Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917 - Ричард Пайпс

С той поры российские высшие учебные заведения стали опорой политической оппозиции. В.К.Плеве, крайне консервативный директор департамента полиции, считал, что «почти все цареубийцы и большое число замешанных в политических преступлениях» были студентами13. По мнению кн. Е.Н.Трубецкого, либерального ученого, университеты были теперь насквозь политизированы и студенты все менее заботились об академических правах и свободах, увлекаясь лишь политикой, что делало невозможным нормальное течение академической жизни. В 1906 году Трубецкой описывал университетские волнения 1899 года как начало «общего кризиса государства»14.

Волнения в высших учебных заведениях протекали на фоне возрастающих оппозиционных настроений в учрежденных в 1864 году органах местного самоуправления — земствах. В 1890 году, в эпоху контрреформ, права земств были урезаны, что вызвало такое же недовольство среди земцев, какое Университетский устав 1884 года вызвал у студентов. В конце 90-х годов земцы стали устраивать полулегальные совещания с политическим оттенком15.

На этой стадии правительство еще стояло на распутье: оно могло либо посредством различных уступок примирить оппозицию, пока еще не выходящую за рамки образованных слоев общества, либо обратиться к еще более суровым репрессивным мерам. Пойти путем уступок было бы, очевидно, более мудро, ибо оппозиция представляла собой слабо связанные разнородные элементы, наиболее умеренные из которых можно было примирить ценою сравнительно небольших уступок и тем самым отторгнуть от элементов революционных. Репрессии же, наоборот, заставляли эти разнородные элементы теснее сплотиться и радикализировали умеренных. Твердая приверженность Николая II абсолютизму проистекала отчасти из верности данной при коронации клятве сохранить вверенный ему отцом режим, отчасти — из глубоко коренящегося убеждения, что интеллигенция не способна править империей. Не отвергая в принципе возможности определенных уступок, способствующих воцарению порядка, Николай II никогда не мог проявить требуемого терпения и, если сделанные им уступки не приносили немедленно ожидаемого результата, сворачивал с этого пути и обращался к полицейским мерам.

Когда в апреле 1902 года студент-радикал убил министра внутренних дел Д.С.Сипягина, было принято решение предоставить полиции практически неограниченные права. Назначение В.К.Плеве на место Сипягина послужило сигналом к началу политики неуклонной конфронтации с обществом, объявлением войны всем, кто ставил под сомнение принцип самодержавия. В период двухлетнего владычества Плеве Россия чуть было не превратилась в настоящее полицейское государство в нынешнем «тоталитарном» смысле.

Для современников Плеве представлял загадку: неизвестны были даже место и дата его рождения. Только недавно исследования архивов помогли пролить свет на его прошлое16. Немец по происхождению, он вырос в Варшаве, обучался на юридическом факультете, после окончания которого некоторое время служил присяжным поверенным. Начало его серьезной бюрократической карьеры относится к 1888 году, когда он возглавил новообразованный департамент полиции, призванный бороться с крамолой. Чтобы быть более ко двору в министерстве, где царили сравнительно просвещенные взгляды, он, говорят, даже выказывал себя либералом17. С этого времени он жил и работал в скрытом от глаз непосвященных мире политического сыска. Пользуясь приемами внедрения и провокации, он достиг блестящих результатов: насаждая своих агентов в революционные организации, он разрушал их изнутри. Он прекрасно разбирался в вопросах, касающихся государственной безопасности, обладал завидной работоспособностью и умел очень искусно приспосабливаться к ветрам перемен в придворных настроениях. Живое воплощение бюрократического консерватизма, он не желал предоставлять обществу права голоса в государственных делах. Какие-либо перемены (необходимость которых он в принципе признавал) должны были, по его мнению, происходить только по инициативе сверху, с высоты монаршего трона. Говоря словами его биографа, он был «не столько против перемен, сколько против потери влияния»18.

Нетерпимый к общественной инициативе, он вполне допускал, что правительство может взять на себя заботу о проведении необходимых изменений в существующем государственном устройстве. Функции полиции, считал он, не ограничиваются лишь пресечением крамолы, но подразумевают и позитивную деятельность, выражающуюся в управлении теми силами, которые сама жизнь вынесла на поверхность и которые, предоставленные сами себе, могут подорвать политическую монополию правительства. В таком незаурядном распространении полицейских функций таится зерно современного тоталитаризма. Отказываясь видеть различия между умеренной (лояльной) и радикальной оппозицией, он невольно сплотил единый фронт, который под именем освободительного движения в 1904–1905 годах вынудил правительство уступить свои самодержавные прерогативы.

Вступив в должность, Плеве попытался склонить на свою сторону наиболее консервативное крыло земства. Но в земских депутатах он видел только государственных служащих, а во всяком проявлении независимости с их стороны — неповиновение. В стремлении превратить земство в департамент министерства внутренних дел Плеве не только потерял симпатии консервативных земцев, но и вызвал полевение земцев-конституционалистов, и к 1903 году ему пришлось отказаться от своей единственной попытки примириться с обществом.

Еще один мощный удар его отношениям с общественностью нанес ужасающий еврейский погром в Кишиневе, случившийся на Пасху 4 апреля 1903 года. Во время погрома погибло около 50 евреев, многие были изувечены, а их имущество разграблено и уничтожено. Плеве не делал секрета из своей нелюбви к евреям, оправдание которой он находил в том, что возлагал на евреев вину за революционное брожение в стране (по его уверениям, среди революционеров не менее 40 % были евреями). Хотя нет прямых свидетельств того, что Плеве непосредственно подстрекал к погрому, тем не менее его широко известные антисемитские чувства и терпимость по отношению к антисемитским выступлениям дали бессарабским властям повод надеяться, что он не будет препятствовать погрому. Поэтому и они ничего не предприняли для его предотвращения. Это бездействие властей, а также скорое освобождение задержанных погромщиков укрепили широко распространенное в обществе мнение о причастности Плеве. Еще более расстроила отношения Плеве с обществом его русификаторская политика в Финляндии и Армении.

Итогом правления Плеве явился уникальный эксперимент с опекаемыми полицией профсоюзами, известный как «зубатовщина» (по имени С.В.Зубатова, начальника Московского охранного отделения). Это была дерзкая затея, ставившая целью оградить рабочих от влияния революционеров, удовлетворяя их экономические требования. Брожения среди рабочих наблюдались уже в 80-х годах прошлого века. Недавно народившееся рабочее движение было аполитичным и сводилось к требованиям улучшения условий труда, повышения жалованья и другим чисто тред-юнионистским проблемам. Но поскольку в России в то время всякая организованная деятельность, идущая снизу, признавалась нелегальной, то самые безобидные действия рабочих (как, например, объединение в кружки с целью взаимного вспомоществования и просветительства) обретали крамольный смысл. Это обстоятельство использовала радикальная интеллигенция, которая в 90-е годы разработала «агитационную» тактику, суть которой состояла в том, чтобы подстрекать рабочих к экономическим забастовкам в расчете на то, что неминуемые полицейские репрессии толкнут их на политическую борьбу19.

Зубатов, бывший революционер, переродился в ярого монархиста. Под руководством Плеве он выработал технику психологической «обработки» революционной молодежи, склоняя ее к сотрудничеству с властями. Прекрасно зная проблемы, беспокоившие рабочих, он пришел к выводу, что сами по себе они с политической точки зрения безобидны и обретают политический характер лишь оттого, что действующее законодательство ставит их вне закона. Он считал неразумным для правительства выдавать вполне законные экономические претензии рабочих за политические преступления. В 1898 году он подал начальнику петербургской полиции Д.Ф.Трепову памятную записку, в которой высказывал мнение, что для того, чтобы выбить почву из-под ног радикальных агитаторов, нужно предоставить самим рабочим законную возможность влиять на свою судьбу. Он доказывал, что радикальная интеллигенция не представляет серьезной угрозы режиму, пока она не получит доступа к массам, а это возможно предотвратить, легализовав экономические и культурные чаяния рабочих20. Зубатов сумел привлечь на свою сторону Трепова и других влиятельных сановников, включая вел. кн. Сергея Александровича, ультрареакционного московского генерал-губернатора, и при их поддержке стал организовывать официальные профсоюзы21. Это нововведение встретило противодействие со стороны тех, кто опасался, что покровительствуемые полицией организации не только станут помехой для деловых кругов, но и в случае производственных конфликтов поставят правительство в весьма щекотливое положение, обязывая его поддерживать рабочих в борьбе с администрацией.