Десантура - Алексей Ивакин

— А с этим что? — вступил в диалог уполномоченный особого отдела Гриншпун.

— Чей он, вдовинский?

— Да, из батальона Вдовина.

Хмурый комбат стоял рядом.

— Вот что, капитан… Бардак у тебя в батальоне. В следующий раз пойдешь под трибунал ты. А не твои подчиненные. Бери своего обалдуя и с глаз долой.

Вдовин отправился было в свое расположение, но Тарасов остановил его:

— Стой! Вот ещё что… Раз у тебя такие горячие джигиты, завтра идешь первым. Детали сообщу вечером. А теперь — свободен!

3

Тарасов побледнел и слегка качнулся на стуле.

— Как Вы себя чувствуете, герр Тарасов? Прикажете ещё подать чаю?

— Лучше сигарету…

— Вы же не курите?

— Обычно не курю…

— Вы так и не объяснили, господин подполковник, почему пошли служить в Красную Армию? — спросил фон Вальдерзее.

— Мне было семнадцать лет, господин обер-лейтенант. В двадцать первом, после возвращения домой, поехал в губернию. Поступил в училище. А в двадцать четвертом, в звании младшего командира, закончил его с отличием.

— В звании кого?

— Ну… По-сегодняшнему это младший лейтенант.

— Понятно. Продолжайте…

Меня отправили во Владимир. Там был командиром взвода два года. В двадцать шестом меня отправили в Москву. На курсы усовершенствования.

— Что значит курсы усовершенствования?

— Ну… — Тарасов даже растерялся, а потом сообразил: — Переподготовка.

— Долго длилась?

— Четыре года. На второй год был назначен при курсах «Выстрела» командиром роты.

— Какой «Выстрел»? — фон Вальдерзее был по-немецки педантичен.

— Высшая тактическо-стрелковая школа командного состава РККА имени Коминтерна «Выстрел». Переподготовка командного и политического состава сухопутных войск в области тактики, стрелкового дела, методик тактической и огневой подготовки. Командиром был комкор Стуцка Кирилл Андреевич. Арестован в тридцать седьмом…

— А дальше?

— Дальше не знаю. Наверное, расстрелян.

— Меня интересует ваша жизнь, — строго сказал обер-лейтенант.

— Ах, вот как… Дальше я встретил в Москве Надю, женился, а потом был отправлен на Дальний Восток…

Так бывает только в романах.

Молодой млалей шагал по весенней, майской Москве, сверкая кубиками на новенькой гимнастерке. Девчонки весело хихикали в ответ на его взгляды. А он хмурил брови и старался казаться серьезным!

— Надя?!

— Извините?

Рыжая короткая прическа вразлет, тот же маленький носик…

— Я Коля… Простите, Николай Тарасов.

И, совершенно по старорежимному, кивнул:

— Девятнадцатый. Пермь. Муж. Помните?

Она, испуганно оглянувшись, схватилась за рукав гимнастерки.

— Пойдемте гулять, рука об руку, Вы не против?

И потащила его по асфальтовой дорожке вдоль пруда.

— Вы тот мальчик, да? Коля? С которым в машине ехала?

И почему он тогда не обиделся на мальчика? Может быть, ей было бы легче жить…

— Ваш муж собственной персоной!

Она засмеялась и сжала его локоть.

Какой-то пожилой брюнет, сидящий на скамейке, неодобрительно поджал губы и сжал свою трость. Правый глаз его был черный, левый почему-то зелёный. Сидящий же рядом со стариком лысый мужчина посмотрел на них печально. Впрочем, выходной, на Чистых Прудах сегодня половина Москвы отдыхает. Кого только тут нет…

— Вы уж простите меня, Коля, что я так по-хамски себя повела тогда. Ударила вас наганом…

— Хм… Хорошо не пристрелили… — улыбнулся он.

Надя виновато посмотрела на лейтенанта. Господи, какие глаза… Батюшка бы велел перекреститься…

— Мороженое, кому мороженое? — внезапно подкравшись, заорала почти в ухо Тарасову тетка с ящиком холодной сладости.

Они взяли по шарику ванильного — оказалось, что ванильное они оба больше любят — и зашагали дальше.

Когда рядом не было людей, Надя рассказывала о себе.

Дочь золотопромышленника Келлера зачем-то вступила в партию эсеров. Хотела освобождать народ от царского ига. Было-то ей всего семнадцать… А вот понесло же за счастье народное… В восемнадцатом расстреляли семью. Маму, отца, двух братьев и сестричку… Из-за нее и расстреляли. В ЧК узнали, что дочь осталась в боевой организации и даже принимала участие в восстании Савинкова в Ярославле. Это были страшные дни…

Город полыхал ровно в аду. Обложенный со всех сторон красными войсками. Вырваться удавалось единицам. Наде повезло…

Месяц она отсиживалась в лесах, прячась от чекистов. Иногда притворялась тифозной больной, ради этого пришлось подстричься.

— Да, я помню. Волосы у тебя короткие были. Как у мальчика, — осторожно улыбнулся Николай.

— Да… С тех пор так и не отросли. Хотя сейчас так модно…

Перекладными она отправилась в Сибирь. Где на поезде, где на телегах, а потом на санях, а где и пешком.

Добралась только до Перми, где ее и свалила испанка… А встала на ноги, когда двадцатидевятилетний белый генерал Пепеляев уже отступал обратно, к Уральскому хребту.

— Я помню… Ты тогда грозилась ИМ — выделил Николай голосом слово — мандатом…

Надя засмеялась:

— Это был листок из «Арифметики» Магницкого…

— Да ладно? — удивился млалей. — Там же печать была! Я же видел!

Девушка захохотала:

— И ты тоже поверил? Это был библиотечный штамп!!

— Поверил! — глупо улыбаясь, ответил он, А если бы они не поверили? Если бы грамотный среди них оказался бы?

— Если… Тогда бы мы с тобой тут не гуляли!

Он взял ее ладошку и осторожно погладил. Она посмотрела ему в глаза. Но руку не отняла. Мимо пробежала веселая девчушка с воздушным шариком.

— А потом я сбежала. А ты?

— Я тоже… И больше не вернулся к белым.

— Я вернулась в Москву. Как-то жила, сама не понимаю как. Но вот жила.

— А сейчас?

— И сейчас как-то живу. Работаю в паровозной газете «Гудок». А ты?

— А я, как видишь… — он одернул гимнастерку.

— И что, тебя бывшего белогвардейца взяли в Красную Армию?

— Да у нас половина воевала то у красных, то у белых, — настала очередь смеяться Коли.

— Смотри… Церковь открыта… Давай зайдем? Не боишься?

— Кого мне бояться? — удивился Тарасов.

— Ну, ты же красный командир!

— Ну и что? Красный командир не должен никого бояться!

— А меня боишься?

— Немного…

— Пойдем!

Через час они повенчались…

Младший лейтенант Митя Олешко шёпотом материл упавшего на снег бойца. Упавшего и ни как не желавшего вставать. Мелкий снег хлестал пургой по щекам, красноармейца заносило снегом.

— Вставай, сука ты такая, вставай! — командир миномётного взвода первого батальона бригады уже собрался снять лыжное крепление и пнуть упавшего бойца, как тот зашевелился, стряхивая снег.

— Я вам не какая и не сука, товарищ командир и нечего лаяться! Я, между прочим, сюда по призыву комсомола пришла!

Олешко слегка ошалел. Боец оказался девкой.

— Ты кто такая? Откуда, твою м… — младший лейтенант едва сдержался от ругани.

— Не надо лаяться! Я же просила… — девка схватила млалея за протянутую руку и встала. — Ну, упала, ну подумаешь…

— Лейтенант, ты идешь? — донесся приглушенный крик из темноты. Взвод уходил по лыжному следу в темноту демянских болот.

— Сейчас, — так же полушёпотом крикнул млалей. Пурга пургой, а немцы где-то тут… — Слышь ты, баба, объясни кто такая?

— Я не баба, я техник-интендант третьего ранга, Довгаль! — козырнула девчонка и едва опять не упала в сугроб. Млалей ее удержал за руку. — Переводчица я, из первого батальона.

— Митя… Олешко… Младший лейтенант Олешко! Так я тоже из первого. Командир пульвзвода. Ты откуда тут взялась-то? — удивился лейтенант, глядя в карие глаза.

Наташа, на мгновение, прижалась к груди Мити. Пошатнулась снова? А потом они пошли по лыжне вглубь демянского котла

— А нас тут четверо! В каждом батальоне переводчица. Любка Манькина вон в четвертом, а я что хуже, что ли? Нам Тарасов говорил, мол, оставайтесь, а мы — нет! — пошли! А как не пойти? Война же!

— А чего лежала-то? — краешком рта улыбнулся Олешко.

— Споткнулась, а все мимо идут, мимо. А я встать не могу, тяжело, думаю ну все. Подведу сейчас батальон. Отстану. Ты первый, кто меня поднял, ага!

— А я тебя раньше не видел… — посмотрел на Наташу младший лейтенант.

— А нас подполковник прятал. Вон вас сколько. Красавцы. Все на подбор. Три тыщи почти, а нас всего четверо. Вот и спрятал, чтобы девки не блазнились! Да ты не думай, я не такая! Мы все не такие!

— А я и не думаю, — буркнул Олешко.

Но техник-интендант третьего ранга не услышала его за очередным порывом ветра.

— Ладно, сама я дальше…