Бульон терзаний - Ольга Лукас

Вот у Лехи Змеиного дома – целый спортзал с тренажерами. Да у него не квартира, а дворец. Он вообще молодчина, этот Змеиный. Фильмы снимает, передачу свою ведет на «Культуре», пишет книги. Сам еще успевает у кого-то играть и никогда не опускается до пошлости. Жена – дочь прославленного кинорежиссера, королева красоты. Сын – умница, знаменитый адвокат, сам учился, без всякого дедушкиного блата. Дочка замужем за продюсером с Первого канала. Сама, правда, не работает, но, когда у тебя такие отец, дед, муж и брат, можно ведь и не работать. Так, ладно. Следующий пункт – жим лежа. Владимир поднялся на ноги, встряхнулся, как собака после купания. Еще раз встряхнулся. Ну же, ну, последний рывок. Нет. Не сегодня. Завтра – отжимания. Завтра он с них начнет, ими и закончит.

А Леха не меньше часа каждое утро на своих тренажерах занимается. Впрочем, когда это было? Надо бы позвонить, повидаться.

Владимир вышел на кухню, раздвинул занавески. Поставил на огонь сковородку, зажарил яичницу. Вскипятил чайник. Позавтракал. Без двух минут десять. Все по плану. Полтора месяца – никаких сбоев. Подъем, зарядка, яичница, чай. А сейчас – за стол, работа не ждет.

Владимир вернулся в комнату, застелил постель. Даже не стал смотреть на часы.

Каждое утро, примерно в десять, этажом выше начинали звучать гаммы. К полудню гаммы сменялись простенькими пьесками, которые после обеда превращались в полноценные музыкальные произведения, а вечером над головой царили джазовые импровизации. Это повторялось изо дня день, будто там, наверху, жил гениальный музыкант, имеющий редкие проблемы с памятью. Каждый день он просыпается утром и учится играть заново. Вот он садится за инструмент, робко, словно в первый раз, прикасается к клавишам. Но почему у него все получается так легко? А что, если открыть сборник этюдов и сыграть что-нибудь? Надо же, выходит! А если взять пьесу посложнее? И это получилось! Под вечер он парит под облаками, в окружении нот. Но вот наступает ночь, приносит забвение, и утром он снова – беспомощный ученик.

На самом деле – и Владимиру это прекрасно известно – наверху живет пожилая дама-концертмейстер, дающая уроки музыки на дому. По утрам к ней приводят дошкольников, после школы – более взрослых деток, потом заходят студенты. А вечером, разделавшись с учениками, она играет для себя.

Только в выходные обязательная музыкальная программа меняется. В субботу весь день тихо – преподавательница музыки встречается с подругами. А в воскресенье джаз начинается с самого утра.

Владимир сел за письменный стол, достал из верхнего ящика скоросшиватель, на котором было от руки аккуратно написано: «Владимир Виленин. Пьеса „Мир пустой“. Черновики и наброски». Раскрыл, перечитал вчерашнее. Что-то перечеркнул. Что-то скомкал и выкинул в урну.

Над столом, как панорама Бородинского сражения, висела схема будущего шедевра. Владимир пишет пьесу уже три года. А до этого пять лет вынашивал идею. Вот напишет – и всем покажет. Будет величайшее явление культуры! Даже Лехе подобного не сделать. Чтоб такую пьесу написать, надо всего себя ей отдать, все силы, все мысли, всю энергию. И время, конечно.

Владимир поправил очки, внимательно посмотрел на схему. На ней стрелками были отмечены перемещения персонажей из сцены в сцену, нарисованы эскизы декораций. Где-то были подклеены чистые листки, что-то было замазано или стерто. План менялся, он жил своей жизнью. Дочка Аня предлагала купить пластиковую доску, на которой можно писать фломастерами. Написал, не понравилось – стер. И оно без следа исчезло.

Но Владимир не хочет, чтоб его труды исчезли без следа. Он будет наклеивать и наклеивать листки поверх схемы. Чтобы исследователи будущего, которые напишут множество научных работ о пьесе «Мир пустой», – чтобы они смогли понять, из чего все это появилось и в каких муках рождалось.

Владимир достал чистый листок. Явление первое. Очень важно с самого начала показать масштабность задумки: чтобы и девять кругов ада, и современное искусство, и мысли о вечном. Наверное, тут должен выйти хор и спеть – что? Нужен очень простой и короткий пролог. И каждый в этом хоре, помимо того, что голосом он ведет общую линию, своей игрой должен показать дополнительный смысл, принадлежащий только его персонажу.

Владимир достал исчирканный листок со списком действующих лиц. Кое-где в скобках он уже вписал фамилии исполнителей: мировых знаменитостей и своих коллег из театра.

Нет, Герольда придется вычеркнуть, а заодно и Купидона. Это все штампы, стереотипы. Обвинят в подражании…

Владимир представил, какие отклики он получит на пьесу, если вовремя не удалит из нее Герольда с Купидоном. Особенно язвительную отповедь ему даст театральный обозреватель «Независимой». Владимир вообразил газетный лист и несправедливые слова, сбившиеся в злые строчки.

«Нет, нет, нет. Вы все поняли не так! Я вам сейчас объясню!» – подумал Владимир. И вернулся в реальный мир. Никаких злых откликов нет. Ни одного отклика на пьесу! Ни единого. Потому что и пьеса еще не написана.

Гаммы над головой. Прежде чем играть пьесы, играют гаммы.

Прежде чем писать пьесу, Владимир сочинял стихи и песни. Одну свою песню он даже исполнил в фильме, который, к сожалению, так и не оценили по достоинству.

Нет, первое действие сегодня явно не идет.

Владимир достал черновик пятой картины, перечитал внимательно. Аккуратно удалил Герольда – стало легче, лучше. Вписал удачную реплику. Достал ластик, стер линии Герольда и Купидона на общей схеме. Снова присел, набросал общую идею пролога.

Гаммы над головой стихли. Значит, скоро двенадцать. Что ж, Владимир продуктивно поработал над пьесой. Но на сегодня у него не осталось творческих сил. Он сложил черновики и наброски в скоросшиватель, убрал все в ящик стола и достал ноутбук.

Вообще-то он компьютерно грамотный. Но пьесу пишет от руки. Потому что это – вечное. А еще потому, что в мире однажды может пропасть все электричество – и вместе с ним пропадет и пьеса.

Ноутбук нужен для того, чтобы заказывать продукты и платить за квартиру. А еще – для того, чтобы проверять почту. Иными словами, позволяет ограничить общение с людьми до минимума.

Владимир не то чтобы любит сидеть дома – напротив, он легок на подъем и готов играть без отдыха и за смешные деньги. Но только, пожалуйста, предлагайте нормальные роли. Не предлагают. Вообще уже никаких не предлагают.

Нормальные роли остались в театре – их всего три, да и спектакли ставят в афишу не каждый месяц, но зато хоть играешь и уважаешь себя.

А домоседство – это такая разновидность подвижничества. Режим, подъем по будильнику, трезвый и высокоморальный образ жизни – все во имя пьесы. Вот он напишет ее и уже не будет сидеть дома. О нем сразу вспомнят и заговорят. У него будут брать интервью умные, понимающие журналисты – как у Лехи. Его пьесу везде поставят и экранизируют, и она будет популярнее сериала, в котором бедняга Стакан уже три года играет этого своего Батяню.

Так будет. Или не так, но скоро что-то произойдет – и все изменится. Иначе Владимир сорвется – и уйдет в запой. И пусть всем будет хуже!

Глава четвертая

Кое-что о Среднекаменном театре

Стоило только подумать про срыв и запой – и вот вам, пожалуйста. Звонок телефона. Номер знакомый. Прямо до боли знакомый. Стакан Петрович, собственной персоной; как чувствовал, что Владимир его все утро вспоминал.

– Здорово, Виленыч, – весело прокричал он в трубку, – ты сегодня вечером в Средневекаменном или вольно фармазонишь? А то есть идея повидаться.

– А кому принадлежит идея? Кто еще будет?

– Мне принадлежит идея. Будешь ты и буду я. Потом, если хочешь, поедем к цыганам.

– Нет, знаешь, я сейчас не пью. Стараюсь. Работаю тут. Повидаться – да, к цыганам – нет.

– Вычеркиваю, значит, цыган.

– Я думал – меня.

– Тебя – никогда. Значит, так. Встречаемся на «Чеховской» и пьем там кофе, как студентки филфака.

– Только кофе?

– Да, кофе, только кофе и ничего, кроме кофе.

– Значит, кофе на Чеховской?

– На Чеховской. Кофе. Через два часа. Адрес я тебе скину сейчас.

Выпить со старым другом – ха! – по чашечке кофе. Что может быть приятнее и невиннее? Владимир сверился с расписанием: по плану значится «приготовление обеда» и «обед». Ладно. Пообедать, в порядке исключения, можно и в кафе.

Но Стакан все же нечуткий человек. И он туда же: «Средневекаменный!»

Московский Средний Камерный театр, в котором работали Владимир, Стакан и их третий друг, Леха Змеиный, в 1994 году переехал из старого особняка в Трехпрудном переулке в новое здание, расположенное во дворах между улицами Большие и Малые Каменщики. И тут же получил неофициальное название Средний Каменный Театр. Артисты стали звать себя Невольные Каменщики (потому что переехали они не по собственной воле). Постепенно название театра сократилось до Среднекаменного. А злые языки величали его «Средневекаменный», намекая на несколько старомодную режиссуру и предсказуемый выбор постановок. Даже Леха не позволяет себе назвать родной театр «Средневекаменным» – хотя имеет право. Он-то еще в начале двухтысячных поставил два весьма современных спектакля, которые были очень тепло приняты критикой. А Стакан? Он сам, вообще, хоть что-нибудь в состоянии создать или так и будет на протяжении двадцати тысяч серий играть своего Батяню? Да если Капитан захочет восстановить что-нибудь из старого репертуара, да позовет Стакана – тот прибежит, прилетит – и наплевать, что это уже не в моде.