Не загоняйте в угол прокурора. Сборник - Сергей Высоцкий

Спать Алина Максимовна постелила себе в кабинете мужа, на большом кожаном диване. Она разделась и уже собиралась лечь, когда вдруг вспомнила про ружье, подаренное мужу еще на шестидесятилетие — в то время они праздновали свой медовый месяц. Ружье прекрасной штучной работы, бокфлинт — стояло в шкафу рядом с другими ружьями. Невольно залюбовавшись серебряной насечкой, она чуть помедлила, потом достала из письменного стола коробку патронов и зарядила ружье. С легким щелчком защелкнулся замок. Насколько помнила Алина Максимовна, из этого ружья ни разу не стреляли. Маврин охоту не любил. Ружье она положила рядом с диваном. Подумала: приму душ. Ей казалось, что душ поможет отделаться от преследовавшего в последние часы чувства брезгливости.

В ванной комнате она сбросила накинутый на голое тело халат и внимательно рассмотрела себя в зеркало. Усталое, но красивое лицо, длинная шея, покатые плечи с гладкой бархатистой кожей.

Приняв душ, она зашла на кухню, достала из холодильника бутылку молока и с удовольствием выпила стакан.

Сквозь сон она услышала, что кто-то пытается отворить балконную дверь. Алина Максимовна с трудом разлепила веки и увидела на балконе человека. Алина Максимовна нашарила ружье, притянула к себе, потом, стараясь ничего не задеть, не скрипнуть пружинами, села, направила стволы на дверь и выстрелила дуплетом.

У следователя прокуратуры Владимира Петровича Фризе была любовница Берта Зыбина. По укоренившейся у нас традиции не называть вещи своими именами, среди близких друзей Владимира Берта именовалась приятельницей. О существовании «приятельницы» Берты знали в прокуратуре все. И в первую очередь сам районный прокурор Олег Михайлович, потому что Берта жила на одной лестничной площадке с Олегом Михайловичем. Прокурор с Бертой был хорошо знаком. Ее все в доме знали. Во-первых, приятельница Фризе была очень красивая, во-вторых, очень высокая — метр восемьдесят восемь. И, главное,— заслуженный мастер спорта Берта Зыбина играла в сборной страны по баскетболу.

Первое время, встречая своего подчиненного, выходящего из соседней квартиры, Олег Михайлович смущался. Но постепенно привык и нередко даже предлагал Фризе, когда у следователя автомобиль был в ремонте, прокатиться до работы на своей персональной машине. Но тот всегда отказывался. На вопрос прокурора «почему?» Владимир Петрович туманно отвечал: «Чтобы не давать лишнего повода».

Постепенно прокурор так освоился с тем, что следователь Фризе время от времени — когда Берта не была на сборах и не выезжала на соревнования — становился его соседом, что даже заглядывал «на огонек». Правда, имея в запасе какой-нибудь сугубо производственный благовидный предлог. На самом деле ему было приятно посидеть с молодежью, выкурить ароматную голландскую сигару, которые привозила Берта своему приятелю из заграничных турне, пригубить хорошего датского ликера. В отличие от прокурора, его супруга ни разу к Берте не заглядывала, заявив «раз и навсегда», что случится это не раньше, чем Фризе и Зыбина вернутся из загса.

— Володя,— сказал однажды Олег Михайлович, раскурив сигару,— вы с Бертой такая хорошая пара. Жду не дождусь, когда погуляю на вашей свадьбе.

— Да, Володя, почему бы не доставить Олегу Михайловичу такое удовольствие? — сказала Берта и покраснела.

Фризе нахмурился.

— Не раньше, чем эта девушка прекратит бегать с мячом на публике.— Несколько секунд он помолчал, а потом добавил: — Спорт убивает женственность.

Берта фыркнула и ушла на кухню.

— Вы не правы, Володя,— тихо сказал прокурор.— Берта — само воплощение женственности.

У Фризе чуть не сорвалось с языка: «Ну и женились бы вы на ней сами!»

Обидное замечание о женственности посеяло в душе Берты червячок сомнения, и когда, просидев в прокуратуре до позднего вечера в бесполезных попытках разыскать так неожиданно исчезнувшего санитара Кирпичникова, Фризе пришел к ней, он застал подругу на диване с книжкой, которую она читала вслух.

— Чего это ты разучиваешь? — спросил он, не очень-то вслушиваясь в бормотание подруги.— Может быть, подкормишь уставшего прокурора?

— Сам, сам, сам,— пробормотала Берта, не отрываясь от книги.

Фризе остановился посреди комнаты и прислушался.

— «Я настраиваюсь на ежедневную — ежедневную энергичную — энергичную половую жизнь и сейчас и через десять лет, и через тридцать лет, и в сто лет. И через десять лет, и через тридцать лет, и через пятьдесят лет у меня будут рождаться здоровые крепкие долголетние дети…»

— Чего, чего это будет у тебя рождаться через пятьдесят лет? — с изумлением спросил Владимир.

— «И через тридцать лет, и через пятьдесят лет я буду молодая, юная, прекрасная красавица…» — продолжала бубнить Берта, не обращая внимания на его вопрос.

Фризе подошел ближе и протянул руку за книгой.

— Дай-ка мне взглянуть.

Берта отодвинула книгу.

— «Я очень люблю мужскую ласку, мужская ласка мне приносит огромное наслаждение. Я очень люблю любовные игры со своим любимым мужем. Мне очень нравится, когда мы голенькие в постели, я так люблю поиграть — поласкаться со своим любимым. Мне очень, очень приятно от его прикосновения, мне очень приятно, когда он нежно погладит мои груди…— Фризе сумел, все-таки, вырвать книгу, но, похоже, Берта знала текст наизусть, потому что продолжала: — Мне очень приятно его прикосновение к соскам, когда он целует соски».

Книга была толстая, в красивом коленкоровом переплете. Называлась она «Животворящая сила».

— Что это за порнография?! — изумился Фризе.

— Никакая не порнография! Рекомендована Минздравом. Неплохо бы и тебе выучить пару настроев. «На долголетнюю мужскую красоту», например. И «против курения».

— Нет, вы только послушайте! «Мне иногда хочется встать на четвереньки, чтобы любимый ввел свой мальчик в меня — в талисманчик, погладил бы руками всю спину…» И это не порнография?! Мы у себя в прокуратуре завели уголовное дело на продавцов такой дребедени и на владельцев видеосалонов, которые гоняют порнуху, а ты…

Он недоговорил. Берта вырвала у него книгу и крикнула:

— Ну и сиди в своей дурацкой прокуратуре! И нечего мне талдычить про то, что спортсменки не женщины, что у них нежности ни на грош.— Она уткнулась в подушку и заплакала.

Фризе осторожно сел рядом с ней на диван, провел рукой по мягким темным волосам. Берта дернула головой, отстраняясь. Он нагнулся и шепнул ей в ухо:

— Эх, ты, дылдочка моя, шутки не понимаешь. Да нежнее тебя нет…— он хотел сказать — «ни одной женщины», но и тут не удержался от шутки и произнес: «Ни одной баскетболистки в мире».

Берта зарыдала в голос.

С трудом ему удалось успокоить свою подругу. Все еще всхлипывая, крепко прижавшись к Владимиру, Берта спрашивала:

— Ты, правда, считаешь меня нежной? Я нежнее, чем другие?

— Нежнее, нежнее. Ты — самая, самая.

— А откуда ты знаешь?

— Ниоткуда. Просто знаю.

— А девочки говорят: нежность — ерунда. Она на площадке мешает. И про меня в «Советском спорте» писали: «мужественный игрок», му-жест-вен-ный! Значит — не женственный!

— Девчонки твои — дуры. Из зависти говорят. А корреспондента пожалеть надо, у него просто словарный запас беден.

Кто-то позвонил несколько раз в квартиру, но они не открыли.

— Наверное, Михалыч,— сказала Берта и вопросительно посмотрела на Фризе.

— Обойдется,— отмахнулся он, целуя ей шею и щеки.

Было два часа ночи, когда Берта вдруг вспомнила:

— Володька! А ведь ты вечером пришел голодный.— И пошла на кухню готовить ужин.

Утром, когда Фризе собрался на службу, Берта спала. Чтобы не разбудить ее, Владимир не стал молоть кофе, выпил растворимого. Перед уходом заглянул в спальню — не проснулась ли? Берта спала и по одеялу рассыпались ее волосы. Что и говорить, утренний сон у нее был крепок. На полу, недалеко от кровати, валялась книга в зеленой обложке — причина вчерашних горьких слез. «Помоги себе сам»,— было написано на обложке.— «Метод СОЭВУС — метод психокоррекции».

«А что? Забавная книжка,— подумал Фризе и улыбнулся.— Почти Декамерон. Там загоняли дьявола в ад, здесь — мальчика в талисманчик. Где проходит граница между наукой и пошлостью?»

В прокуратуру он пришел веселый. Уже в коридоре, унылом и холодном, Фризе перехватила секретарша из приемной прокурора Маргарита.

— Сам спрашивал.

Владимир посмотрел на часы: без десяти девять. «Не иначе, какой-нибудь сюрприз»,— подумал Фризе.

Вид у прокурора был озабоченный. Олег Михайлович умел преподносить себя сотрудникам деловым и озабоченным, считая, не без основания, что в наше время мало хорошо делать дело. Надо, чтобы все окружающие видели, что ты всерьез этим делом увлечен.