Самые чужие люди во Вселенной - Эрик Пессан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ножик складной, со светлой деревянной ручкой, чтобы его открыть, нужно повернуть ободок и вытащить лезвие. На лезвии выгравировано мое имя. К сожалению, не Джеф, а настоящее, Жан-Франсуа.
С ножиком в кармане мне спокойнее. Мы спускаемся по лестницам, в холле никого, открываем дверь в подвал. Брат не умолкает, он говорит, что велосипед на месте, а ведь это единственная ценная вещь в кладовке, что он не помнит точно, действительно ли человек ударился о бетонную стену, что человек очень странный, внешне похож на черного, но у него такая белая кожа, как будто искусственная. «Альбинос?» — спрашиваю я. Норбер смотрит на меня молча, как всегда, когда не знает слова или чего-то не понимает. Хотя он меня и старше, я ненавижу этот его остолбенелый вид. Он ни за что на свете не признается, что чего-то не знает, потому и упускает случай узнать, проявить любознательность, научиться. У меня нет времени объяснять, мы уже в самом низу. Я сую руку в карман штанов и сжимаю рукоять ножа. Мне приходит в голову, что, может быть, стоило разбудить папу.
Мы делаем шаг, другой, держимся бок о бок, доходим до двери, которая ведет в отсек, где кладовки. Норбер замирает и не поворачивает ко мне голову. Я все понимаю, вынимаю руку из кармана, толкаю дверь — и вот он, этот человек, стоит в двух метрах и смотрит прямо на нас. Норбер не соврал: кожа у него действительно неестественно белая. Его лицо не выражает ничего: ни злобы, ни страха, ни напряжения, ни удивления. Как будто маска. Проходит секунда, две, три. А потом человек издает вопль, какой ни одному горлу и рту издать не под силу. Он похож на стрекот кузнечика или саранчи, но в тысячу раз громче. У меня делается гусиная кожа, буквально: волоски на предплечьях встают дыбом.
В этот момент срабатывает таймер, гаснет свет, и я тоже испускаю крик, ужасно высокий и пронзительный. С конца зимы голос у меня начал ломаться, и я иногда сам слышу, что говорю как герой мультфильма.
Я думаю, что человек может воспользоваться темнотой и броситься на нас, втягиваю голову в плечи, мне страшно, теперь я уже не знаю, что делать. Вспоминаю про ножик и понимаю, что не сумею защититься. Я могу остругать ножиком деревяшку, могу развлекаться, втыкать ножик в доску, которая стоит на козлах и служит мне письменным столом, но я не смогу им драться.
Пролетает еще секунда, Норбер отступает. Мой брат прибежал звать на помощь, а теперь меня же бросает. Внезапно я чувствую толчок, Норбер вопит, мы получаем удар дверью в спину, и я едва успеваю различить в проеме силуэт человека, взбегающего по лестнице. Дверь захлопывается, и вот мы опять во мраке.
Протекает целая вечность, прежде чем я, осмелев, решаюсь действовать. Глаза понемногу привыкли к темноте. Очень медленно я придвигаюсь к выключателю, его оранжевая кнопка мигает в паре метров от нас. Вспыхивает свет. Норбер вскрикивает. Человек исчез. Он оставил нас наедине с нашими догадками и страхами.
Наверху беглеца нигде не видно, ни в холле, ни снаружи, на парковке. Как в воздухе растаял. Минуты две мы с Норбером переговариваемся, он снова рассказывает, как незнакомец навалился на него в подвале. Я отвечаю, что это явно не призрак, потому что он меня толкнул. Воспользовавшись случаем, я спрашиваю Норбера, почему он так рано встал в каникулы и куда собирается. Норбер отводит взгляд, секунду медлит, опускает глаза. «Мне пора», — говорит он. И возвращается в кладовку за велосипедом. Я к нему больше не пристаю, просто жду. Он поднимается с велосипедом на плече, и я смотрю, как он катит прочь.
Благодарности я от него не дождусь никогда. Как и ответа на свои вопросы.
Я выхожу на минутку на улицу глотнуть воздуха, у меня в ушах еще звучит крик того человека, перед глазами еще стоит его бесстрастное лицо. Небо низкое, пасмурное, затянутое облаками. Я смотрю вверх, на наш дом: шторы в папиной комнате еще закрыты. Деревья на парковке уже страдают от солнца. Листья желтеют, лето знойное, я слышал, скоро снова будет жарко, как в печке.
Никак не прогнать из головы крик незнакомца. Я вставляю в уши наушники и делаю звук на полную мощность, чтобы полегчало.
Я решил, что больше никогда не увижу беглеца. И снова ошибся.
Может быть, по дороге вдоль здания проезжают в машинах люди, не спавшие ночь, и не спускают глаз с тротуара. Я ничего об этом не знаю. Я слушаю Korn, которая поет про falling away from me[2].
В конце концов я возвращаюсь в дом. Хочется есть, на столе ждет миска хлопьев. На лестнице я натыкаюсь на того типа, который только что звонил в дверь. Он становится передо мной и преграждает дорогу. Я поднимаю на него глаза и вынимаю один наушник. Человек не улыбается. В романе про него написали бы, что его лицо словно вытесано из камня. Я не очень хорошо понимаю, что это значит, но мне кажется, это правдоподобное описание его сурового сухого лица. Он еще рта не раскрыл, но мне уже ясно, что к жилищному кооперативу и реновации квартала он отношения не имеет. Очень медленно и с незнакомым акцентом он спрашивает, не видел ли я необычного человека. Белого негра. Не поздоровался со мной, мне не нравится, что он употребил слово «негр», я мотаю головой. Человек несколько секунд пристально смотрит мне прямо в глаза, потом отводит взгляд и быстро-быстро сбегает с лестницы, оставив меня одного.
Тут-то я и осознаю, что сердце бьется так, будто хочет выскочить из груди.
Многого в этой истории я не узнаю никогда, кое-что узнаю позднее. Например, пока я доедал завтрак, а папа досыпал, беглец далеко не ушел. Может быть, он сделал несколько шагов и, на свое счастье, увидел одного из преследователей прежде, чем тот увидел его. Как можно незаметнее он развернулся и снова спрятался в здании. В подвале было опасно, и он не хотел, чтобы его видели в холле или на лестничных площадках, поэтому укрылся на лестничной клетке. Если жильцам со второго, третьего
