Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы) - Михаил Кириллов

Каждое утро во двор привозили бидон свежего холодного молока, и молошница, жена одного из наших офицеров, одетая в белый фартук, громко кричала: «Молоко! Молоко!» Так что было на чем варить манную кашу.

В нашем двухэтажном доме в Дашках жили семьи насальника артиллерии полка подполковника Виноградова, начальника связи майора Доценко, комбатов подполковника Гвоздева и майора Капустянского, командира роты связи капитана Березки. Все они были фронтовики.

Среди многих обязанностей врача медпункта части было обеспечение парашютных прыжков личного состава и собственное выполнение прыжков.

Прыжки проводились с аэростатов, с самолетов разных типов (АН-2, ЛИ-2, ИЛ-14, АН-8), и им предшествовала серьезная подготовка. Руководила всем этим парашютно-десантная служба: подготовленные мужественные офицеры. Я хорошо помню их: Торицын, Бабуркин, Шагалов. Обычно все проходило штатно, но наблюдались и сложности.

Часто это было связано с необходимостью при выброске людей уложиться в срок, выделенный для использования аэростата или самолетов. Здесь начиналась спешка – в полку и дивизионах насчитывалось до 2000 десантников. А осенью дни становились короткими.

Еще труднее было «выбросить» всех, если начинала портиться погода. Особенно если усиливался ветер, и людей начинало прикладывать о землю. Было обидно, скажем, двум ротам возвращаться в полк за 30 км «не солоно хлебавши», да еще в пешем строю. Десантников не зря называли суворовскими войсками, их редко возили на автомашинах. В этих случаях у руководителей прыжков начиналась «головная боль». Я и сам бывал в таком положении. Руководителям хотелось выполнить норму, но было страшно за людей. Оптимизм побеждал, и следовала команда: «Добьем остатки!». Но все обходилось, хотя медикам работы прибавлялось.

Помню и другие опасные эпизоды. Как-то у позже выпрыгнувшего из самолета гвардейца не полностью раскрылся основной парашют, и он влетел в стропы своего предшественника. Тот инстинктивно ухватился за стропы падающего мимо него парашюта и, намотав их на руку, сдержал падение товарища. Приземлились они быстрее обычного, так как висели вдвоем на одном парашюте, но приземлились благополучно. Запасные парашюты открыть было нельзя, они бы помешали друг другу. Да и руки были заняты. Все это происходило у меня на глазах, они пролетели рядом со мной метрах в 20-ти. Командир дивизии, наблюдавший эту картину с аэродромного поля, наградил спасителя командирскими часами.

Как-то летом в один день произошли сразу два происшествия.

Прыгали с самолетов. Командир роты связи по фамилии Березка, фронтовик, выпустив своих гвардейцев в открытую дверь самолета, выскочил и сам. В воздухе, спустя какое-то время, он увидел проплывающий перед ним карабин собственного парашюта и понял, что забыл зацепиться в самолете. Мы снизу видели, как он камнем падает на землю. Но уже на полпути к земле он раскрыл запасной легкий шелковый парашют. Тот вспыхнул на солнце белым шариком, и падение прекратилось. Офицер приземлился нормально и как будто даже не испугался. У него за плечами была уже не одна сотня прыжков. А ведь дома его ждали сразу три Березки: жена и две дочки. Семьи, зная об этих опасностях, годами переживали за своих отцов.

К концу дня случилось и еще одно ЧП. Сержант, по фамилии Муха, выпрыгнул из самолета нормально, но очень скоро понял, что «чулок» не полностью сполз с самого парашюта, и тот, раскрывшись не полностью, болтался над головой парашютиста. Десантник падал камнем, ничего не предпринимая. Все, кто был на аэродромном поле, бежали сломя голову к месту ожидаемого падения. Бежали и кричали: «Запасной, запасной!!». Наконец, когда до земли оставалось уже чуть меньше 200 метров, над головой гвардейца запасной парашют все-таки открылся, но при этом лопнул пополам. Половинки его, то расходились, и падение парашютиста возобновлялось, то сходились, и тогда падение резко замедлялось. Мы боялись теперь, что запаска может замотаться за нераскрывшийся основной парашют. Но этого, слава Богу, не случилось.

В последние минуты падения половинки лопнувшего парашюта сомкнулись, падение замедлилось, и гвардеец приземлился на обе ноги. Приземлился и встал как вкопанный. Нужно сказать, что он был ростом под два метра и весом под сто кг. Могучий как дуб. В принципе, на службу с таким весом в ВДВ брать не должны.

Он стоял посреди аэродромного поля как памятник. Ничего не слышал и не видел. С лицом бледным, как мел. Вокруг него лежали рваные полотнища парашютов. Гвардейцы принесли носилки. Положили его и потащили к санитарной машине. Тащили вшестером, такой он был тяжелый. Все радовались, что парень жив.

Дали ему выпить разведенного спирта. Я осмотрел его. Давление было 160 на 100 мм рт. ст., а пульс 60. Переломов я не выявил, они могли быть, учитывая характер приземления.

Это был психологический шок. Парашютный шок. Постепенно оглушенность его сознания проходила, он стал узнавать своих друзей, и к нему вернулся слух. Медикаментозной терапии не потребовалось. Дав ему отдохнуть в тенечке за машиной и напоив его сладким чаем, я отвез его в Рязань, в госпиталь, для более тщательного обследования. Все обошлось.

Зимой прибыли на аэродром под Рязанью. Прыгать должна была полковая школа. Старший у них был политработник капитан Лелик. С обеда повалил снег, да так, что не осталось и дорог. Десантников разместили в палатках, а офицеры попросились на постой в соседней деревне. И я с ними. На следующий день стало еще хуже: снег падал стеной. Какие тут прыжки, выехать на дорогу невозможно было: все занесло! К вечеру из Рязани все же подъехала крытая машина, привезли продукты сухими пайками. Больных не было, и я решил с этой машиной вернуться в часть. Оставил Лелику бутылку аптечного спирта (400 мл), сказав, что на всякий случай, для обработки ран, мало ли что. И уехал. Ничего не случилось, но спирт мне потом не вернули. В медпункте, когда я рассказал об этом, все долго лежали от смеха. Святая простота.

Осенью произошел необычный случай. Уже после ужина в медпункт прибежали несколько солдат, возбужденно кричавших, что в столовой под столами спрятался сумасшедший – гвардеец из их роты.

Вместе с ними я проследовал в солдатскую столовую. Зал был большой – на 1,5 тысячи едоков. Его, как всегда после ужина, убирали дежурные. Сдвинув столы, подметали и, в последующем мыли швабрами цементный пол. Кто-то из дежурных заметил, что под столами прячется солдат. Его окликнули и предложили вылезти. Но он залез еще глубже и потребовал, чтобы к нему не приближались, так как он будет защищаться. Прокричал, что он «Дикобраз и покрыт острыми иглами».

Я залез под стол и с помощью фонаря, который предусмотрительно прихватил в медпункте, разглядел этого несчастного, испуганного и, вместе с тем, озлобленного человека. Говорить с ним было бесполезно. От уговоров он становился еще более агрессивным.

Вызвали дежурного по части и дежурный взвод, решили, что парня нужно извлечь из его укрытия, отодвинув столы, и на командирском газике, заблокировав больного с помощью десантников на заднем сиденье, отвезти в психбольницу.

Так и сделали, причем решительно и, вместе с тем, бережно. Сначала он вырывался, но его затащили в машину, зажали с двух сторон и повезли. Один из сопровождавших был другом больного и всю дорогу успокаивал его.

Город погружался в темноту, психбольница была расположена за городом, и мы добрались до нее часа через полтора. В машине больной вел себя отрешенно, но спокойно, не разговаривал, понимая, видимо, что его держат крепко.

Подъехали к приемному покою больницы, расположенному в одноэтажном деревянном флигельке, и под руки отвели больного солдата в комнату дежурного. Им оказалась маленькая, тщедушная старушка в медицинском халате, которая, сидя у настольной лампы, вязала носки. Мы усадили доставленного на кушетку, покрытую клеенкой, и стали ждать, продолжая крепко держать его. Я полагал, что придет врач-психиатр, но никто не приходил. Я рассказал старушке-сестре о случившемся, о содержании бреда у больного, о том, что он в последний час несколько успокоился. Мой диагноз был: шизофрения, острый психоз, бред преследования. Ранее я наблюдал таких больных только на кафедре психиатрии ВМА им. С.М.Кирова.

Сестра, выслушав мой рассказ и сделав запись в журнале, подошла к больному сзади и, ничего не говоря, накинула ему на шею удавку из толстой лески (так мне показалось). Удавка затянулась ловким движением, и больной тут же отключился и обмяк. Выждав с полминуты, старушка отпустила леску и попросила нас уложить солдата на кушетку. Мы раздели его, и сестра поставила ему клизму с хлоралгидратом.

Одежду мы взяли с собой, а пришедшие санитары на носилках унесли доставленного внутрь здания больницы.

Потрясенные, мы покинули приемный покой и возвратились в часть. Спустя два месяца солдат вернулся в полк и был уволен из армии.