Пикник на обочине - Аркадий Стругацкий

— Ну, Рэд, командуй.

Я без всякой торопливости приспустил «молнию> на груди, достал из-за пазухи флягу, хлебнул как следует, крышечку завинтил и флягу обратно за пазуху сунул. Не могу без этого. В который раз в Зону иду, а без этого нет, не могу. Они на меня смотрят и ждут.

— Так, — говорю. — Вам не предлагаю, потому что иду с вами впервые и не знаю, как на вас спиртное действует. Порядок у нас будет такой. Все, что я сказал, выполнять мигом и беспрекословно. Если кто замешкается, буду бить кулаком, извиняюсь заранее. Вот, например, я тебе, господин Тендер, прикажу: на руки встань и иди, так вот ты, господин Тендер, должен зад свой толстый задрать и выполнять. А не выполнишь, дочку свою больную, может, и не увидишь больше. Но я уж позабочусь, чтобы ты увидел. Понятно?

— Понятно, — сипит Тендер, сам весь красный, уже потеет и губами шлепает. — Не новичок, — говорит. — Ты, Рэд, главное, приказать не забудь, а уж я на зубах пойду, не то что на руках.

— Вы для меня оба новички. — говорю. — А уж приказать я не забуду, не беспокойся. Кстати, «галошу» ты водить умеешь?

— Умеет, — говорит Кирилл. — Хорошо водит.

— Хорошо так хорошо, — говорю. — Тогда с богом. Опустить забрала! Малый вперед по вешкам, высота пять метров. У двадцать седьмой вешки остановишься.

Кирилл поднял «галошу» на пять метров и дал малый вперед, а я незаметно повернул голову и три раза тихонько дунул через левое плечо. Смотрю — лейтенант в дверях проходной торчит и честь нам, дурак, отдает. Тендер хотел было ему ручкой сделать, но я ему так в бок двинул, что у него сразу все прощания из головы вылетели. Я тебе покажу прощаться, морда твоя толстозадая. Поплыли.

Справа у нас был институт, слева — Чумной квартал, а мы шли от вешки к вешке по самой середине улицы. Ох и давно же но этой улице никто не ходил и не ездил. Асфальт весь потрескался, трещины травой проросли, но это еще наша была трава, человеческая.

А вот на тротуаре по левую руку уже росла черная колючка, и по тому, как она росла, было видно, как четко Зона себя обозначает: заросли черной колючки у самой мостовой будто косой срезало. Нет, пришельцы эти все-таки порядочные ребята были. Нагадили, конечно, но сами же своему дерьму четкую границу обозначили. Ведь даже «жгучий пух», хотя его ветром как попало мотает, на нашу сторону из Зоны ни-ни. Дома в Чумном квартале облупленные, мертвые, но стекла в окнах почти везде целы, грязные только и потому вроде бы слепые. А вот ночью, когда проползаешь, очень хорошо видно, как внутри светится, словно спирт горит, язычками такими голубоватыми. Это «ведьмин студень» из подвалов дышит.

Так вот на квартал посмотришь — квартал как квартал, дома как дома, ремонта, конечно, требуют, а в общем, ничего особенного нет, людей только не видно. А вот в этом доме кирпичном, между прочим, наш учитель арифметики жил, но прозвищу Запятая. Дурак был и неудачник, третья жена у него ушла перед самым Посещением, а у дочки бельмо на глазу было, мы ее, помню, до слез задразнивали. Когда паника началась, он со всеми прочими из этого квартала в одном белье до самого моста бежал, все шесть километров без передышки. Потом долго чумкой болел, вся кожа с него слезла. Да кто в этом квартале жил — почти все переболели, поэтому-то и квартал Чумным называется. Некоторые померли, но в большинстве старики, да и то не все. Я. например, думаю, что они не от чумки померли, а от страху. Странное дело — кто в этом квартале жил, чумкой болел, а вот в следующих трех кварталах люди слепли; так кварталы теперь и называются — Первый Слепой. Второй Слепой… Не до конца слепли, а так, что-то вроде куриной слепоты. Рассказывают, между прочим, что ослепли они будто бы не от вспышки какой-нибудь там, хотя вспышки, говорят, были, а от сильного грома. Загремело, говорят, с такой силой, что сразу ослепли. Доктора им: да не может этого быть, мол, вспомните хорошенько — нет, стоят на своем: сильнейший грохот, от которого они и ослепли. И при этом никто, кроме них, грома не слыхал…

Да, будто здесь ничего и не случилось. Вон киоск стоит стеклянный, целехонек. Детская коляска в воротах, даже белье в ней будто чистое. Вот антенны только подвели: обросли какими-то волосами вроде мочала. Ученые наши на эти антенны все зубы точат — интересно, видите ли, им посмотреть, что это за мочало, нигде такого больше нет, только в Чумном квартале и только на антеннах. В прошлом году догадались: с вертолета якорь спустили на стальном тросе, зацепили одну. Только он потянул — вдруг «пш-ш-ш!» — смотрим: от антенны дым, от якоря дым, и трос уже дымится, да не просто дымится, а с жутким таким шипением, вроде как гремучая змея. Ну, пилот, даром что лейтенант, быстро сообразил, что к чему. Трос выбросил, а сам деру дал. Вон он, этот трос, висит, до земли почти свисает и сам теперь мочалом оброс…

Так потихоньку-полегоньку доплыли мы до конца улицы, до по ворота. Кирилл посмотрел на меня: сворачивать? Я ему махнул: «самый малый». Повернула наша «галоша» и пошла самым малым над последними шагами человеческой земли. Тротуар ближе, ближе, вот уже и тень «галоши» на колючки наехала… Все. Зона. И сразу такой озноб по коже. Каждый раз у меня этот озноб, и я не знаю до сих пор, то ли это Зона так встречает, то ли нервишки у сталкера шалят. Каждый раз думаю: вернусь и спрошу, у других то же самое или нет? — и каждый раз забываю. Ну, ладно, ползем потихоньку над бывшими огородами, двигатель под ногами гудит ровно, спокойно, ему-то ничего, его не тронут. И тут мой Тендер не выдержал. Не успели мы еще до первой вешки дойти, как принялся он болтать. Ну, как обычно новички болтают в Зоне: зубы у него стучат, сердце заходится, себя плохо помнит, и стыдно ему, и удержаться не может. Я думаю, это вроде поноса, от человека не зависит, а льет себе и льет. И чего только они не болтают! То начнет пейзажем восхищаться, то свои соображения по поводу Посещения примется высказывать, а то и вообще к делу не относящееся — вот как Тендер сейчас про новый свой костюм завел и остановиться не может: сколько он заплатил за него, да какая шерсть тонкая, да как ему портной пуговицы менял…

— Замолчи, — говорю.

Он грустно так на меня посмотрел, губами пошевелил — и снова. А огороды уже кончаются, глинистый пустырь пошел, где раньше свалка городская была, и чувствую я — ветерком здесь тянет. Только что никакого ветра не было, а тут вдруг потянуло, пылевые чертики побежали, и вроде бы я что-то слышу.

— Молчи, сволочь. — говорю я Тендеру.

Нет, никак не может остановиться. Ну, тогда извини.

— Стой, — говорю Кириллу.

Он немедленно тормозит. Реакция хорошая, молодец. Тогда я беру Тендера за плечо, поворачиваю его к себе и ладонью с размаху ему по забралу. Треснулся он, бедняга, носом в окошко, глаза закрыл и замолчал. И только он замолчал, как я слышу: тр-ррр… тр-ррр… тр-ррр… Кирилл на меня смотрит, зубы стиснуты, рот оскален. Я рукой ему показываю: стой, мол, стой, ради бога, не шевелись. Но ведь он тоже слышит, и, как у всех новичков, у него сразу позыв: действовать, делать что-нибудь. «Задний ход?» — шепчет. Я ему отчаянно головой мотаю, кулаком перед самым шлемом потряс: нишкни, мол. Эх, мать честная, с этими новичками не знаешь, куда смотреть: то ли в Зону смотреть, то ли на них смотреть. И тут я про все забыл. По-над кучей старого мусора, над битым стеклом и тряпьем разным поползло этакое дрожание, трепет какой-то, ну как горячий воздух над железной крышей в полдень, перевалило через бугор и пошло, пошло, пошло нам наперерез, рядом с вешкой прошло, над самой дорогой задержалось, постояло с полсекунды — или это мне показалось так? — и утянулось в поле, за кусты, за гнилые заборы, туда, к кладбищу старых машин.