Топографии популярной культуры - Коллектив авторов

Исследуя феномен популярной культуры, можно заметить, что в отношении к ней часто сходились носители очень разных исторических, философских и политических взглядов: например, и буржуазная, и левая критика поп-культуры в XX веке исходила в значительной степени из аналогичных отправных посылок (Kallioniemi 2001: 94–96). Марксистская критика видела в поп-культуре промышленный продукт, участвующий в упрочении существующих властных отношений, в то время как сторонники романтической идеологии искусства усматривали в популярной культуре угрозу культурному и социальному порядку (Williams 1990; Storey 1993). Несмотря на политические разногласия, опасение, что поставленная на поток массовая культура уничтожит индивидуальность и творчество, были типичными для тех и других. И «консервативная», и «прогрессивная» культурная критика популярной культуры осуществлялась с позиции патернализма, опеки и контроля.

Статья Татьяны Кругловой «Оппозиции “правое/левое”, “консервативное/революционное” в поле массовой культуры советского периода», открывающая раздел «Карты ценностей», хорошо вписывается в контекст обсуждения вышеназванных проблем. Круглова анализирует представления об искусстве через пространственные модели – иерархии левого/правого – и задается вопросами о том, насколько произведенные названной топологической бинарной моделью культурно-политические значения и ценности отвечают политическим и эстетическим нормам французской и советской культурной критики 20–30-х годов XX века и каким образом эта модель реализуется в процессах развития советской культуры этого периода. Как и ряд исследователей до нее (Günther 1990; Dobrenko 1990; Robin 1990; Barker 1999), Круглова приходит к выводу, что «новое» и «прогрессивное» советское искусство парадоксальным образом превратилось в консервативное в результате произошедшей в 30-е годы инверсии правого и левого. Реставраторский поворот 30-х годов как имитация возвращения к домодерной картине мира вызвал консервативную инверсию, и ее эстетический образец, согласно Кругловой, был ориентирован на массового адресата, который воплощал консенсус между властью и обществом. Наряду с представленной автором статьи бинарной парой левое/правое можно предложить еще одну спатиальную модель, которая также объясняет названную инверсию со стороны классовых отношений: «новая публика» в качестве массового адресата состояла из среднего класса (см.: Dunham 1990), который поднялся со «дна» новой культуры в качестве потребителя и одновременно действовал сверху вниз в качестве производителя культурного идеала. Разрыв между высокой и низкой, элитной и массовой, городской и сельской культурой был в 30-е годы преодолен, и, как показали Ганс Гюнтер (Günther 1990: xvi – xxi) и Евгений Добренко (Добренко 1997: 139), сталинской культурной машине удалось соединить обе культуры, «верх» и «низ»; и то, что из этого родилось, можно назвать «третьим пространством»: массовой культурой социалистического реализма, амальгамным компромиссом различных культурных и социальных течений, в котором слились как культурное производство, так и потребности нового среднеклассового советского потребителя и чувство реализма.

Семиотический анализ бинарных оппозиций является ключевым и для статьи Галины Макаревич и Виталия Безрогова «Пространство (не)естественного человека: город и деревня в российском школьном учебнике». Авторы анализируют семантику городского и сельского ландшафтов в современном учебнике по чтению для начальной школы. Oни проводят сопоставление стратегий репрезентаций городского и сельского в учебных текстах и иллюстрациях и приходят к выводу, что современный педагогический дискурс находится в ситуации конфликта вербальных и визуальных интерпретаций и транслирует неоархаичные для постсоветского российского пространства представления о городском и сельском как о негативном и позитивном. В статье утверждается, что постсоветский учебник по чтению как продукт массовой культуры видит пространство глазами 1980-х, если не более ранних годов, и концептуализирует реальную неестественность советского варианта урбанизма как проект «негативного мира» для будущих поколений. Авторы приходят к довольно радикальнoму выводу, что «urbs исчезает в массовых учебниках действительно урбанизированной к началу XXI века России». Бинарные отношения между городом и селом производят соответствующие «структуры чувств» (structures of feeling), как утверждал Рейнолд Вильямс, подчеркивая силу бинаризма городского/сельского в структурации социального опыта (Williams 1973: 1). Эти отношения, таким образом, являются очень напряженными, и стереотипная пространственная дихотомия приобретает различные значения и в официальном, и в неформальном дискурсе. Легко обнаружить соответствующие «эмоциональным структурам» воображаемые пространства, которые создаются в исследуемых учебниках: сложная транспарентность городского пространства означает отчуждение и страх перед неизвестным, в то время как «деревня» структурируется как нечто понятное, органическое и простое.

О воображаемых пространствах, имажинальной географии идет речь и в статье Марии Литовской «“История с географией” в советских и постсоветских кулинарных текстах». Кулинарные книги, как и учебники, являются продуктом массовой культуры. Тема статьи чрезвычайно актуальна для нашего времени, когда кулинария стала ключевым концептом потребительского и популярного стиля жизни. Анализируя по преимуществу советские и постсоветские кулинарные книги, Литовская исходит из представления, что кулинарная книга моделирует границы допустимого и конструирует образ желаемого, она своими средствами формирует представление о мире, в том числе задает читателю вполне определенную географическую его разметку, формируя у читателя воображаемые карты гастрономической успешности и привлекательности. Кулинарные книги очевидным образом объединяют оба концепта нашего сборника: популярное и воображаемую географию. Жанр поваренной книги уже сам по себе карта, которая ориентирует читателя в определенном направлении и творит вымышленный мир, в котором читатель путешествует. История кулинарного путешествия сконцентрирована «на кухне», которая становится хронотопом кулинарного повествования. Кухня – это пространство повседневности и гендерно маркированное место. Литовская показывает, что кухня является промежуточным пространством, где деконструируются дихотомия частного и политического, что поднимает вопрос об идеологическом потенциале повседневности (см.: de Certeau 1984) и возможностях массовой культуры быть агентом властных отношений, укрепляя их или сопротивляясь им на уровне микромира.

Статьи последнего раздела, «Публичное пространство в движении», объединяют концепты, характерные для постструктуралистской пространственной парадигмы с ее динамическим и процессуальным пониманием пространства. Последнее, конечно, связано с феноменами актуальной современности: увеличением глобальной и локальной миграции, постоянным ростом потребностей в транспортировке и расширением транспортной инфраструктуры, смешением реальных и виртуальных пространств, эрозией границ и постоянной интенсификацией движений и потоков. То есть пространства находятся в движении, что одновременно свидетельствует и об изменениях социально-психологических идентичностей, об их постоянной трансформации.

Открывающая раздел статья Софьи Лопатиной и Григория Тульчинского «Публичные пространства в обществе массового потребления: гражданский и политический потенциал» обсуждает в первую очередь проблему перераспределения частных и публичных пространств в современной России и рассматривает динамическую природу пространственных понятий. В статье описывается динамика развития социально значимых городских пространств и на примере Санкт-Петербурга демонстрируется потенциал пространственных трансформаций для личностной и гражданской самореализации горожанина. Авторов интересуют, в частности, места, связанные с рыночным потреблением и процессами социальной дифференциации, и их изменяющийся статус. Следствием трансформаций, превращения публичных пространств в «перекрестки информационно-культурных потоков» становится увеличивающаяся полифункциональность пространств, хорошим примером чего являются универсальные, удовлетворяющие разные желания покупателей торговые центры. Комплексные торговые центры являются «парадоксальными» пространствами (Morris 1993: 298), которые монументально присутствуют в среде обитания современного человека-потребителя и в то же время предельно подвижны, так как постоянно предлагают ему все новые соблазны.

И остальные авторы раздела, так же как и вышеназванные, в своих статьях трактуют пространство прежде всего как социально сконструированное, ячеистое, сетевое в постструктуралистском смысле, то есть не полное, не конечное, не законченное. Понимаемое как сеть пространство вбирает в себя множество теоретических концепций. Большинство из них особенно подходят для анализа городского пространства, которое интерпретируется авторами в качестве сложной, нетранспарентной и насыщенной различными тропами среды. Такое прочтение фокусируется на потреблении как эффекте глобализации, который (через форматы, бренды и расширение глобальной товарной цепи) ощущается и в России. Рассмотрение подобных вопросов в проблемном поле популярной культуры и пространства позволяет увидеть вездесущность процессов неолиберальной глобализации, о чем написана статья Александры Яцык «Спортивные мегасобытия и популярная культура: глобальное и локальное в ландшафтах Универсиады‐2013 в Казани». Автор анализирует один из излюбленных форматов глобальной поп-культуры – спортивные мегасобытия – на примере Универсиады‐2013 как важнейшего элемента серии мегасoбытий в современной России. Она понимает мегасобытие как инструмент «мягкой силы и публичной дипломатии в процессе нациестроительства». Яцык показывает, что культурный формат спортивного мегасобытия основывается на неолиберальной логике спектакля, фестивализации, «глурбанизации» и безопасности. Спортивные мегасобытия, согласно автору статьи, также являются частью национального нарратива, который вбирает в себя культурно и геополитически подходящие значения, но исключает неподходящие похожим образом, при этом реальное пространство Игр подвергается очищению и стерилизации.