Солнце над рекой Сангань - Дин Лин

Любопытные отправились на разведки. Оказалось, что все обстоит довольно просто: старый Ху Тай заболел, телега стояла у него без дела, и он на несколько дней уступил ее Гу Юну. Вот и все. Гу Юн на другое же утро в самом деле отправился в Нижние Сады и возил оттуда уголь на новой телеге несколько дней подряд. Все поверили объяснению Гу Юна и перестали допытываться. Только один Цянь Вэнь-гуй отнесся к нему недоверчиво. Последние годы односельчане Цянь Вэнь-гуя не раз спрашивали себя с удивлением, кто же он такой? Все хорошо знали его родного брата, Цянь Вэнь-фу, у которого было всего два му огородной земли, все помнили его отца, и все-таки Цянь Вэнь-гуй казался им не крестьянином, а таинственным, словно свалившимся с неба, богачом.

Цянь Вэнь-гуй проучился только два года в домашней школе, но сумел перенять все повадки человека «образованного». Он с детства любил шататься по пристаням, бывал в Калгане и даже в Пекине, откуда вернулся в меховой шубе и меховой шапке. Усы он отпустил, когда ему еще не было тридцати лет[3]. Он дружил со всеми начальниками волостей, называл их «братьями», перезнакомился и с уездными властями, а с приходом японцев получил доступ и в более высокие круги. Как-то само собой получилось, что никто в деревне не смел его ослушаться. Это он решал, кого назначить старостой, кого обложить денежным налогом, кого отправить на трудовую повинность. Он не был ни чиновником, ни старостой, ни вообще каким-либо должностным лицом, не вел торговли, и однако все заискивали перед ним, носили ему подарки и деньги. Все деревенские власти в Теплых Водах были марионетками, которых дергал за веревочки Цянь Вэнь-гуй. Крестьяне называли его Чжугэ Ляном[4], «господином с веером из гусиного пуха».

В семье человека, обладавшего такой силой, разумеется, жили по-городскому. В доме всегда было вино, душистый чай, ели только пшеничную муку и рис. Лепешки из кукурузы или гаоляна не подавались к столу годами. Все женщины носили модные платья.

Но теперь, когда японские дьяволы удрали и пришла Восьмая армия, наступили другие времена: коммунисты установили свои порядки. Повсюду стали расправляться с врагами народа, рассчитываться с помещиками.

В прошлом году в деревне началась борьба против Сюй Юу, начальника волости. Но он сбежал в Пекин, а его семья уехала в Калган. Имущество их было конфисковано. Весной заставили уплатить сто даней[5] пшена другого помещика — Хоу Дянь-куя.

А Цянь Вэнь-гуй все еще жил в своем доме, бездельничал, покуривал сигареты, обмахивался веером. Сын его ушел в Восьмую армию, в зятья он выбрал себе милиционера, среди деревенских руководителей у него тоже завелись друзья. Разве кто-нибудь осмелился бы тронуть хоть волосок на его голове?

При встрече с ним крестьяне произносили с улыбкой обычное приветствие «Обедали, дядя Цянь?», но старались не попадаться ему на глаза в недобрую минуту: того и гляди, шепнет, где нужно, несколько слов, придет беда — и не узнаешь откуда. За спиной же его честили кровопийцей, да еще самым зловредным из всех восьми помещиков в деревне.

Когда Цянь Вэнь-гуй услышал, что Гу Юн взял телегу у Ху Тая, он посмеялся в душе: «Честный старик, а тут соврал! Будь Ху Тай болен, разве он отпустил бы сноху к родным в дни уборки чеснока? У Ху Тая, наверное, под чесноком четыре или пять му, а ведь его вяжут только женщины из своей семьи. Без снохи им не управиться. Что-то тут не так». Додумавшись до этого, Цянь Вэнь-гуй решил разобраться во всем до конца. Он никогда не успокаивался, пока для него что-то оставалось неясным.

За завтраком он внимательно наблюдал за своей младшей снохой, дочерью Гу Юна. Она быстро расставила кушанья на маленьком столике посреди кана[6] и заторопилась было обратно на кухню: она боялась свекра. Но Цянь Вэнь-гуй задержал ее:

— Побывала уже у своих?

— Нет, — ответила она, поглядывая на него с опаской.

Свекор посмотрел на ее блестящие черные волосы.

— Твоя сестра приехала.

— Еще вчера, вместе с отцом! Говорят, разодета, вся в пестром! Да, Балицяо — большое село, там женщины знают толк в нарядах! — вставила жена Цянь Вэнь-гуя, только что взявшаяся за палочки. Она была женщина не старая, лет пятидесяти. У нее уже не хватало двух передних зубов, но свои фальшивые волосы она всегда украшала свежим цветком.

Свекор уставился на руку снохи с серебряным браслетом на запястье. Смущенная его упорным взглядом, она примялась теребить край кофты из белоснежной ткани, и длинный рукав закрыл ее дочерна загорелую кисть. Пока свекор наливал себе вина, она снова попыталась уйти, но он опять остановил ее:

— Поешь и сходи домой, порасспроси сестру, какой у них там урожай.

Дочь Гу Юна побежала на кухню, где завтракала старшая сноха с сыном. Хэйни, племянница Цянь Вэнь-гуя, кипятила воду для чая.

— Хэйни! — громко и весело крикнула дочь Гу Юна.

Все уставились на нее, а Хэйни, блеснув большими черными глазами, рассмеялась.

— Ты что кричишь? С ума сошла?

Та хотела было поделиться своей радостью, но тут свекор кликнул племянницу. Хэйни поспешно налила кипятку в чайник, поставила его на маленький поднос, захватила две чашки и побежала на зов. Дочь Гу Юна вышла за ней во двор и залюбовалась олеандрами[7], гранатовыми деревьями и бабочкой, порхавшей между их огненно-красными цветами.

Цянь Вэнь-гуй приказал и Хэйни вместе со снохой навестить старшую дочь Гу Юна да порасспросить, чем болен Ху Тай, какие у них новости. Ведь вблизи их деревни проходит железная дорога, там все узнается быстрее, чем здесь. Что в гоминдановских войсках? Началась ли гражданская война?

— Что мне спрашивать, это нас не касается, — возразила Хэйни.

Но дядя прикрикнул на нее, и она умолкла, подумав с досадой:

«Вот уж любит соваться в чужие дела!»

После завтрака Хэйни приоделась и вместе со снохой отправилась к Гу Юну. Про себя она решила расспросить обо всем, что приказал дядя, но ни о чем ему не рассказывать, потому что боялась и не любила его.

ГЛАВА IV

На разведку

Получив разрешение сходить домой, младшая дочка Гу почувствовала себя точно птица, выпущенная из клетки. Некрасивая, но здоровая и свежая, как терпкий дикий финик, она радовалась прохладе утреннего ветерка, горячему солнцу, как, бывало, радовалась им до замужества.

Выйдя замуж, она не приобрела горделивой уверенности молодой хозяйки. Она очень быстро сжалась и увяла, точно травинка, вырванная из земли. Молодые жили дружно и не давали соседям поводов для сплетен. Правда, весной, когда муж стал собираться в армию, молодая женщина не отпускала его и горько плакала. Цянь И тоже с грустью думал о разлуке, о том, что жена еще так молода и детей у них нет. Но отец настаивал, и Цянь И, скрепя сердце, повиновался. Предполагалось, что после его отъезда жена поселится отдельно от стариков, так как свекор весной сообщил деревенским властям, что он выделил обоим сыновьям пятьдесят му земли. Но раздел, конечно, оказался фиктивным.

— Теперь я пролетарий, мне не по силам нанимать человека для домашней работы. Кто же будет стряпать? — говорил Цянь Вэнь-гуй, не давая семьям сыновей выделиться по-настоящему.

Дочка Гу Юна выросла в крестьянской семье. Она любила работать в поле, любила тяжелый крестьянский труд, а здесь, у свекра, ей приходилось лишь стряпать, шить да ухаживать за стариками. Она скучала, просила, чтобы ей разрешили вместе с Хэйни ходить в школу для взрослых. Но учиться ее не пустили.

Еще сильнее ее мучило другое — страх перед свекром. Не решаясь признаться в этом даже самой себе, она боялась оставаться с ним наедине.

Дочь Гу Юна и Хэйни вышли переулком на главную улицу, к храму царя-дракона[8], лучшему зданию деревни, где теперь помещалась школа. Оттуда неслись звучные песни, радостный смех. Целый день в школе кипела жизнь, и только к вечеру наступало затишье.

Под деревьями, у ворот школы, стояли грубые каменные скамьи. Сюда приходили отдохнуть и посудачить. Мужчины курили трубки, женщины поодаль нянчили детей или тачали подметки.

Против школы находилось ровное квадратное возвышение, оставшееся от снесенных театральных подмостков. Переплетенные ветви двух высоких густых акаций служили естественным навесом, в его тени обычно укрывались разносчики со своими коромыслами или торговцы арбузами.

За бывшей сценой начиналась главная улица. На левом углу виднелась кооперативная лавка, на правом — сыроварня[9]. На стене лавки висела большая классная доска для объявлений, а на стене сыроварни было выведено большими иероглифами: «Всегда с Мао Цзэ-дуном!»

Главная улица была застроена кирпичными домами, где жили богачи. А в переулках и на западной окраине, в грязных и тесных глинобитных фанзах, ютилась беднота.