Фея Альп - Эльза Вернер

— Пусть же поговорка и на сей раз окажется справедливой. Пойдемте! — глаза Эльмгорста блеснули торжеством, но он только поклонился в знак благодарности и пошел вслед за Нордгеймом через длинный ряд комнат в другой конец дома.

Нордгейм занимал одну из самых красивых и элегантных вилл аристократического курорта. Из нее открывался прекрасный вид на горы, а ее внутреннее убранство соответствовало всем требованиям избалованных приезжих.

В салоне была отворена лишь стеклянная дверь на балкон, окна заперты и жалюзи спущены, чтобы закрыть доступ солнца. В прохладной полутемной комнате находились только две дамы.

Старшая, читавшая книгу, была уже далеко не молода. Все в ее туалете, от кружевной наколки на седеющих волосах и до подола темного шелкового платья, указывало на щепетильную заботу о своей внешности, и она сидела так чопорно, с таким холодным аристократическим видом, словно представляла собой воплощение этикета. Младшая, девушка лет семнадцати — нежное, бледное, болезненное существо, полулежала в кресле; голова ее была откинута на шелковую подушку, руки бессильно покоились на белом утреннем платье. Ее миловидное лицо имело усталое, апатичное выражение, так что казалось почти безжизненным, особенно теперь, когда глаза были полузакрыты, и она как будто дремала.

— Вольфганг Эльмгорст! — произнес Нордгейм, войдя в комнату и представляя своего спутника. — Кажется, он не совсем незнаком тебе, Алиса! Баронесса Ласберг!

Алиса медленно подняла большие глаза, имевшие все то же апатичное выражение. Ее взгляд не выражал ни малейшего интереса, и она явно не помнила ни лица, ни имени представленного ей теперь человека. Баронесса Ласберг, напротив, явно удивилась. Только Вольфганг Эльмгорст, ничего больше? Те, кто не обладал титулами и чинами, обычно не появлялись в доме Нордгейма. Должно быть, этот молодой человек представлял собой что-то исключительное, если Нордгейм вводил его в свое общество! Тем не менее, она ответила на глубокий поклон инженера холодно и сдержанно.

— Я не могу рассчитывать, чтобы фрейлейн Нордгейм помнила меня, — сказал Вольфганг, подходя ближе. — Наша встреча была слишком мимолетна. Тем более благодарен я господину Нордгейму за то, что он представил меня. Однако я боюсь… надеюсь, фрейлейн, вы здоровы?

— Немного устала с дороги, — ответил Нордгейм за дочь. — Как ты себя чувствуешь сегодня, Алиса?

— Очень плохо, папа, — ответила девушка.

— Жара в этой узкой долине невыносима, — вмешалась баронесса. — Такая удушливая атмосфера плохо действует на нервы Алисы. Боюсь, что она не выдержит здесь.

— Но врачи послали ее специально в Гейльборн, мы должны, по крайней мере, подождать результатов, — сказал Нордгейм тоном, в котором слышалось скорее нетерпение, чем забота.

Алиса ничего не сказала, и вообще короткий ответ, кажется, исчерпал всю ее охоту разговаривать, она предоставила это отцу и баронессе.

Эльмгорст принимал в разговоре сначала лишь скромное участие, но затем незаметно совершенно овладел им, и нельзя было не признать, что он умеет привлечь внимание слушателей. Это не были обычные рассуждения на тему о погоде и окрестностях; он говорил о вещах, довольно далеких от круга дамских интересов: о предстоящей постройке горной железной дороги. Он описывал величаво вздымающуюся гору Волькенштейн, зияющее ущелье, через которое предполагалось перекинуть мост, горные потоки и железную дорогу, которая пройдет через скалы и леса, долины и пропасти. Здесь не было технических подробностей; нет, ряд великолепных красочных картин, дающих живое представление о колоссальном предприятии, развертывался перед глазами слушателей, и инженеру в самом деле удалось заинтересовать их. Баронесса стала на градус теплее, она даже задала несколько вопросов, которые показывали, она заинтересована, а Алиса тоже слушала, и по временам ее взгляд почти с удивлением обращался на говорящего.

Нордгейм тоже был удивлен разговорным талантом своего протеже. Он знал, что молодой человек скромного происхождения и практически не бывал в обществе, а между тем, Эльмгорст держал себя в салоне, при дамах, так непринужденно и уверенно, точно с юности привык к такой обстановке, при этом в его обращении не проскальзывало и следа навязчивости — он умел оставаться в границах, требуемых первым визитом.

Разговор был в полном разгаре, как вдруг появившийся лакей доложил со смущенной миной:

— Господин, называющий себя бароном Тургау, желает…

— Желает видеть своего почтеннейшего шурина, — перебил лакея рассерженный голос, и в ту же минуту сильная рука оттолкнула его в сторону. — Черт побери, что это у тебя за порядки, Нордгейм? Я думаю, легче добраться до китайского императора, чем до тебя! Я должен был пройти через три инстанции, и, в конце концов, эти олухи в галунах все-таки решили не пускать нас! Ты привез с собой целую шайку таких болванов!

Алиса испуганно приподнялась при звуке грозного голоса, а баронесса в немом негодовании встала медленно и торжественно, и взгляд ее, казалось, спрашивал, что надо здесь этому субъекту. Нордгейму такой способ докладывать о себе также не очень нравился, но он быстро овладел собой и пошел навстречу шурину, который появился в салоне в сопровождении дочери.

— Очевидно, ты только под конец назвал себя, — сказал он, — иначе такое недоразумение не возникло бы. Ведь прислуга тебя не знает.

— Не велика была бы беда, если бы к тебе допустили и просто честного человека, — проворчал Тургау, все еще красный от гнева. — Но здесь это, видно, не в обычае. Только тогда, когда я выступил с «бароном», лакеи снизошли до милости доложить обо мне.

Ошибка прислуги была, впрочем, вполне извинительна, потому что барон и сегодня был в костюме горца; да и Эрна нисколько не походила на молодую баронессу в своем очень простом темном платье, пригодном скорей для прогулок в горах, чем для визитов, и такой же простой соломенной шляпе на волосах, которые сегодня были собраны под шелковую сетку, но весьма неохотно подчинялись такому стеснению. По-видимому, она еще сильнее отца чувствовала обиду из-за первоначального отказа впустить их, потому что стояла возле него с мрачным выражением и упрямо сжатыми губами, враждебно глядя на присутствующих. Сзади виднелся неизбежный Грейф, сердито скаливший зубы на лакея, который хотел прогнать его из салона.

Нордгейм собирался по возможности сгладить впечатление, но Тургау не дал ему заговорить.

— А вот и Алиса! — воскликнул он. — Здравствуй, дитя! Наконец-то мы видим тебя! Однако какой же вид у тебя, девочка! Ни кровинки в лице! Настоящий заморыш!