Зверства немцев над пленными красноармейцами - И. Гаврилин

В другом приказе, по 203-му пехотному полку немцев от 2 ноября за № 109, написано:

«Верховный главнокомандующий армии генерал-фельдмаршал Рунштедт приказал, чтобы вне боевых действий, в целях сохранения германской крови, поиски мин и очистка минных полей производились русскими военнопленными. Это относится также и к германским минам».

Подлинно, черным злодеяниям гитлеровцев нет предела. Один ответ у нас может быть немецким негодяям и подлецам — безжалостное истребление их всех до единого.

2. РАССКАЗЫ БЕЖАВШИХ ИЗ НЕМЕЦКОГО ПЛЕНА

«УМАНЬСКАЯ ЯМА»

Рассказ старшего политрука С. Еворского

Попав в руки немцев после ранения в бою, я был брошен в концентрационный лагерь близ местечка Голованевское. Здесь я находился около трех недель, испытав вместе с другими заключенными, жителями оккупированных районов и пленными, все мыслимые и немыслимые человеческие муки. Гитлеровцы изощряются в издевательствах над советскими людьми как только могут.

В течение первых четырех дней нам не давали ни пить, ни есть. Только на пятый день нам принесли по две столовых ложки вонючего варева из концентратов, облитых керосином. Народ стал пухнуть и умирать от этой гадости, по 30–40 человек умирали ежедневно.

Никакой медицинской помощи не оказывали, люди гнили заживо. Раненые счищали червей с ран ложками. Так в жутких мучениях умерли зенитчик политрук Ткаченко и мой сосед красноармеец Афанасьев. Находившаяся среди нас медсестра Нина Фастовец попросила у коменданта лагеря несколько бинтов, чтобы перевязать раненых. За это ее тут же избили палками до потери сознания. Гражданский врач, старик, заключенный вместе с нами, фамилии которого я не помню, пытался чем мог помочь раненым. Узнав об этом, комендант вызвал его во двор и стал избивать палкой.

— Танцуй, русс, — приказал комендант, избивая 62-летнего врача. Старик не хотел этого делать, и избиение усилилось. Наконец, он не выдержал и под ударами начал танцевать. После этого его заставили стоять весь день, не двигаясь, на солнцепеке.

Население местечка Голованевское старалось помочь нам. Через проволочные заграждения нам бросали мед, фрукты, но все это забирали немцы.

В самых невозможных условиях советские люди сохраняли свое достоинство, заботились друг о друге. Из своего белья мы сделали бинты, которыми ночью, украдкой от фашистов, начали перевязывать раненых.

Через девятнадцать дней меня повели в другой лагерь. Я в последний раз оглянулся, прощаясь с товарищами, и увидел вокруг много могильных холмиков. Немного нас уцелело, в каждой могиле лежало 12–15 трупов советских людей, замученных здесь фашистскими палачами.

Колонну в новый лагерь гнали безостановочно, отстающих конвоиры расстреливали на месте. По дороге фашисты придумали для себя кровавую потеху: в то время как один приказывал строиться по четыре, другой командовал строиться по шесть; естественно, что из-за этого начиналась толчея, а за «невыполнение» приказа мерзавцы немедленно пускали в ход автоматы. Так в течение суточного перехода к Умани было зверски убито 64 наших товарища.

В Умани оказался еще более страшный концентрационный лагерь. Этот лагерь известен во всех захваченных районах Украины под названием «Уманьской ямы». Нас загнали в огромный глиняный карьер диаметром около трехсот метров. Отвесные стены этого карьера высотой до пятнадцати метров охраняли усиленным конвоем, открывавшим беспорядочную стрельбу из автоматов при малейшем движении в яме.

Здесь находилось несколько тысяч заключенных из пленных красноармейцев и гражданского населения, много железнодорожников из-под Аккермана. Управляли нами по радио. Каждое утро репродуктор выкрикивал приказ одной группе строиться у стены номер один, другой — у стены номер два, номер три и номер четыре. Стена номер два часто означала смерть, около нее расстреливались без всякого повода не понравившиеся чем-либо охране.

Голодали мы здесь еще больше, чем в Голованевском. Умерших от голода хоронили тут же в яме; мертвых было так много, что мы не успевали их закапывать, да и закапывать было нечем. Для того чтобы как-нибудь согреться, некоторые из нас руками вырыли в стене норы. Стена обвалилась и похоронила под собой 36 человек.

Однажды фашисты затеяли своеобразный спектакль. Голодным людям кинули вниз раненую лошадь. Когда мы ее стали резать, наверху появился фотограф, который запечатлел это на пленке. Очевидно, таким путем создавалась очередная немецкая фальшивка, извращающая какие-то факты. У лошади собралось слишком много людей, фотограф был недоволен кадром, но автоматчик помог ему и убил несколько человек.

В этот же день тот же фотограф инсценировал в яме «гитлеровское милосердие». Среди нас находился старший лейтенант Новиков, который имел одиннадцать ран. Новиков был совершенно раздет, фашисты перед объективом аппарата перевязали ему раны и надели чистую рубашку. Однако, как только фотограф закончил свою работу, эту рубашку отняли у Новикова, сорвали с его ран все повязки и зверски избили.

Была у фашистов еще одна излюбленная забава — спускать в яму собак и натравливать их на нас. Не одному человеку перегрызли они руки и ноги. Практиковалась и такая пытка: раненого клали на землю и вливали в него через лейку ведро воды. В «Уманьской яме» я находился всего несколько дней, но пережитого здесь никогда не забуду.

Из Умани меня погнали в Винницу. Однако по дороге я должен был перенести еще одно испытание. В пересыльном пункте у Гайсина было то же, что и в первых двух лагерях, только вместо палок палачи применяли резиновые дубинки.

В Гайсине мне удалось бежать. Когда в ближайшем селе я рассказал крестьянам, что вырвался из «Уманьской ямы», на меня смотрели, как на воскресшего мертвеца. Крестьяне отнеслись ко мне исключительно сердечно, переодели, накормили, указали дорогу.

Свыше полутора месяцев был я в лапах у немцев и каждый день снова и снова думал о том, что фашистский плен хуже смерти. Прежде я бы просто не поверил, что возможны такие зверства, какие творят немцы над советскими людьми. Но теперь я видел это собственными глазами, на себе испытал эту муку. До сих пор мои раны не зажили. Но сейчас я окружен товарищами, я — у своих, обо мне заботятся, и силы мои мало-помалу восстанавливаются.

Сейчас мне хочется только одного — чтобы поскорее зажили мои раны! Тогда я сполна рассчитаюсь за все с фашистскими негодяями. Я буду мстить им за кровь и страдания наших людей до тех пор, пока бьется мое сердце, я буду истреблять их беспощадно, как бешеных псов, как самых чудовищных гадин, какие есть только на земле.

ДИКИЕ ЗВЕРИ

Рассказ сержанта Коверсун

Наша рота прорвалась в расположение врага. Бой был упорный. Мы пошли в контратаку. В тылу боя вместе с несколькими бойцами, действовавшими под командой лейтенанта Крупеева, я забрался далеко и оторвался от своих.

Двигаясь в лесу, мы подверглись внезапному нападению врага. Сопротивлялись упорно, но фашистов было во много раз больше, чем нас. Силы наши в конце концов иссякли, не стало патронов. Нас окружили и взяли в кольцо. Началась чудовищная расправа. Варварским пыткам был подвергнут лейтенант Крупеев. Ему свернули голову, вырвали руки и продолжали надругательство над трупом. Зверски замучен был красноармеец Щупаев. Его пытали, кололи пятки штыками, плевали в лицо, избивали. Потом ему размозжили череп прикладом.

Фашисты походили на зверей, упивавшихся человеческой кровью. Палачи действовали не торопясь и старались причинить своим жертвам наибольшие страдания.

Как я остался жив, сам не знаю. Меня истязали, кололи штыком, избивали прикладом. По-видимому, я потерял сознание, и фашисты сочли меня мертвым. Только это меня и спасло. Очнулся я ночью. Изуродованные до неузнаваемости тела моих товарищей лежали рядом со мной. Собрав последние остатки сил, я стал ползти вперед. Неимоверно болели руки и ноги. Кровь сочилась из ран. Я полз, напрягая всю свою волю.

Я знал, что свои где-то недалеко, и это ободряло меня. Но доползу ли до них, хватит ли сил? Мне казалось, что я передвигаюсь долго, бесконечно долго. Наконец, я услышал родной голос.

— Кто идет? — спросил часовой.

Это были свои, мой родной полк, дорогие мои товарищи.

Наутро, лежа на траве, весь перевязанный, я рассказал бойцам и командирам о виденном и пережитом. Какой злобой загорелись их глаза, как сжимались от ненависти к врагу их руки. Варвары не уйдут, от нашей мести: За каждую жизнь советского бойца фашистские гадины расплатятся десятками жизней.