Аферист и карьерист - Яна Вовк

– «Женишься ты или не женишься – всё равно раскаешься»[4].

– Я бы на вашем месте всё-таки женился. Гораздо спокойнее жить, когда воспитанием детей занимается жена.

– Жёны склонны воспитывать не только детей.

– Сомневаюсь, князь, что вас кто-либо решится воспитать, – съязвил Шале, отходя от стола и присаживаясь на диван.

Бенкендорф едва заметно покачал головой: если бы маркиз помнил, зачем пришёл сюда… Но самонадеянный французишко то злил его самого, то пытался куснуть князя, а в основном умудрялся делать и то и другое одновременно.

– Теперь надо заниматься воспитанием не жён и мужей…

– А, к примеру, географов, – отчётливо произнес Артемьев, и в кабинете стало очень тихо. Князь отложил газеты.

Бенкендорф почувствовал на себе его пронзительный взгляд, и в который раз испытал желание ответить резкостью. Но не смог. Разум мгновенно взял верх над спровоцированными эмоциями.

– О-о, господа, давайте не будем затрагивать тоскливые темы, – протянул Шале. – В такой чудесный день хочется говорить о чём-нибудь лёгком, приятном… например, о моей книге. Писательский талант в наше время – редкость. Я и Пушкин…

– Кто курирует дело Ильина? – прямо спросил князь, игнорируя болтовню маркиза.

– Дело столь запутанное, что, по всей вероятности, пройдёт не одни руки, – уклончиво ответил Бенкендорф, и тут же поинтересовался: – Вам, Георгий Павлович, угодно в том находить свои интересы?

– Я имею все основания полагать, что мои интересы полностью совпадают с интересами государя.

– Что за птица этот Ильин? – Радневский тоже присоединился к тоскливой теме. – Не так давно меня просила за него одна особа. Я не выяснял, каковы причины, побудившие её на то, и сказал, что ничего не знаю. Она была весьма настойчива. Так настойчива, что взяла с меня слово разузнать его судьбу.

– Я как погляжу, – на лице генерала появилась странная улыбка, – Ильина и в самом деле привезли в столицу тайно.

Шале потёр нос. Он не мог сказать ничего утешительного Бенкендорфу, поэтому обратился к графу:

– Хороша собой?

– Простите? – не понял Радневский.

– Особа та хороша собой?

– Не в моём вкусе.

– Верно, его любовница.

– Уверен, вы ошибаетесь, маркиз, – возразил Артемьев. – Ильина не было в России несколько лет. Какая женщина после столь долгой разлуки станет ходатайствовать за бывшего любовника?

– Я бы не удивился, – Бенкендорф будто задумался, – когда бы за Ильина просил таким образом господин Стеглов. Если я смею доверять моей памяти, они были некогда в тесной дружбе.

Граф покраснел, но промолчал. Намёк генерала задел чувства, которые он тщательно прятал.

– Стеглов не стал бы перекладывать ответственность на женские плечи, а тем более ставить свою жену в неловкое положение, – холодно сказал князь, тоже задетый догадкой Бенкендорфа.

Радневский отвёл взгляд. Шале один оставался в состоянии полной гармонии с самим собой и с окружающим миром. Он играл лорнетом, который практически никогда не использовал по назначению, и мило поблёскивал пуговицами своего нового сюртука. Бенкендорфу пришлось спасать ситуацию.

– Родственник Ильина имел непосредственное участие в декабрьском мятеже, – объяснил он. – Агентами было перехвачено его письмо к Ильину – письмо крамольного содержания. Разумеется, не отреагировать на подобное мы не имели права.

Выслушав генерала, Радневский поднялся.

– Господа, мне пора. Прошу извинить меня, – сдержанно произнёс он.

– Как жаль, – вздохнул маркиз. – Приезжайте завтра ко мне. Вист и хорошее вино, надеюсь, поднимут вам настроение.

– Благодарю…

Князь последовал за уходящим гостем. Граф обернулся к нему, как только они оказались одни.

– Я вам признателен, Георгий Павлович, и буду рад в свою очередь оказать услугу.

– Вы мне ни в коей мере не должны.

– Я в самом деле спешу, – попытался оправдаться гость, и, замявшись, добавил: —Даю вам слово, что не Элен просила за Ильина.

– Я знаю.

– Вы догадались, о ком я говорил?

– Нет, но я уверен, что Стеглов не прислал бы к вам свою жену.

Радневский перешёл на шёпот:

– Не стоит вам, князь, осложнять отношения с генералом. Он памятлив, и кто знает, чем обернётся завтра то, что сегодня выглядит как дружеский спор.

– Никто не знает, кем завтра проснётся.

– А вам интересно услышать, кто обращался ко мне по поводу Ильина?

– И кто же?

– Я разочарую вас, назвав её. Это кузина сестёр Прохановых – Ольга Ильинична, жена Романа Топорина.

– И отчего я должен разочароваться?

Радневскому показалось, что Артемьев потерял последний интерес к разговору. Князь старался быть вежливым, но на его смуглом лице с резкими чертами появилось то выражение, какое определяет степень нетерпения.

– Должен заметить, – граф всё же не смог не продолжить, – мало кто понимает выбор Романа Степановича.

– О чём вы?

– О его жене.

– Да будет вам, Фёдор Александрович, – протянул князь. – Неужто мы с вами станем обсуждать такую безделицу? Я и Топорина-то в глаза не видел.

– Вполне приличный господин. Кстати, великолепно играет в вист… и не только.

Радневский не стал вдаваться в подробности, из которых бы выяснилось, кто кому сколько проигрывает и кто кому сколько должен. Князь попрощался с ним, и уже собрался вернуться в кабинет, как граф вспомнил, что ещё не договорил.

– А знаете, она до замужества, когда ещё в Москве жила…

Артемьев наблюдал, как лакей помогает графу просунуть руки в тесные рукава шубы. Каждый раз, надевая её, Радневский проделывал гимнастические упражнения для плечевого пояса, но покупать шубу попросторней не хотел. В этой он казался себе более стройным и привлекательным.

– …а после к ним всё турок ходил, – говорил граф, не останавливаясь. – Так этот турок чуть не украл её. Хорошо, слуги заметили вовремя, что кто-то в дом пробрался. Разве стал бы мужчина красть женщину, ежели б она ему надежд не подавала?

– Ай-яй-яй, и куда смотрел Роман Степанович! – раздался сокрушённый возглас незаметно подошедшего маркиза.

Радневский поспешно попрощался, и, наконец, ушёл. Артемьев и Шале переглянулись, но воздержались от реплик, почувствовав за спиной присутствие генерала.

– Мне, пожалуй, тоже пора, – сказал Бенкендорф.

– А я еще чуть задержусь, с позволения князя, – вздохнул Шале и зевнул, прикрывая рот кончиками пальцев.

Генерал незаметно кивнул ему и обратился к Артемьеву:

– Искренне рад, Георгий Павлович, что вы нашли друга в лице маркиза. Маркиз – милейший человек. Только не садитесь играть с ним в карты: он проиграет вам всё состояние, и его очаровательная супруга ему этого не простит.

Когда Шале и Артемьев остались без присмотра Александра Христофоровича, они вернулись в кабинет. Маркиз сразу повалился на диван, и, закинув ноги на валик, принялся изучать лепнину на потолке. Было очевидно, что с уходом двух гостей он почувствовал себя гораздо приятней, и, не сводя взгляда с золочёных веточек над головой, стал насвистывать какую-то незатейливую мелодию и при этом щёлкать пальцами в такт.

– Да уж, – присаживаясь в кресло напротив него, усмехнулся князь. – С чего это Бенкендорф решил приложить устную печать к договору нашей дружбы?

– О, Георгий Павлович! – Шале перестал свистеть, но взгляд его всё ещё оставался приклеенным к золочёным веточкам. – Генерал только хотел, чтобы вы были хоть чуточку доверчивы к моей персоне, и, к примеру, захаживали ко мне в гости, делились со мной планами, пили в моей компании много вина, увлекались моей женой и имели возможность проговориться о чём-либо тайном. Или у вас нет тайн, господин Артемьев?

Брови князя поднялись вверх.

– Да что вы говорите, маркиз! Помилуйте, о какой дружбе может идти речь, когда все привыкли видеть нашу взаимную неприязнь?

– Ах, неприязнь всегда можно заменить любовью. Я компанейский человек, меня нельзя не любить. Отчего же вы должны быть исключением? – маркиз повернул лицо, сияющее самодовольством. – Зато вы сможете всегда приходить в мой дом. Друзья не должны лишать себя удовольствия ходить друг к другу в гости…

Артемьев смотрел на маркиза, кивая ему в подтверждение, и вдруг резко схватил его за руку и потянул на себя. Шале свалился.

– Жоржи! Чёрт побери, ты в своём уме?! – возмутился он, быстро вставая. – У меня чуть сердце не выскочило!

Князя прорвало громким смехом.

– Дикарь, – уже обиженно фыркнул маркиз. – Когда-нибудь я вызову тебя на дуэль!

– Ты слишком дорожишь своей холёной шкурой, чтобы решиться на такое безумство, как дуэль. Ты не за тем остался, Пашка, и не за тем, чтобы уверять меня в своей дружбе.

Шале вздохнул, продолжая стоять. Весь лоск и напыщенность слетели с него, как пудра. Перед князем оказался раздосадованный плут, колебавшийся в намерениях, известных ему одному, и ничуть не усомнившийся в своих способностях дуэлянта.