Дивисадеро - Майкл Ондатже

Мы разговариваем, но о тебе я даже не заикаюсь; наверное, ей это странно.

Стало быть, знает.

Иногда, важничая, она заговаривала с ним на школярском французском, словно обращалась к чужеземцу, которого впервые видит. Или уклонялась от ласк и вслух читала про какой-нибудь город. Бывало, после любви она рыдала, уткнувшись в его загорелое плечо. Порой ей хотелось, чтобы этот мальчик или мужчина, не важно, поплакал вместе с ней и выразил понимание особости того, что между ними происходит. Даже готовый извергнуться в нее, он не произносил ни звука, хотя безмятежные глаза его превращались в разверстую пропасть. Ему-то хорошо. Не надо каждый вечер возвращаться домой, ужинать с отцом и сестрой, а потом садиться с ними за вист и ловить на себе взгляды Клэр, пытающейся проникнуть в твою тайну. Бесплодные партии тянулись мучительно долго: набор комбинаций, дотошный подсчет очков. (Толком играл лишь Куп, потешавшийся над неумелостью партнеров.) Но хуже всего — в обоюдном молчании лежать рядом с сестрой.

Стало быть, Клэр знает.

Куп любил других женщин? У тебя кто-нибудь был? — спросила Анна. Он смутился, но потом ответил: «Была одна в Туларе». Расскажи о ней. «Нет». Пожалуйста! «Нет». Как я по сравнению с ней? «Я только раз с ней переспал». Ага, значит, переспал. Анна чмокнула Купа в щеку, оделась и ушла, оставив его в недоумении. По дороге чуть не расплакалась, но сдержалась. Она попыталась представить себя в постели с кем-то другим. Никто никогда не поймет ее лучше Купа. И его никто не поймет лучше нее. Это придало сил для возвращения в ее другую жизнь. Ей было шестнадцать. Всего ничего.

Анна съездила в Петалуму; в «Скобяной лавке Рекса» она купила банку краски, необычайно голубой, под стать синеве флажка, и притащила ее на холм. Куп вынес стол на помост. Анна вскрыла банку и размешала краску. В тот день погода была странная: жара и бешеные порывы ветра, грозившие оторвать гирлянду. Анна помнит каждую мелочь. Она завела патефон. Оба оттягивали миг любви. Анна песком продраила стол и начала его красить, вслух спрягая французские глаголы. Ее бесила бесцветность хижины, и синева была даром Купу. Вдруг ветер стих и пала тишь. В темно-зеленом небе клубились облака, похожие на взбитое масло.

Обнявшись, они лежали на помосте, когда тот содрогнулся от удара грома, будто сквозь воронку ринувшегося на их наготу. Они не дерзнули разомкнуть объятье. Анне казалось, их сущности поменялись телами. Ее сердце стало сердцем Купа. Она оглохла, в ушах еще гремел гром. Ее била дрожь. Потом из ниоткуда возникла чья-то рука, которая ухватила Купа за волосы и сдернула с Анны, позволив ей на миг увидеть небо, тотчас перекрытое головой отца.

Отец прискакал на холм, чтобы уведомить парня о надвигавшейся буре; он спешился с четвертной лошадки,[8] от раскатов грома прядавшей ушами, и мимо хижины прошел на помост. В первую секунду он даже не опешил, но испугался. Дочь, голенькую, как младенец, он отшвырнул на мокрый склон. Куп замер. Отец обрушил на его голову трехногий табурет. Куп влетел в хижину, разнеся окно во всю стену. Потом медленно встал, глядя на человека, который его воспитал. Отец шагнул к нему. Куп не шевельнулся. Удар в грудь снова его опрокинул. Анна завизжала. Почему Куп так покорен? Зачем отцовы кулаки уродуют его прекрасное лицо, словно оно всему причиной, словно этим можно что-то исправить? Отец навис над распростертым Купом и вновь саданул его табуретом.

Анна поняла, что он не остановится, пока не убьет. Стряхнув оцепенение, она вскочила на помост и попыталась оттащить отца от неподвижного тела. Но тот намертво вцепился в бесчувственную жертву. После очередного хрусткого удара в грудь губы Купа окрасились кровью. Анна повисла на отце, но силы их были неравны. Тогда она схватила большой осколок стекла и что есть мочи воткнула его в обтянутое ковбойкой плечо. Отец взревел, точно бык, и ослабевшей рукой смазал ее по лицу. Из плеча его торчала треугольная стекляшка. Анна метнулась к Купу, своей наготой прикрывая любимого. Отец ее отшвырнул. Она снова втиснулась между ним и неподвижным телом. Здоровая отцовская рука медленно приблизилась и сдавила ее горло. Свет померк, Анна обмякла, осев на колени. Сдерживая судорожные всхлипы, она пыталась расслышать дыхание Купа и уловила легкое дуновение. Но Куп не шевелился. Она потеребила его. Ничего. Окровавленный глаз заплыл. Анна обхватила себя руками, будто сберегая в груди сердце Купа.

Отец молча смотрел на них. Потом сдернул с кровати овчину и укрыл дочь. На Купа больше не взглянул. На руках он перенес Анну через стеклянные осколки и опустил на тропу. Всю дорогу к дому он держал ее за руку; мотая головой, рядом шла четвертная лошадка. «Куп! Куп!» — кричала Анна.

~~~

Он ничего не видел. Сел, но не различил грань между небом и землей. Над долиной бушевал буран. Дождь со снегом. По рифленой крыше молотил град. Ветер, задувавший сквозь разбитое окно, подсказал, что он сидит посреди хижины. Снаружи, вытягиваясь вдоль земли, трепетали пять флажков, когда-то притороченные Анной. Голубой, красный, зеленый, чуть заметный желтый и невидимый белый.

Лишь разбитое лицо отзывалось острой болью. Окоченевшие члены занемели. Вот здесь он и помрет. Здесь или на дороге с холма. Кто сейчас на ферме? Он медленно встал. Вокруг так грохотало, что он не слышал собственных шагов и казался себе призраком. Он сел за недокрашенный стол и нащупал книгу Анны. Холодная.

Очнувшись, он понял, что уснул за столом. На миг прояснело, но ветер тотчас вернулся, и буря вновь отрезала хижину от мира. Только флажки щелкали. Он высунул руку в разбитое окно — льет?.. Где Анна, дома? Всякий раз, поднимаясь с помоста, она хихикала, и поначалу он решил, что она смеется над ним или, хуже того, над ним и собой. Оказалось, она ранимей, чем он думал. «Хочу, чтобы когда-нибудь там была ванна». Она ткнула пальцем в сторону, словно отрекаясь от всего, что было между ними.

Часом позже он полз на четвереньках, боясь в непроглядной мгле потерять тропу. Сметая перед собой снег, он двигался ощупью: если под руками грязный песок — это дорожка, если трава — обочина. Выйдя из хижины, он напоролся на моток колючей проволоки, о которую ободрал щеку и порвал тонкую куртку. Вдоль рифленой стенки доковылял до крыльца, где поймал и оборвал гирлянду, мазнувшую его по лицу. Идем со мной, Анна. Он пустился вниз с холма.

Набрякшее небо истекало крупкой, ветер кружил палую листву. Не видно ни зги. Ломило ослепший глаз. Буддист был бы выше этого. Счел бы это добром, правда? Он пробирался дальше. Сильный толчок волны опрокинул его набок. Значит, он добрался до мостков через запруду; вышедшая из берегов вода потащила его с холма, набивая камешками насквозь промокшую одежду. Потом шмякнула о дерево, задержавшее его. Он был в ярости, но не позволил себе терять голову. Опираясь спиной о ствол, дотянулся до нижней ветки и, перебирая по ней руками, двинулся вперед; пальцы наткнулись на мешок с пестицидом. Теперь ясно, где он: если идти по направлению ветки, упрешься в ограду неподалеку от ворот. Он стал взбираться на взгорок, стараясь не сбиться в сторону. Вскоре он уткнулся в проволочную изгородь и обещал себе отдых, когда переберется через нее. Но одолев ее, он тотчас двинулся к дому, держась за проволоку. Осталась всего-то сотня ярдов. Он не знал, кто в доме. Проволока жгла ладонь, но он выпустил ее, лишь перебегая тридцать ярдов открытого пространства перед домом.

Вскоре он заблудился, тыркаясь в темноте. Нашумел, сбив бочонок. Сделал шаг и уперся в машину. Поначалу он озлился. Нашарил дверцу, дернул, но та не подалась — обледенела. Он всем телом на нее навалился, а потом снова рванул. Открылась. Он взобрался на сиденье и захлопнул дверцу. Было тихо. Он слышал собственное дыхание. Включил свет в салоне. Окоченевшая рука чиркнула по фетру потолка, и он увидел свои пальцы в темной крови. Запустить бы печку, но нет ключа. Он придавил и долго не отпускал клаксон. Иначе он здесь сдохнет. Он слышал ее голос: желтый — это земля, зеленый — вода, красный — огонь, белый — облако, голубой — небо, бескрайний простор и разум. Потом он вырубился.

В отличие от нее, ты не захотел умирать. Пришел сюда.

Она хотела умереть?

Хотела. Да, наверное, хотела.

Чей это голос? Кто-то разогнул его одеревеневшие колени. Завернутый в одеяло, он лежал перед печкой. Упала искра. Запахло паленой шерстью. Хороший запах. Вкусный. Приятный.

Не выбрасывай мою одежду.

Почему?

Там нужные… штуки.

Какие?

Эти… эти…

Флажки, сказала она. Анна дала?

Да. Они не должны касаться земли.

В отличие от нее, ты не захотел умирать и как-то добрался сюда.

Это голос Клэр.

Где она?