Идиот - Федор Михайлович Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Своим неверием они вселяют сомнение и в Мышкина, и в Достоевского. Достоевский провоцирует Мышкина полюбить ближних любовью человеческой. И Мышкин влюбляется. В Аглаю. В Настасью Филипповну. В Рогожина. Во всех. И как только он поддается этому чувству, он перестает быть «идиотом». Становится человеком. Происходит его вхождение в мир людей. И одновременно – отделение от него. Он больше не чувствует единения с ними. Его Россия распадается на отдельных Рогожиных, Барашковых, Епанчиных, Иволгиных, Тоцких и т. д. И многие перестают его любить. Любовь человеческая ревнива и зла. Все чаще Мышкин пробуждает у окружающих не сочувствие и отклик, как в первые дни своего пришествия, а раздражение, возмущение, негодование.
Отказавшись от своего призвания нести свет Христовой любви, пойдя, как ему казалось, навстречу людям, а на самом деле – у них на поводу, Мышкин превратился в жалкого и беспомощного ребенка, великовозрастного недоросля, вызывающего своими поступками и поведением лишь насмешку.
Достоевский пытается вернуть своего героя в прежнее состояние, но тщетно. Мышкин, уступив однажды, не способен более к полноте прежнего чувства. Он забыл его. Утратил. Он теперь, как и все, знает о нем лишь теоретически.
В 1864 году, у гроба первой жены, скорбя и мучаясь виной, – в последние, страшные дни ее он не мог ей дать целительной поддержки любовью, ибо охладел и был влюблен в другую женщину, – Достоевский записал: «Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно» (20, 172). Мысль эта будет жечь Достоевского до конца его дней. Ее он осторожно попробует заявить в образе Сони Мармеладовой. В Мышкине решится высказаться со всей полнотой.
В «Идиоте» Достоевский задался страшным вопросом: возможна ли Христова любовь без Христа? Посильна ли она для человека? Он придумал героя первородной невинности, вырастив, как в пробирке, существо безгрешное, почти бесплотное, не ведающее зла мира, с сердцем, полным жизни и радости. Положительно прекрасного человека. Он послал его к людям, дав ему силу любви Христовой. Но герой не справился с этим даром. Не удержался на высоте Абсолюта. Храм, который строил исторический – в «Истории…» Карамзина – Мышкин, обрушился: слишком много песка строитель в раствор добавил.
Более того, оказалось, что любовь Христова без Христа непосильна и для людей, к которым она обращена. Она им не нужна! Но нужна ли им тогда Христова любовь Христа? Этот вопрос нависает мучительной грозной тенью. Поверят ли люди в Христову любовь Христа? Когда Он придет к ним вновь, как обещано. Или, как и две тысячи лет назад, отрекутся от Него, не поверят, распнут? Как отреклись от Христовой любви Мышкина, не поверив ей, повергнув несчастного в окончательное безумие. В беспросветный клинический идиотизм.
Со скорбью в сердце признал Достоевский: эксперимент «Князь Христос» дал отрицательный результат. В следующем своем романе – «Бесы» – он вложил в уста одного из героев такие слова о Христе: «Этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после Ему такого же, и никогда, даже до чуда. В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда» (10, 471). Горькие слова, выстраданные катастрофой князя Мышкина. Трагизм романного финала в «Идиоте» носит метафизический характер и оттого потрясает каждого читателя.
Но от задачи изобразить «положительно прекрасного человека» Достоевский не откажется. Напротив, только укрепится в понимании ее необходимости. И в возможности решения ее. Опыт «Идиота» даст ему основу для развития заветной и любимой мысли. Новый «князь Христос», Алеша Карамазов, герой его итогового романа «Братья Карамазовы», выступит фигурой цельной и убедительной. Явление положительного прекрасного человека в русском мире состоится.
«Я из сердца взял его», – писал Достоевский о герое «Бесов» Николае Ставрогине. Пожалуй, еще с бо́льшим основанием он мог бы сказать так о Мышкине. В этом персонаже очень много от самого́ писателя. И не только такая яркая и приметная деталь, как эпилептическая болезнь. Но его кротость, доброта, прямодушие, его стремление всем помочь. «Все забитое судьбою, несчастное, хворое и бедное находило в нем особое участие. Его совсем из ряда выдающаяся доброта известна всем близко знавшим его»[2], – вспоминал о Достоевском его друг А. Е. Врангель. Глубокая духовность Мышкина, его горячая вера, страстная любовь к России унаследованы им также от Достоевского. Его четырехлетнее заточение в швейцарской клинике сродни годам каторжного узилища Достоевского, и жадность, с которой он набрасывается на жизнь, конечно, пережита Достоевским самолично.
Мышкин не только автобиографичен, но и автопортретен. С. Д. Яновский, познакомившийся с Достоевским в 1846 году, в пору, когда тот был в возрасте Мышкина, описывает его таким: «Роста он был ниже среднего, кости имел широкие и в особенности широк был в плечах и в груди; голову имел пропорциональную, но лоб чрезвычайно развитой с особенно выдававшимися лобными возвышениями, глаза небольшие светло-серые и чрезвычайно живые, губы тонкие и постоянно сжатые, придававшие всему
