидящие глазки бывалого информационного волка, одинаково умелого и бесстрашного и в новостийных схватках и в коридорных баталиях, смотрели на Глеба с такой тяжелой ненавистью, что, казалось, еще немного, и всё.

Кранты обозревателю.

Но Рафик неожиданно тяжело поднялся из кресла, перегнулся через стол и, подтянув к себе Глеба за лацканы пиджака, молча поцеловал в лоб.

Потом рухнул обратно и взял еще одну сигарету.

На этот раз уже без разрешения.

– Блин, Ларин… А ведь права эта сучка – как тебя здесь не хватало… Все, пора тебе завязывать с этими командировками. Хочешь, на выпуск поставлю? Пока – на дневной, но с твоими мозгами ты влет до вечерних дорастешь… Понимаю, что конкурента ращу, но с твоим появлением здесь воздух чище становится. Несмотря на перегар… Как, подумаешь?

Глеб расхохотался, встал и, обойдя вокруг стола, обнял Рафика и тоже поцеловал его – прямо в колючую, покрытую седеющей щетиной щеку.

– Ну, татарин, ты даешь… С ума, что ли, спрыгнул? Я – и на выпуске… Я ж как-нибудь не выдержу, нажрусь, и получишь ты, дурак, то, о чем давно мечтал: пьяного в жопу комментатора аккурат в прямом эфире… Да и мирить вас, тутошних, постоянно – никаких нервов не хватит… Лучше уж в Чечню, там хоть все понятно: тут – спецназ, тут – ОМОН, там – моджахеды… И никаких истерик…

Рафик потрепал Глеба по плечу, шмыгнул носом и медленно выбрался из гостевого кресла.

– А ты все-таки подумай… Не мальчик уже по горам-то скакать, аки тур какой-нить…

– Аки кто? – Художник, наблюдавший за перепалкой старых приятелей безо всякого интереса – привык давно, – последним словом явно заинтересовался.

– Аки тур. – Рафик медленно, со вкусом затянулся и затушил окурок в уже почти полной пепельнице. – Козел есть такой. Горный. Типа тебя… Да, Глеб, тебя, кстати, дядя Федор разыскивал. Просил, как появишься – сразу к нему заглянуть. В коммерческую дирекцию.

И величественно направился в сторону выхода.

– Вот, – горестно вздохнул ему вслед Сашка, – всегда так. Бояре дерутся, а у холопов чубы трещат… Теперь еще и козлом назвали ни за что, ни про что… Разве ж это жизнь…

Даже со спины было заметно, что информационный босс довольно ухмыляется. Ну, а как же еще…

Хоть кого-то уел…

В дверях Рафик столкнулся с подтянутым, благоухающим дорогим одеколоном Шацких.

– Добрый день, Рафик Степанович. – Ваня был как всегда безукоризненно корректен. – Как здоровье?

– Да нормально. Пошел на… Вот, – пробурчало в ответ начальство и неторопливо удалилось по коридору.

Глеба уже просто корежило от смеха.

Знать бы ему, бедолаге, что будет дальше, силы бы экономил, конечно. Но в будущее, даже в самое ближайшее, как известно, заглянуть удается только избранным.

Глеб Ларин, военный обозреватель центрального телевидения, к таким, к сожалению, явно не относился.

После того, как начальство скрылось, Шацких буквально преобразился. Причем не в лучшую сторону.

Куда только делись вальяжность и аристократический лоск: к сейфу рванул обычный уличный алкаш с лихорадочно горящими сухими глазами. Руки его при этом заметно подрагивали.