Операция «Бременские музыканты» - Гусев Валерий Борисович

– У меня завтра выходной, – стал отнекиваться папа, – мне отдохнуть нужно. А у детей каникулы. Им все равно делать нечего.

И тут ночную тишину разорвал дикий звериный вой. Я даже отскочил от Алешки, потому что в первый момент мне показалось, что это он взвыл от такой несправедливости.

А вой поднялся до невыносимой ноты и резко оборвался. Где-то возле Мрачного дома.

– Ого! – сказала мама. – Дичаем. – Она, видимо, тоже решила, что завыли мы с Алешкой. Или папа.

– Это не мы, – сказал папа. – Мы так не умеем. Это собака Баскервилей. Ну-ка, Алексей, принеси бинокль.

– Лучше ружье, – сказала мама и еще теснее прижалась к папе.

Мы тоже удивились – какой толк от бинокля в ночной темноте?

Но, оказывается, бинокль был непростой. У него было устройство для «ночного подглядывания», как сказал Алешка.

– Ночного видения, – поправил папа, повернул бинокль в сторону Мрачного дома и долго его рассматривал.

А мы долго переглядывались. Потому что сразу сообразили, какие получили преимущества для наблюдения. И когда забрались на свой чердак, постарались тут же их использовать. Но толку вышло очень мало – Мрачный дом затаился. Ничего не видно интересного ни внутри, ни снаружи. Только на соседнем участке мы разглядели хитреца Петюню, который под покровом ночи забрался туда за чужой клубникой.

– А кто у них воет, как ты думаешь? – спросил Алешка, когда мы убрали бинокль в футляр и забрались в постели. – Может, правда, какая-нибудь дикая собака в подвале?

– А чего ей там делать? – спросил я.

– Охранять.

– Если бы она там была, мы бы ее давно уже увидели, гулять-то ей надо.

– А кто ж воет? – опять мы вернулись к тому же вопросу.

– Крокодил, – послышался снизу недовольный папин голос.

– Два крокодила, – сонно добавила мама. – Дима и Алеша.

Так ничего и не придумав, мы уснули, а проснувшись, начали думать с того же места.

– А давай, – предложил Алешка, – притворимся, что нам перед ним стыдно. Приедет этот Грибков, а мы придем к нему извиняться за то, что участкового на него натравили, а сами что-нибудь выведаем.

Я согласился – в этом был резон.

И вот в ожидании Грибкова мы весь день вертелись вокруг Мрачного дома. И даже днем он производил плохое впечатление – ни дать ни взять развалины старого замка, в которых воют хромые привидения.

После обеда мы осмелели настолько, что перелезли через забор и подкрались к подвальному окну. Оно было без стекла, но завешено изнутри чем-то плотным, вроде одеяла. И за этим одеялом что-то слышалось. Какое-то бормотание, какая-то тревожная музыка, и вдруг детский испуганный голос звонко завизжал по-английски. Моих знаний вполне хватило, чтобы понять его:

– Папа, папа, там какие-то монстры играют в футбол дедушкиной головой!

На что папа мрачно ответил:

– Так ему и надо. Он был при жизни порядочным скрягой.

Лешка дернул меня за рукав, взволнованно требуя перевода.

– Не слабо, – выдохнул он, когда я передал ему смысл английского разговора. – Откуда они взялись?

Я уже ничего не понимал. Пацан какой-то, англичанин. Папаша его злобный. Дедушка без головы. Монстры… Бред кошачий.

Единственное, что я понял ясно, – это то, что надо поскорее удирать. Пока эти монстры и до нас не добрались. Лешка, по его глазам видно, был того же мнения.

Мы отползли от окна, короткими перебежками достигли забора и взлетели на него не хуже тети-Клавиного петуха Васьки.

Едва мы отбежали от Мрачного дома на безопасное расстояние, как в конце улицы показалась машина Грибкова. Мы переглянулись. Во сейчас будет! Он же не знает, что у него в подвале творится.

– Надо его предупредить! – сказал Алешка, и мы бросились навстречу машине, размахивая руками так, будто собирались остановить курьерский поезд у разрушенного бурей моста.

Грибков затормозил и высунул голову в окошко.

– У вас там, в доме!.. – заорали мы. – Там такое случилось!..

– Что? Что случилось? Пожар?

– Там какие-то чужие люди… Чей-то дедушка без головы… Кто-то воет изо всех сил… По-английски ругаются.

Вместо того чтобы испугаться, Грибков тоже сначала ругнулся, а потом рассмеялся:

– Фу! Ну вы даете! Да это мои дураки охранники развлекаются. Делать им нечего – английский изучают, я им аудиокассеты подарил.

Он улыбнулся во весь рот, но глаза у него были сердитые и озабоченные.

– Идите, дети, занимайтесь своими делами.

И он поехал к дому. А в машине у него – опять большие коробки, на которых нарисованы банки с пивом и пельмени с мясом.

Мы пошли домой. Немного смущенные, с одной стороны, и сильно задумчивые – с другой. Объяснение Грибкова нас не убедило.

– Врет он все, – сказал Алешка. – По глазам видно.

Мама развешивала белье на веревке, папа сидел с газетой на ступеньках дома. Родители нам обрадовались.

– Какое счастье! – сказал папа, сворачивая газету.

– Какое? – недоверчиво спросили мы, чувствуя очередной подвох.

– Огромное, – улыбнулся очень довольный папа. – Мама затеяла стирку, и у нее опять кончилась вода. – Папа сладко потянулся. – И она хотела послать меня к колодцу.

– Ну и сходил бы, – буркнул Алешка, – раз такое счастье привалило.

– Счастье не в том, – сказал папа. – Счастье в том, что вы вовремя вернулись. Берите ведра.

– Да? Мы сегодня уже ходили за водой. Твоя очередь.

– А у меня выходной!

– А у меня не бывает выходных, – сказала мама, встряхивая мокрую простыню. – Заодно обменяйте баллоны для плитки.

Ничего себе – заодно! Колодец вон на том конце поселка, а обменный пункт вообще в другом месте. В поселке городского типа.

Но спорить было бесполезно. У них ведь три высших образования. Против одного нашего неполного среднего.

Мы взяли три ведра и, нарочно погромче ими брякая, пошли на колодец.

Вообще-то я люблю за водой ходить. Мне нравится, когда пустое и звонкое ведро, стукаясь боками о сруб, опускается в темную прохладную глубину колодца. Нравится, как оно там всплескивает, достигнув воды, как оно молча тонет и тяжелеет. А когда поднимаешь ведро, вращая скрипучий ворот, то с него звучно падают в далекую глубину тяжелые холодные капли. Но особенно мне нравится переливать воду в свое ведро. Вода – свежая, чистая, с каким-то особым глубинным запахом – падает тяжелой тугой струей, а ледяные ее брызги, как ни старайся, обязательно попадают на ноги.

Я люблю за водой ходить. Только почему-то приходится это делать всегда не вовремя. Только, например, размечтаешься о чем-нибудь интересном после обеда, а тут вдруг откуда ни возьмись: «Дима! У меня вода кончилась!»

Ни разу в жизни не было так, чтобы пришлось идти к колодцу именно тогда, когда этого хочется…

Мы набрали воды, облились, конечно, с головы до ног и не спеша пошли на свой участок. По дороге несколько раз останавливались отдыхать и попить прямо из ведер – даже зубы ломило и дыхание перехватывало, такая отличная была вода.

Я бы, конечно, смог дотащить ведра и без остановки, да Лешку жалко. У него хоть ведро и самое маленькое, но ему все равно тяжело. Душераздирающее зрелище: весь изогнется в сторону, одна рука, как семафор, отставлена, другая, с ведром, так натянулась под его тяжестью, что вот-вот лопнет. Ноги друг за друга цепляются, вода на них из ведра щедро плещется, кроссовки все мокрые, глаза от напряжения – вот такие круглые, и хохолок на макушке торчит… Где у нашей мамы глаза? А у папы сердце?..

Оставив ведра у пожарного щита, мы зашли навестить Пал Данилыча. Новости узнать. Он только что приехал на своей телеге с поля, накосил там травы для кроликов. Лешка сразу же взялся их кормить, а я Пал Данилыча расспрашивать.

– Вчера ночью кто-то так выл в овраге, – начал я издалека.

– В овраге… – хмыкнул Пал Данилыч, усаживаясь на бревно и доставая папиросы. – Ну ты, парень, сказанул! Кто ж это в овраге выть будет, больно надо. Это все в том дому…