По тайге — не по карте - Иван Панфилов

— Разве не запрещают убивать орлов? — спросил я.

— Тогда нет. Теперь строго-строго нельзя. После удара я еще лежи, не двигайся. Мамка палку мне давай и подтягивай за нее. Больно-больно мне, сибко орел тюкай в спину. Не мамка — так лежи я на льду и орел меня доклевывай…

Много у Яргуна за всю жизнь набралось таких историй, слушать его можно без конца.

— Яргун, нивхи народ первобытный, скажи, трудно, когда жизнь меняется круто, хоть и в лучшую сторону?

— Когда вместе с охотничьими припасами нам выдавай мыло, нивхи от него отказывайся: «Мыло, однако, не скусное, с него рот сводит хузе, чем с клюквы…» Еще заставляй нас садить картошку: вместо одной штука вырастай сразу десять. Мы, однако, долго не соглашайся. Потом посажай много-много картошки, штук, однако, двадцать. А через десять дней и десять ночей разрывай землю — картошка не прибавляй… Нивхи кричи: «Нас обманывай!» Ночуй мы теперь не в стойбищах торафе (юртах), а в срубленных русских домах, с широкими лавками, в каждом домике много маленьких домиков-комнат. Я сразу привыкай. А вот мамхать (старуха) еще долго живи в сибко плохой юрте. Она говори — так удобно: на одном месте сиди и можно делай все работы — сварить кушай на костре, спать. Потом мамхать приходи ко мне в гости. Сначала редко-редко, потом часточасто. Кости старый, зачем мерзни в юрте?! В избе тепло, ходи-ходи весь рост, прямой, как охотничий лук…

— Яргун, а почему нивхи дают своим новорожденным такие странные имена?

— Раньше обычай запрещай гилячке родить в юрте. Она заранее ходи в глухую тайгу и строй себе шалаш из жердей и коры. После этого оставайся там одна и живи. В тот шалаш ходи не надо! Все это время следи за гилячкой опасности: ветер и буран, жара и насекомые, зверье и голод… Так нивха часто погибай безвестно. А если роды проходи хорошо, то после них, что увиди первое — то и называй малыша: комар, сучок, ягель, палка, бурундук…

Наша таежная жизнь шла своим размеренным порядком. Мы сделали за зиму несколько перебазировок.

Уже виден был конец работы. Но меня сильно беспокоило, что запасы наших продуктов шли с «большим опережением», чем оставшиеся объемы работ. Не закончив полевые работы и предварительные математические вычисления, выходить топографам из тайги нельзя. Возвращаться потом на объект, за сотни километров — кто на это пойдет?!

На полевые работы выходит огромная армия таежников-разведчиков, взаимодействия их уточняются, как на фронте. Сложная, кропотливая работа сотен людей в партиях, экспедициях конечной целью ставит себе открытие месторождения. Геологоразведчики, буровики, нефтяники-промысловики пойдут по нашим стопам. Четкость, грамотность, добросовестность — вот что требуется от топографов в изначальной этой работе на месторождениях. Знал я одного оператора-магнитометриста: вместо того, чтобы работать на профилях, он «наблюдал» возле своей палатки… В полевом журнале у него все было умно: номера профилей, время наблюдений, погода, показания приборов. Не учел он самой малости. Если бы ему не было лень заглянуть в технический проект, он бы увидел, что подобные работы в его районе уже проводились, только мельче масштабом. Геофизики долго удивлялись, как это у горе-оператора вместо синклинальной складки антиклиналь получилась… А как не получится, если он «наблюдал» в сотне километров от района работ?

Другой топограф так подогнал данные в технической документации, что на поверку вышло, будто он с одного пункта увидел другой пункт… через гору.

Ребята мои, не говоря об Яргуне, из-за недостатка пищи не паниковали, не ворчали. Держались молодцом, хотя жили мы на «подсосе», недоедали изрядно. Брюзжал и возмущался один Хамов, он честил всех подряд, был всем недоволен. Чаще всего это недовольство адресовалось мне: из-за моей непредусмотрительности в отряде преждевременно кончились продукты.

Хамов теперь редко выходил из палатки, а если покидал ее, то только когда нужда приспичит. Про заготовку дров он даже не вспоминал, постоянно ссылался на нестерпимые боли в пояснице, желудке, в голове.

Яргуна он выносить не мог, и были на то основания. Как-то Хамова послали на прорубку просеки. Яргун, возвращаясь с оленьего пастбища, проходил мимо. Хамов курил, отдыхая около дерева.

— Чего, однако, делай Хамов?

— Работаю, «однако», не видишь?

— Моя гляди, как ты работай… Ой, лениво!

— Свою норму выполнил, сколько мне положено. А за других вкалывать не собираюсь.

— Сибко-сибко мала твоя норма. Каждый из нашего отряда прорубай больше, чем здесь у тебя.

— Надень на нос бинокуляры, старый хрен! «Сибко-сибко, мало-мало»…

— Бинокль на свой нос надевай не буду. Но вот что, Хамов. По-одному наши никто не ходи на работу. А ты почему-то всегда один ходи? Я знаю, почему.

— Почему?! — вскакивая с места, зарычал Хамов. Этой правды он боялся пуще всего.

— Другой человек, который с тобой, быстро замечай твои уловки и лень. Вот почему!

— Панфилов заставляет меня работать, Можелев тоже, еще и ты тут выискался, задрипанный указ! — закричал Хамов. — Проваливай отсюда, старая горбуша!

— Однако сибко пронзай тебя мои слова, — спокойно ответил Яргун.

Как был Хамов никчемный человек, так и остался. Зря я ему поверил.

Когда вас мучило недоедание, постоянно хотелось есть и мы старались не говорить об этом, он начинал рассуждать, как бы между прочим: «Доберусь до Ноглик и ввалюсь в чайную; закажу там себе жареной картошки, котлет по-сахалински и все это буду жрать с белым хлебом!» И еще долго говорил о разных диковинных блюдах, названий которых я, например, отродясь не слышал — может, сам придумывал их? — пока кто-нибудь не предлагал ему заткнуться.

— А ну вас к черту! — вопил Хамов. — Я предлагаю вам вариант сытой жизни, слушаете или нет? Давайте пустим на мясо хотя бы одного оленя. Свалим в акте на несчастный случай. Председателю колхоза скажем: олень ногу сломал. Я сам ногу переломаю и на себе, как доказательство, припру! Ну?! Всю заботу на себя беру.

Я сразу даже не нашелся, что ответить.

— Ты, Хамов, конченный тип! — сказал Кирилл Кожухов.

…И вот наступил последний день работы. Мне предстояло выполнить завершающее и ответственное задание — с тригонометрического пункта завизировать смежные пирамиды, расположенные в двадцати-двадцати пяти километрах, — и наши теодолитные ходы будут привязаны к государственной плановой опорной сети.

Посреди дня начала вихлять погода. Еще трудно было определить, что надвигается — снеговой заряд или буран. Снеговая вертокруть дольше часа не пробесится; но если буран — мы задержимся еще на несколько суток. В нашем-то и без того незавидном положении…

Противная серая мгла-туман, выползая из распадков, со стороны моря, стала застилать вершины сопок. У меня еще теплилась надежда, но вот переменился ветер, и я всерьез встревожился.

Нельзя было терять ни минуты. Чуть прояснялось, я начинал «шарить» зрительной трубой теодолита по сопкам. Только нащупаю — как ее сразу затягивает… Такое отчаяние взяло меня, что невольно выругался и в черта, и в бога. Полнейшее бессилие перед стихией, в пору выть нечеловеческим голосом… Безрезультатно простоял под пронизывающим ветром, простудился, и, так и не окончив наблюдений, вернулся в лагерь.

На следующий день погода не улучшилась. Продуктов осталось совсем в обрез: работа не подвигается, а есть-то мы едим… Да в обратной дороге будем не менее недели.

Все было за то, чтобы немедленно сворачивать лагерь и выходить всем отрядом на подбазу экспедиции. Опять идти по целине и бить дорогу для полуголодных оленей. Но ведь обидно!.. Работы-то осталось не более, чем на полтора-два часа…

Собрались и решили: работу во что бы то ни стало закончить. Норму питания каждому человеку убавить на треть.

Вот уже несколько дней подряд мы с Можелевым безуспешно ходим на этот треклятый пункт. Туман белой сплошной пеленой по-прежнему висит над сопками. Промерзнув день, мы возвращаемся в лагерь. Даже Можелев начинает выходить из себя. Ни с того ни с сего напустился на Яргуна:

— У нас с Ваней на душе кошки скребут, а у тебя рот до ушей.

— Не сердись, однако, парень. Сибко большая причина: ночью погода переменится. Завтра вы обязательно работу кончай!

— Ты откуда взял? — чуть не бросился я на шею к Яргуну.

— Ворона на хвосте принесла. — Только тут я обратил внимание, что в одной руке Яргун держит убитую ворону. — Эта ворона сиди против ветра и весь день каркай — значит, усилится ветер, а если ветер усилится, то он гони-гони туман. Сейчас смотри сюда: наша собака давно лежи на снегу, свернувшись калачиком. Будет холод… Холод — ясная погода. Теперь слушай ветер в вершинах, теперь смотри на небо… Будет хорошо!

— Во дает Яргун! — помягчел и Николай. — И ворону-то, ворону, гляди, прибил…