Обнять необъятное. Избранные произведения - Козьма Прутков

Ершову приписывают экспромты-эпиграммы на местных деятелей, и среди них на городского архитектора:

В постройках изощрясь градской архитектуры,Наш зодчий захотел девицам строить соurы,Но верен все-таки остался наш ПротейСтроительной профессии своей:Во всех делах его видны – одни фигуры.

В 1859 году в «Искре» за подписью «Б. Ф.» появилось четверостишие «Опрометчивость», включенное потом в «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» как « Эпиграмма № II»:

Раз архитектор с птичницей спознался.И что ж? – в их детище смешались две натуры:Сын архитектора, он строить покушался;Потомок птичницы, он строил только – куры.

Может быть, Владимир Жемчужников или кто-то другой из «друзей» воспользовались «прежней шалостью» Ершова для своей эпиграммы.

Впоследствии Владимир Жемчужников вспоминал: «В Тобольске я познакомился с Ершовым… Мы довольно сошлись. Он очень полюбил Пруткова, знакомил меня также с прежними своими шутками и передал мне свою стихотворную сцену «Черепослов, сиречь Френолог», прося поместить ее куда-либо, потому что «сознает себя отяжелевшим и устаревшим». Я обещал воспользоваться ею для Пруткова, и впоследствии, по окончании войны и по возвращении моем в СПб., вставил его сцену, с небольшими дополнениями во второе действие оперетты «Черепослов», написанной мною с бр. Алексеем и напечатанной в «Современнике» 1860 г. – от имени отца Пруткова, дабы не портить уже вполне очертившегося образа самого Косьмы Пруткова».

Здесь сказано и много и мало. Каков же вклад сказочника в Козьму Пруткова?

Скорее всего, Жемчужников думал, что «Ч-жов» – псевдоним Ершова. Может быть, куплеты и в самом деле написаны декабристом Чижовым. Может быть, они писали их с Ершовым. Во всяком случае, передавая куплеты в папке вместе со своими «прежними шутками», он мог уже не помнить, кто что писал, а корысти от участия в Козьме Пруткове бедняге Ершову никакой не предвиделось.

Кроме «Свистка», где решающее слово имели Чернышевский и Добролюбов, выступавшие против «чистого искусства» и требовавшие от художников злобы дня, «живого отношения к действительности», Козьма Прутков стал чаще печататься в других журналах. Новая серия «Плодов раздумья» была опубликована в сатирическом журнале «Искра». В этих афоризмах он блеснул рассуждениями о службе, чиновниках, генералах.

Смерть Добролюбова и арест Чернышевского не остановили выхода «Свистка». Всего вышло в 1859-м и 1860 годах по три номера, в 1861, 1862 и 1863-м – по одному. «Проект» Козьмы Пруткова вместе с некрологом по поводу его безвременной кончины появились в последнем, девятом номере «Свистка».

Еще в 1858 году, когда учреждался негласный «Комитет по книгопечатанию», на предложение министра народного просвещения Е. П. Ковалевского включить в него писателей и людей, «известных любовью к словесности», царь Александр II раздраженно ответил:

– Что твои литераторы, ни на одного нельзя положиться!

Назывались имена Тургенева, Тютчева, Алексея Толстого, а вошли в комитет граф А. В. Адлерберг 2-й (сын министра двора), Н. А. Муханов (товарищ министра просвещения) и А. Е. Тимашев (начальник штаба корпуса жандармов и управляющий III Отделением). И вот совет министров обсуждает создание нового комитета и считает, что его цель:

«1) Служить орудием правительства для подготовления умов посредством журналов к предпринимаемым мерам; 2) направлять по возможности новые периодические литературные издания к общей государственной цели, поддерживая обсуждение общественных вопросов в видах правительственных».

Эта фразеология удивительно напоминает прутков-ский «Проект: о введении единомыслия в России». Вспомним дату, стоящую под «Проектом», – 1859 год. Император подписал «повеление» об учреждении негласного комитета 24 января 1859 года.

Осталась в корректуре «Современника» написанная, по-видимому, для несостоявшегося номера «Свистка» 1864 года драма «Торжество добродетели», которая в письмах В. Жемчужникова фигурирует как «Министр плодородия ». Эта великолепная сатира на полицейское государство не попала в «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» по цензурным соображениям и много лет спустя. Это обличение карьеристских интриг сановников, некогда ретроградов, а теперь (после 1861 года) не скупящихся на оглушительные либеральные фразы. Но по сути ничего не меняется, и министр провозглашает: «Плодородие должно зависеть от министерства, то есть от меня. Я не хочу, чтобы в нашем отечестве что-либо росло или рождалось без моего позволения. О всех посевах надо будет сперва представлять мне смету на утверждение. Без моего ведома чтоб никто не смел посеять ниже кресс-салату. Все, что вырастет мимо меня, вон!.. Куры, яйца, свиноводство и даже само движение народонаселения, понимаете, должно подлежать моему надзору. Все, что будет сверх сметы, – вон!..»

И следует заметить в драме полковника Биенинтенсионне, фамилию которого можно было бы перевести как Благонамеренный. Этот обходительный жандарм, как и либеральный министр очень близки к персонажам знаменитой сатиры «Сон Попова» А. К. Толстого, который первый в русской литературе вывел на страницы художественного произведения образ ласкового «лазоревого полковника» из жандармского ведомства. Драму, скорее всего, написали авторы «Фантазии» А. К. Толстой и Алексей Жемчужников, который много лет спустя вспоминал о «развитии» Козьмы Пруткова:

«Все мы были молоды, и настроение кружка, при котором возникли творения Пруткова, было веселое, но с примесью сатирически-критического отношения к современным литературным явлениям и к явлениям современной жизни. Хотя каждый из нас имел свой особый политический характер, но всех нас соединила плотно одна общая нам черта: полное отсутствие «казенности» в нас самих и, вследствие этого, большая чуткость ко всему «казенному». Эта черта помогла нам – сперва независимо от нашей воли и вполне непреднамеренно – создать тип Кузьмы Пруткова, который до того казенный, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая так называемая злоба дня, если на нее не обращено внимания с казенной точки зрения. Он потому и смешон, что вполне невинен. Он как бы говорит в своих творениях: «все человеческое – мне чуждо». Уже после, по мере того как этот тип выяснялся, казенный характер его стал подчеркиваться. Так, в своих «прожектах» он является сознательно казенным человеком. Выставляя публицистическую и иную деятельность Пруткова в таком виде, его «присные» или «клевреты» (как ты называешь Толстого, себя и меня) тем самым заявили свое собственное отношение «к эпохе борьбы с превратными идеями, к деятельности негласного комитета» и т. д. Мы богато одарили Пруткова такими свойствами, которые делали его ненужным для того времени человеком, и беспощадно отобрали у него такие свойства, которые могли его сделать хотя несколько полезным для своей эпохи. Отсутствие одних и присутствие других из этих свойств – равно комичны; и честь понимания этого комизма принадлежит нам».

Но в том-то и дело, что чиновничье в Пруткове начинает мелькать где-то в самом конце его жизни, однако биографию, чин он обретает впервые только в некрологе, напечатанном в последнем номере «Свистка». Трудно сказать, когда пришло в голову его друзьям (скорее всего, Владимиру Жемчужникову) сделать этот ход, так удачно объединивший все предыдущее творчество Козьмы Пруткова. Образ определился окончательно.

Это была гениальная идея – сделать Козьму Петровича Пруткова действительным статским советником и директором Пробирной Палатки, учреждения не мифического, а существовавшего на самом деле…

Но почему же после такого успеха в «Свистке» решено было прекратить жизнь Козьме Пруткову?

Ответ на это содержится в одном из писем Владимира Жемчужникова, где он говорит, как «по распадении Кось-мы Пруткова, т. е. по смерти его, многое печаталось беззаконно и бесстыдно от его имени».

Упомянутое вскользь «распадение» объясняет многое. Кружка уже не существовало. Тот же Владимир Жемчужников в статье «Защита памяти Косьмы Петровича Пруткова» писал об остатках творений вымышленного поэта, печатавшихся в «Современнике» в 1863 году.

Выходит, Козьма Прутков и в самом деле скончался «естественной смертью», поскольку его творческие, а следовательно, жизненные силы иссякли.

Вследствие всяких огорчений, а также «органических причин» Козьма Прутков скончался 13 января 1863 года в два и три четверти часа пополудни. Обстоятельства, предшествовавшие скорбному событию, и само оно описаны в стихотворении покойного «Предсмертное» и некрологе, опубликованном в «Современнике».

В «завещании» Козьмы Пруткова можно было прочесть:

« Я… в особенности дорожил отзывами о моих сочинениях приятелей моих: гр. А. К. Толстого и двоюродных его братьев Алексея, Александра и Владимира Жемчужниковых. Под их непосредственным влиянием и руководством развился, возмужал, окреп и усовершенствовался тот громадный литературный талант мой, который прославил имя Пруткова и поразил мир своею необыкновенною разнообразностью…