Агент, бывший в употреблении - Богомил Райнов

«Ты только посмотри на нее, — шептались они, — все улыбается, как не знамо кто».

«Вертихвостка!» — комментировали ее умение двигаться легко, не натыкаясь на мебель.

Это было во время одного ведомственного мероприятия по случаю какого-то праздника, — первого и последнего, на которое Борислав отважился привести жену. Потом он посадил ее дома, где, по всей видимости, и ему самому предстояло вскорости надолго засесть, поскольку ему явно грозило увольнение. На укоры друзей о том, что ему следовало известить о предстоящей женитьбе начальство, он неизменно отвечал:

«Зачем мне их было извещать, когда я и без того знал, что мне откажут».

«Обязан был известить, потому что таков порядок, — отвечали ему. — Мы — люди военные. А если хочешь делать, что вздумается, иди работать в контору „Овощи — фрукты“. Там можешь ни перед кем не отчитываться».

Он раздражал не только завистников, но и людей, которые считались его друзьями.

«Ума у него что ли нету, — ворчал Однако. — Из-за какой-то Фины ставит на карту свое будущее!»

«Она не Фина, а Афина».

«Ах, Афина! Как богиня! Ох уж этот наш Борко! Да хоть бы и богиня, стоит ли из-за нее портить себе анкету».

А другой наш друг, Петко Зе́мляк, шутил:

«Афина? Умно! Как это я не догадался назвать свою дочь Прагой или Веной. Ах ты, моя маленькая Венка, папина дочка…»

Пожалуй, только мы с Бояном, сыном Любо, были другого мнения:

«Вы раздражаетесь оттого, что есть люди, не похожие на вас. А почему все должны быть похожи на вас? В каком уставе это записано? Почему бы этой Афине не быть чуточку иной?»

«А почему она должна быть особенной? — раздражался Земляк. — Что это за штучки!»

«Это любовь! — примирительно заключал Однако. — Научно доказано, что любовь — болезнь. Хорошо хоть, не заразная».

«Заразная, заразная, — возражал Земляк. — Только у таких, как мы с тобой, к ней иммунитет».

Борислав и Афина подхватили эту «болезнь» во время каких-то совместных курсов в «Альянсе»[5]. Он посещал их по служебной линии, а она — с расчетом, что если в один прекрасный день поедет за границу, то должна знать чуть больше, чем «бонжур» и «мерси». Злые языки поговаривали, будто она сошлась с Бориславом, найдя в отношениях с ним идеальное сочетание приятного с полезным.

«Я был ее единственной надеждой, — говорил позднее Борислав. — И я же стал ее самым большим разочарованием. И кто меня надоумил соврать ей, что я собираюсь стать дипломатом! „Представь, — говорила она, — нас пошлют в Париж или Лондон. Хотя, нет, вряд ли мы начнем сразу с Парижа или Лондона; но в любом случае это будет западнее Трына“. Но мы так никуда и не поехали. „Я тебе испортил жизнь“, — говорил я ей. А она отвечала: „Нет. Это я испортила тебе карьеру“. Потом утешались тем, что раз мы вместе, значит, еще не все потеряно. Что тоже было ложью. Мы не были вместе. После того как мне простили мое прегрешение, начались длительные командировки. Она месяцами ждала меня, а я даже не имел возможности послать ей весточку и все боялся, как бы с ней ничего не случилось, особенно после смерти старика».

— Стра́ны своей мечты она изучала по альбомам, которые я ей привозил. Альбомы, плакаты, цветные открытки и всякие сувениры — этим я старался порадовать ее каждый раз, возвращаясь из командировок. Но она мечтала, чтобы я привез ей куклу — большую, красивую и непременно в розовом платье. Наверно, думала, что кукла в какой-то мере заменит ей ребенка, которого она так и не родила. У нее все было как бы — как бы ребенок, как бы путешествия, как бы муж.

— Ты был не как бы.

— И я был как бы. Когда я бывал в этом доме, когда меня здесь не бывало — и сам не помню. Помню только, что однажды я все-таки решился купить ей куклу, рискуя сделаться посмешищем всей таможни. Дело было как раз накануне праздников, время подарков, да и кукла оказалась именно такая, о которой мечтала Афина. Так что я объявился дома поутру, накануне Рождества, оставил все вещи в машине, а с собой взял только огромную коробку с куклой. Позвонил раз, позвонил два — никто не открывает. Из-за соседней двери выглядывает женщина, пялится на мою коробку и спрашивает: «Вы жене звоните?» — «Конечно ей, кому же еще?» — «Нет ее». — «А где она?» — «Нет ее, — повторяет женщина. — Умерла».

— Вроде бы от воспаления легких, — вспоминаю, чтобы направить разговор в более прозаическое русло.

— Нет, не от воспаления легких. От одиночества и невнимания. Если бы рядом был кто-то, кто вызвал «скорую», ее, возможно, удалось бы спасти. Хорошо хоть Однако позаботился о похоронах. Похоже, он был единственный, кто проводил ее в последний путь.

Он умолкает. Потом произносит, обращаясь больше сам к себе:

— Каждый раз получалось так, что меня не оказывалось рядом именно в тот момент, когда я был особенно ей нужен.

«Неизвестно, так ли уж был ты ей нужен, — отвечаю мысленно. — Приходит время, когда единственное, что остается, — это уйти: от боли, от разочарования, ото всего. Человек рождается в одиночестве и в одиночестве умирает».

Чуть было не ляпнул эту глупость вслух, но удержался. Человек и в дорогу отправляется один, но все-таки хорошо, когда у него есть кто-то, кто его провожает. Это понятно даже мне, которого никто и никогда не провожал.

— Мало того что у человека куча недостатков, так ему еще и память дана, — слышу бормотание Борислава. — Все равно, как опухоль. Хочется вырвать ее с корнем, да не получается.

Смотрит на меня уныло и спрашивает:

— Ты вроде не страдаешь от нее?

— От опухоли?

— От памяти.

— Если мы вырвем память, Борислав, что у нас останется?..

— Ничего. Ни воспоминаний, ни разочарований, ни сожалений, что профукал жизнь. Совсем ничегошеньки. Идеальное состояние.

Примерно через месяц после первой повестки получаю вторую.

На сей раз кофе не предлагают, но и не заставляют долго ждать. Принимают в том же кабинете, но хозяин теперь тут другой. Человек предпенсионного возраста с хмурым выражением лица. Поясняет, что хочет задать несколько вопросов касательно гражданина Валентина Заркова, и тут же переходит к допросу. Когда и как я познакомился с Вале, что мне известно о его прошлом, сколько раз с ним встречался и все такое прочее, о чем в свое время я подробно и обстоятельно сообщил следствию. Чтобы избежать ненужных пререканий, покорно — пункт за пунктом — отвечаю на вопросы, но под конец позволяю себе заметить:

— Насколько мне известно, все эти факты уже фигурируют в материалах следствия.

— Если бы они там фигурировали, я не досаждал бы вам своими вопросами, — отвечает следователь, чье кислое выражение лица свидетельствует о том, что ему все это надоело не меньше моего.

И чтобы не показаться чересчур грубым, добавляет:

— Материалы следствия, о которых вы говорите, в данный момент представляют собой одну полупустую папку.

Рассказываю Бориславу о новом визите к следователю, а он спрашивает, не поднимал ли я вопроса о машине.

— Пытался, но получил резкую отповедь: «Это не по адресу, мы здесь машинами не занимаемся». Мало того что отнимает у меня время своими дурацкими расспросами, так еще и высокомерничает. Как будто не может те же вопросы задать напрямую Вале.

— Он их ему, конечно же, задавал. Тут интересно другое: в какой именно связи он спрашивал о тебе Вале. И что тот ему ответил.

— Ясно, что это были за ответы. Но только кто ему поверит…

— Следователю платят не за то, чтобы он верил. Поэтому нет никакой гарантии, что он поверит тебе.

— Я лицо официальное.

— В прошлом. А теперь нет.

— Я действовал в соответствии с поставленной задачей.

— Материалов нет. «Полупустая папка»! Неужели тебе не ясно? В общем, если за тобой придут, то не очень этому удивляйся.

— Я уже ничему не удивляюсь. Абсолютно ничему.

Борьба с наркоторговлей никогда не входила в сферу моих служебных интересов. Правда, когда-то очень давно мне пришлось заниматься группой молодежи, баловавшейся морфием, но тогда моя задача состояла в том, чтобы не дать им попасться в сети одного опасного иностранного махинатора. История с гражданином Валентином Зарковым совсем иного характера. Меня подключили к ней неожиданно по приказу генерала в связи с насущной необходимостью, продиктованной сложившейся обстановкой.

Все началось в один прекрасный солнечный день на одном из наших пляжей, где по прихоти судьбы в опасной близости друг от друга оказались одна австрийская дама и один наш доморощенный авантюрист. Дама, пусть она и не принадлежала к двумстам знатнейшим семействам, властвующих над миром, была тем не менее достаточно состоятельной, чтобы проводить лето на заграничных курортах, пусть и не таких роскошных, как Ницца. Не очень молодая и не слишком привлекательная, она все-таки была лакомой добычей для доморощенного аполлона, известного среди заправил софийского фарцового рынка под кличкой Вале Валет. Многозначительное прозвище, если учесть, что у игроков в беллот валет — самая счастливая карта. Случай с австрийкой подтвердил репутацию Вале — везунчика. Некоторые познания в иностранных языках, почерпнутые во время учебы в английской спецшколе, в сочетании с умением пользоваться некоторыми приемами, относящимися к сфере межполовых отношений, обеспечили ему осуществление давнишней мечты: жениться на даме из западной страны со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями.