Главный бой - Юрий Никитин

Маленькая комнатка, узкое окошко, стол и две широкие дубовые лавки. Белоян кивнул, сел напротив. Острые медвежьи глаза смотрели цепко, в них горели недобрые огоньки.

— Говори, — потребовал он.

— О чем?

Добрыня сел, спина прямая, лицо надменное, а челюсть выдвинул так, что даже у волхва, несмотря на миролюбие, зачесался кулак от жажды двинуть в зубы. Он остался стоять, но Добрыня и сидя ухитрялся смотреть сверху вниз, высокомерно и покровительственно.

Белоян покачал головой:

— Ты можешь сколько угодно рассказывать, что устал в дороге. Но я вижу в твоих глазах печаль и тревогу. Что-то случилось?

— Да так… Ничего серьезного.

— Говори!

— Белоян, — ответил Добрыня с неудовольствием, — это мелочь… Не настолько уж я и встревожился. Просто на днях явился мне один черт… Или демон, хотя сам он назвался богом. Сказал, что из старых богов, которых мы позабыли. И что терпение его лопнуло. Требует жертв и признания своей власти.

Говорил он легко, беспечно, улыбался красиво и мужественно, но Белоян следил за лицом богатыря, хмурился.

— Что он восхотел?

— Всего лишь коня в жертву.

— Твоего?

Добрыня покачал головой:

— Я тоже его спросил. Он сказал, что ему все равно, чей конь, лишь бы конь был боевым, а не рабочей лошадью, что таскает плуг.

Наступило молчание, Белоян спросил после паузы:

— Жертва не велика. Почему ты отказался?

— Уже знаешь, что отказался?

— Достаточно знать тебя.

Добрыня откинулся к стене. Широкая спина уперлась в толстые надежные бревна. Красивое мужественное лицо напряглось, под кожей вздулись рифленые желваки.

— А что бы ответил ты?

Белоян развел руками:

— Ну, я — другое дело. Я волхв…

— А я, — ответил Добрыня надменно, — человек. И не могу склонять голову перед… — Он запнулся.

Белоян спросил с нажимом:

— Перед кем?.. Или — чем?

— Я могу, — ответил Добрыня тише, — склонять голову перед справедливостью, перед чужой правдой. Но не склонюсь перед силой! Этот бог… кто бы ни был, не попросил меня принести ему жертву. Я знаю, боги без жертв чахнут и мрут. Он потребовал! — Он снова умолк.

Белоян спросил быстро:

— Ну-ну! Самое важное!

— Он сказал, — выдавил Добрыня с неохотой, — что если я не принесу ему эту жертву, то через двенадцать дней в моем доме будет пожар. — Он умолк.

Белоян неотрывно смотрел в темное, как грозовое небо, лицо витязя.

— Ну, пожаром тебя не испугать. Что сказал еще?

— Что в огне погибнет мой отец.

Белоян после паузы спросил осторожно:

— Это когда было?

— Десять дней тому.

— Значит, через два дня?

Добрыня сказал угрюмо:

— Думаю, послезавтра. Но вряд ли наши боги допустят, чтобы появился какой-то чужак, начал требовать себе жертвенники, капища.

Белоян после паузы проговорил, морщась:

— Наши боги… знаешь ли, чересчур терпимы. Им бы поесть да поспать. А просыпаются, когда враг уж совсем на горле. Счастье еще, что силы неимоверной!.. Но и беда. При такой силище слишком благодушны. Уверились, что никто одолеть не сумеет. Вот и проводят время в пирах да веселии, как наш князь.

Добрыня нахмурился:

— Владимира не замай. Сам знаешь, для него это не пиры.

— Знаю, — согласился Белоян, — так, к слову… Его имя только ленивый не треплет. Знаешь, ты хоть и отверг того бога, но на всякий случай за домом проследи. В Киеве что ни день, то пожар! В такую жару да сушь от малой лучинки весь город сгорит!.. Как уже не раз сгорал. Дотла сгорал. Какой он с виду?

По быстрому ответу Белоян понял, что облик чужого бога все еще стоит перед глазами отважного витязя.

— Похож на большую толстую ящерицу, однако ростом с барана, покрыт каменной чешуей. На спине гребень, как у стерляди. Вид такой, словно в земле пролежал века… Зеленый, мох по всему телу… Ростом, как уже сказал, мне по пряжку пояса. Но в плечах широк… С виду не так уж и силен… Прости, я о своем! Морда широка, но это ж ящерица… Но что дивно, на плечах шкура тарпана. Я таких не видел!

Белоян поморщился:

— Подробнее.

— Чересчур простенько для бога. Как если бы срезал сам. Еще на нем простой ремень. Из невыделанной кожи!

Медвежья морда казалась неподвижной, но Добрыня видел, как под мохнатой кожей ходят широкие бугры мышц, а на широком лбу пытаются собраться морщинки. Когда Добрыня умолк, Белоян проронил тяжело:

— Что из невыделанной — понятно… Это только кажется, что мы родились со всем умением на свете. А боги — не люди, к новому привыкают медленнее. Может быть, у него самый первый на свете пояс? Потому и простой, что бог из древних, потому и в шкуре дикого коня… Но осталась ли в нем хоть капля мощи? Вряд ли…

Добрыня оживился, перевел дух, даже лицо порозовело. Сказал уже громче:

— Вот и я сразу подумал. Перуну по всей Старой Руси, Новой и двум окраинным жертвы возносят, а теперь еще и в Киевской Руси столбы поставили, молодых телят и пленников режут! Кто с ним сравнится по мощи? Разве что Велес, ему еще и молодых девок топят по весне, а осенью младенцев закапывают, чтобы урожай дал… Я так понимаю, что бог, которому не дают жертв, разве что может?

— Правильно понимаешь, — одобрил Белоян. — Правильно.

— Просто пугает, верно?

— Просто пугает, — повторил Белоян.

Пожаром неведомый бог пригрозил на послезавтра, но уже с ночи напротив дома Добрыни начали прогуливаться крепкие мужики. Добрыня узнал гридней из личной охраны князя. Белоян придерживается старой мудрости: на бога надейся, но к берегу греби. Пугает или нет чужой бог, но на всякий случай пусть погуляют парни на людной улице. Пусть даже на день раньше. На случай, если Добрыня дни перепутал, чужой бог ошибся в днях или вообще… так, на всякий случай.

Милена, все такая же добрая и ласковая, не возгордившаяся, что ее муж — самый знатный витязь на всей Руси, за его отсутствие малость раздобрела, но лицом оставалась такая же светлая, глаза ясные, а голос звучал приветливо.

Сейчас она быстро собрала на стол, поклонилась свекру, стукнула по лбу ложкой племянника, маленького Бора, что норовил первым зачерпнуть горячей разваристой каши.

Когда-то семья была побольше, но мать Добрыни прибрали боги, как и двух детей, что померли во младенчестве, так что за огромный стол сейчас усаживались вчетвером. Сам глава рода — Мал, его единственный сын Добрыня, невестка Милена и маленький Бор, сын рано умершей сестры Милены, его звали просто Борькой.

После короткого благодарственного слова богам обед проходил в молчании. Слышался только стук ложек, довольно покряхтывал отец, каша удалась, по всей комнате шли волны мясного духа и разваристой гречневой каши. Когда-то князь крупного племени древлян, а по меркам западных земель — король, Мал много воевал, ходил в походы, огнем и кровью объединил три десятка племен в единое целое, но потерпел поражение в схватке с Киевом, где утвердились пришельцы с севера. Был схвачен, увезен в полон. Казнить княгиня Ольга не решилась: у древлян тут же появится новый князь, все начинай сначала, а так законный князь древлян у нее под замком. Двух детей, Малушу и Добрыню, держала в Киеве под надзором. Малушу выдала замуж за сына Святослава, расчет прост: ее внуки уже и по древлянским законам могут претендовать на власть над все еще непокорными племенами. Добрыню держала вместе с челядью, где он вскоре начал выделяться силой и удалью, стал отроком. Его взяли в младшие дружинники, а через год уже перешел в старшие богатыри.