1. Необычайные приключения Тартарена из Тараскона - Альфонс Доде

Напрасно Тартарен — Дон Кихот клялся, что будет осторожен, что будет тепло одеваться, что запасется в дорогу всем необходимым, Тартарен — Санчо ничего не хотел слушать. Бедняге чудилось, что его уже растерзали львы, что его, словно Камбиза[9], засосали пески пустыни, и другому Тартарену только тогда удалось немного успокоить его, когда он ему объяснил, что это еще не так скоро, что спешить некуда и что, собственно говоря, они же еще не уехали.

В самом деле: ведь никто не пускается в такое путешествие без надлежащей подготовки. Это, черт возьми, дело нешуточное, налегке туда не полетишь.

Прежде всего тарасконец решил перечитать все книги знаменитых путешественников по Африке, путевые очерки Мунго Парка, Кайе, доктора Ливингстона и Анри Дюверье[10].

В книгах этих он вычитал, что бесстрашные следопыты, прежде чем пускаться в дальние странствия, долгое время приучали себя обходиться без еды, без питья, приучали себя к форсированным переходам, ко всякого рода лишениям. По их примеру Тартарен начал питаться одной кипяченой водичкой. Кипяченой водичкой тарасконцы называют горячую воду с плавающими в ней ломтиками хлеба, головкой чесноку, тмином и лавровым листом. Диета строгая, — можете себе представить, как морщился при виде этого блюда бедняга Санчо!..

К питанию кипяченой водичкой Тартарен из Тараскона присовокупил и другие разумные меры. Во-первых, чтобы привыкнуть к долгим переходам, он заставлял себя каждое утро раз семь-восемь подряд обходить город — то скорым шагом, то гимнастическим, прижав локти к туловищу и, по обычаю древних, держа во рту два белых камешка[11].

Затем, чтобы не бояться ночной прохлады, тумана, росы, он каждый вечер выходил в сад и, спрятавшись за баобаб, выстаивал с ружьем часов до десяти, до одиннадцати.

Наконец, пока зверинец Митен оставался в Тарасконе, охотники за фуражками, поздней ночью возвращавшиеся от Костекальда домой через Замковую площадь, могли видеть во мраке таинственную фигуру, неизменно расхаживавшую взад и вперед за балаганом.

Это Тартарен из Тараскона приучал себя слушать без содрогания львиный рык в ночной темноте.

X

Перед отъездом

Пока Тартарен применял всякого рода героические средства, взоры Тараскона были обращены на него; никто ни о чем другом и не думал. Охота за фуражками влачила самое жалкое существование, романсы сходили на нет. Фортепьяно в аптеке Безюке изнывало от скуки под зеленым чехлом, на котором сохли, брюшком кверху, шпанские мухи… Из-за экспедиции Тартарена вся жизнь в городе замерла.

Надо было видеть, какой успех имел тарасконец в гостиных! Его рвали на части, за него боролись, его выпрашивали друг у друга на время, его похищали. Наивысшим счастьем для дамы было пойти с Тартареном под руку в зверинец Митен и послушать его объяснения перед клеткой со львом: как нужно охотиться на этих лютых зверей, куда целиться, с какого расстояния, как часто бывают несчастные случаи, и т.д. и т.д.

Тартарен отвечал на любые вопросы. Он прочитал Жюля Жерара[12] и знал все приемы охоты на львов как свои пять пальцев, точно сам вдоволь на них поохотился. И рассказывал он об этом необыкновенно увлекательно.

Но особенно хорош он был вечерами, у председателя суда Ладевеза или у бравого командира Бравида, то бишь каптенармуса в отставке, когда после ужина подавалось кофе, сдвигались стулья и по просьбе присутствующих он начинал рассказ о своей будущей охоте…

Облокотившись на стол и придвинув к себе чашку с кофе, герой сдавленным от волнения голосом рассказывал о тех опасностях, которые ожидали его в дальних краях. Он говорил о долгих засадах в безлунные ночи, о малярийных болотах, о реках, отравленных олеандровыми листьями, о снегах, о палящем солнце, о скорпионах, о тучах саранчи; еще он говорил о повадках крупных атласских львов, о том, как они нападают, об их необычайной силе, об их свирепости в период спаривания…

Затем, воспламененный своим собственным рассказом, он вскакивал из-за стола и, выбежав на середину столовой, подражал львиному рыку, выстрелу из карабина — бах! бах! — свисту разрывной пули — фюить! фюить! — размахивал руками, рычал, опрокидывал стулья…

Зрители бледнели. Мужчины переглядывались, качали головами, дамы закатывали глаза, тихонько взвизгивая от ужаса, старики воинственно потрясали своими длинными палками, а в соседней комнате мальчуганы, которых спозаранку укладывали спать, проснувшись от рычания и выстрелов, пугались и просили зажечь свет.

А между тем Тартарен все не уезжал.

XI

На шпагах, господа, на шпагах… Но не на булавках!

Да и собирался ли он уехать?.. Биограф Тартарена затруднился бы ответить на этот щекотливый вопрос.

Так или иначе, зверинец Митен выехал из Тараскона три с лишним месяца тому назад, а истребитель львов по-прежнему не трогался с места… Как знать: быть может, простодушный герой наш, ослепленный новым миражем, сам глубоко поверил, что уже съездил в Алжир. Быть может, когда он повествовал о своей будущей охоте, воображению его рисовалось, что он уже поохотился на львов, — рисовалось не менее отчетливо, чем консульский флаг, который он вывешивал в Шанхае, и стрельба, которую он — бах! бах! — открывал по монголам.

К несчастью, если Тартарен из Тараскона и на сей раз оказался жертвой миража, то все остальные тарасконцы этого избежали. Когда, после трехмесячного ожидания, выяснилось, что охотник еще и одного чемодана не уложил, поднялся ропот.

—  Это будет как с Шанхаем! — усмехаясь, говорил Костекальд.

Словцо оружейника имело в городе огромный успех, ибо никто уже не верил в Тартарена.

Простаки и трусы вроде Безюке, которые и от блохи готовы броситься наутек и которые, прежде чем выстрелить, непременно жмурятся, — они-то как раз были особенно беспощадны. В Клубе, на эспланаде — всюду с насмешливым видом подходили они к бедному Тартарену:

—  Ну чтэ, как же наше путешествие?

В магазине Костекальда к мнению Тартарена никто больше не прислушивался. Охотники за фуражками отреклись от своего вождя!

Затем посыпались эпиграммы. Председатель суда Ладевез, который в часы досуга охотно приударял за провансальской музой, сочинил на местном наречии песенку, получившую широкое распространение. В ней шла речь об одном знаменитом охотнике по имени мэтр Жерве, грозное оружие которого должно было истребить всех африканских львов поголовно. К несчастью, его окаянное ружье отличалось странной особенностью: сколько ни спускай курок, а пуля все ни с места.

А пуля все ни с места! Вы понимаете намек?..

Никто и оглянуться не успел, как песенку подхватил народ, и, когда Тартарен шел по улице, грузчики на пристани и маленькие чистильщики у его калитки распевали хором:

Ружье на славу у Жерве,Заряжено исправно.Ружье на славу у Жерве,А пуля все ни с места.

Однако при его приближении певуны умолкали — во внимание к двойным мускулам.

О, непостоянство тарасконских увлечений!..

Великий человек делал вид, что ничего не замечает, ничего не слышит, на самом же деле эта подпольная мелочная война, которая велась отравленным оружием, досаждала ему жестоко; он чувствовал, что Тараскон от него уходит, что народ переносит свою любовь на других, и это было ему невыносимо тяжело.

Хорошо подсесть к котлу популярности, но гляди, как бы он не опрокинулся, иначе вот как ошпаришься!..

Затаив душевную боль, Тартарен улыбался и, как ни в чем не бывало, продолжал вести мирный образ жизни.

Однако время от времени личина жизнерадостной беспечности, которую он нацепил на себя из самолюбия, внезапно спадала. Тогда горечь и негодование сгоняли с его лица улыбку…

И вот однажды утром маленькие чистильщики, по обыкновению, распевали у него под окнами «Ружье на славу у Жерве», и голоса этих паршивцев донеслись в комнату к бедному великому человеку в то самое время, когда он сидел перед зеркалом. (Тартарен носил бороду, но она у него росла столь стремительно, что он принужден был постоянно за ней следить.)

Вдруг окно с шумом распахнулось, и Тартарен в одной сорочке, в ночном колпаке, с намыленной щекой, потрясая бритвой и кисточкой, громовым голосом крикнул:

—  На шпагах, господа, на шпагах!.. Но не на булавках!

И вот эти-то замечательные слова, достойные войти в историю, по ошибке были обращены к каким-то соплякам, ростом не выше их ящиков, к рыцарям, совершенно не владеющим шпагой!

XII

Разговор в домике с баобабом

Среди всеобщего отступничества одна только армия сохраняла верность Тартарену.