Чужая игра - Виталий Гладкий

Может, пока я спал, изменилась сила земного притяжения?

Или все-таки мое предположение насчет того, где я сейчас нахожусь, правда? Свят-свят!..

В полном отчаянии я мысленно включил правую руку, чтобы пошарить рядом с собой. И наткнулся на человеческие тела, лежавшие едва не в обнимку.

Сколько их — трое, четверо? И кто они? Неужели такие же грешники, как я?

А иначе зачем бы им обретаться, как и мне, в темноте и в полной неопределенности? То есть в бесконечности, если изъясняться научными терминами.

Где я, в конце концов?!

— Маркуша, чего тебе? — вдруг раздался женский голос. — Лежи спокойно… И не тяни на себя одеяло, мне холодно!

Маркуша?! Что еще за Маркуша? Может, это я Маркуша? А и верно, как меня зовут? Кто я? И вообще — при чем здесь одеяло?

— Отстань, Стрёма! — раздался хриплый, прокуренный и недовольный мужской бас.

— Кто вы такие? — выдавил я из себя, чтобы хоть что-то сказать.

Я был изумлен до крайности. Нет, не так — потрясен до глубины души. Уж не знаю отчего. Наверное, я не ожидал, что в окружающей меня бесконечности все-таки существует жизнь.

— A-а, проснулся, голубок…

Послышалось шевеление, и я увидел, как темная слитная масса на полу — на полу?! — раздробилась на несколько продолговатых черных пятен. Теперь я понял, что нахожусь в каком-то помещении.

Это открытие меня воодушевило и немного успокоило.

В помещение начал откуда-то проникать свет. Его хватало лишь для того, чтобы еще больше подчеркнуть неуютность освещенного пространства, захламленного черт знает чем.

Спичка, чиркнувшая в вязкой и душной тишине, сняла часть моих вопросов мгновенно.

Какое-то существо, лишь отдаленно напоминающее женщину, зажгло керосиновый фонарь, и неяркий желтый свет очертил круг, в котором вповалку спали странные личности, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся бомжами.

— Который час? — Других слов у меня от изумления просто не нашлось.

— Седьмой… — ответила женщина.

Она зевнула, открыв щербатый рот, напомнивший мне в этот миг старый кошелек, опустошенный карманным вором и выброшенный за ненадобностью в подворотне.

— Почему седьмой? — снова брякнул я, все еще в трансе от похмельного ступора.

— Жильцы собачек начали выводить на прогулку.

— Жильцы… собачек?

Я поднатужился и сел. А затем тряхнул головой, пытаясь сбить расплавленные алкоголем мозги в комок.

— Ага, — подтвердила женщина. — Значит, пора вставать. Скоро появится дворник. Вредный мужик! Вытолкает взашей. Маркуша, кончай дрыхнуть! Уходим.

— Стрёма, у тебя есть чего?.. — снова раздался мужской голос.

Из общей массы отвалился мужик, похожий на киношного старца Распутина в исполнении известного актера.

Женщина поколебалась чуток, но затем смилостивилась и достала из-под груды мусора начатую бутылку дешевой поддельной водки.

Маркуша приложился к горлышку, но не пожадничал, а отхлебнул граммов сто, не больше. Затем угрюмо зыркнул в мою сторону и протянул бутылку:

— На. Испей. Полегчает…

Я машинально выпил.

И только когда мерзкий самопал обжег внутренности, до меня дошло, что за пойло я лакаю и с кем бражничаю.

У меня даже слов не оказалось в запасе, чтобы — мягко выражаясь — описать ситуацию. Хотя нельзя сказать, будто я большой любитель употреблять только нормативную лексику, а не добротный российский сленг.

Я молча вернул бутылку Маркуше и встал.

В самом деле, где я? И как я дошел до такого состояния?

Куда меня занесла нелегкая? То помещение, где я сейчас кантовался, никак нельзя было назвать даже ночлежкой.

И почему я среди бомжей? По-моему, у меня другой социальный статус… Или я ошибаюсь? А если нет, то когда я успел так низко пасть и почему об этом ничего не знаю?

Бред…

Я снова потряс головой, прогоняя остатки похмельного синдрома, — самопальная водка, скорее всего смесь технического спирта с водой из обычного водопровода, все-таки внесла некоторое просветление в атрофированные мозги.

Только теперь я понял, что нахожусь в подвале дома, достаточно сухом и теплом, чтобы приютить несчастных отверженных, уже выползающих из-под тряпья, служащего в качестве постельных принадлежностей.

Но как я сюда попал?

Я, Сергей Ведерников, майор милиции, сотрудник управления по борьбе с организованной преступностью, бывший афганец, орденоносец… и вообще приличный человек!

— Не суетись, Стрёма, — недовольно пробурчал Маркуша. И бережно заткнул бутылку скрученной из газеты пробкой. — Седни ентот Баклушич выходной, — продолжил он. — Сначала пошамаем, а потом…

— Он, падла, и в воскресенье шастает по подвалам.

Женщина пыталась причесаться расческой с тремя зубцами.

— Козел… — выругалась она.

— Что с него взять? — сказал Маркуша. — Бывший мусор.

— А ты откуда знаешь? — спросила недоверчиво Стрёма.

— Знаю, — не стал вдаваться в подробности Маркуша. — Его еще при Андропове из органов выперли. Говорят, из-за баб. На допросах баловался…

— То-то я смотрю, он ни одну юбку не пропускает, все зырит и зырит, а глаза как у кобеля, которому яйца отрезали.

— Ага. Намедни одну дворничиху из соседнего квартала хотел в подсобке поиметь, так она его чуть не пришибла, — заржал Маркуша.

— Кобель, он и есть кобель, — резюмировала женщина, прилаживая миниатюрный примус на хлипкий ящик. — Заварка у тебя?

— Сегодня не моя очередь, — огрызнулся Маркуша. — Кукла, протри зенки!

Он потормошил ворох тряпья, скрывающий еще одно человеческое существо.

— Пошел на хрен! — раздалось в ответ.

Тряпье зашевелилось, затем раскрылось, словно бутон фантастического цветка, и вторая женщина, гораздо моложе, чем Стрёма, зевая и потягиваясь, присоединилась к компании.

— Гони заварку! — упрямо боднул головой Маркуша.

— Тебя еще дальше послать? — с вызовом спросила Кукла.

Маркуша был непреклонен.

— Седни твой черед, — сказал он. — А у меня есть колбаса и хлеб.

— Ну, если так… — сменила гнев на милость Кукла.

Она порылась в своей торбе и протянула Стрёме мятую пачку чаю.

— О! — воскликнула Кукла, взглянув в мою сторону. — Наш найденыш очухался. Привет, парнишка! Что, головка бо-бо?

— Найденыш? — Я наконец посмотрел на себя. — Мать твою…

У меня просто не хватило слов. Моим глазам открылась картина из серии «Нарочно не придумаешь».

Я был только в трусах и майке! Притом изгвазданных до неприличия. В этом, с позволения сказать, «одеянии» я был похож на тракториста, который только что выполз из-под брюха своего железного коня, остановленного на ремонт прямо посреди проселочной дороги, которую недавно полил сильный дождь.

— Видик у тебя… — хихикнула Кукла. — Плюнь, не переживай. Главное, остался жив.

— Как это?.. Где?.. Почему я здесь?!

— Не кричи… — поморщилась Кукла. Она резала колбасу большими кусками. — Ты лучше скажи спасибо нам, что подобрали… — Кукла снова захихикала. — Иначе замерз бы в подворотне, — добавила она уже с участием. Кукла разделила колбасу на порции. — А могли и менты загрести, — продолжала она неторопливо. — Это еще хуже. Там у них теперь одно зверье собралось.

— Это точно, — поддержал ее Маркуша. — Им человека замордовать — раз плюнуть. Вот и смекай, что лучше: или от холода сразу кранты, или будешь кровью харкать еще лет пять, пока не загнешься.

— Менты… Подворотня… — повторил я тупо, все еще не соображая как следует. — А где моя одежда?

— Местная кодла постаралась… — хмуро сказала Стрёма. — Сопляки. Лет двенадцати — пятнадцати.

— Они и нас грабят, — сказала с ненавистью Кукла. — Последний кусок хлеба забирают.

— Достойная смена отморозкам… — поддержал разговор Маркуша. Он сокрушенно покачал головой и матернулся: — «Октябрята» перестройки…

— Чаю выпьешь? — спросила Кукла.

— Давай…

Я завернулся во что-то непонятное и взял алюминиевую кружку с круто заваренным чаем.

Я глотал терпкую жидкость и постепенно приобретал ясность мышления. Самое интересное, меня уже не удивляло и не смущало окружение, будто я давно прописался в этом подвале.

Но я все никак не мог сообразить, что со мной случилось. И почему я надрался до положения риз?

Да, я помнил о службе, о том, что сейчас в краткосрочном отпуске, и даже смутно припоминал питейные заведения, которые посетил вчера.

Но почему тогда из головы вылетело все, что касалось сугубо личного?

Отчего, едва я мысленно представлял свою квартиру, в висках начинали стучать колеса электровоза, будто я лежал на рельсах, и на меня надвигался груженый состав?

И чем дольше я думал о своих житейских проблемах, тем сильнее начинала болеть моя совсем отупевшая голова.

Я попытался избавиться от мыслей о прошлом вообще.