Хозяйка мельницы - Евгения Демина

Вдоволь навеселились братья, искупали коней, вернулись в терем как ни в чём не бывало. Только зашли к отцу, похвастали, что укротили, что жеребец будет слушаться, как прибежал Векша. Сказал, воевода пожаловал. Ростислав покряхтел, взял посох и спустился во двор.

Воевода Стоян ведал общинными воями. Против дреговичей и берзичей он тогда собирал ополчение. Был он знатен, князю норовил всегда наперерез, ревнуя, что за судом горожане идут к Ростиславу, даром что за тем слава бойника, а народ её уже побаивается и сыновей волчьему братству не даёт. Побраниться с князем было делом чести. И опять он посреди двора, у крыльца, степенно стоит, заложив руки за спину. За ним собиралась толпа — послушать. Княжеские воины всех пропускали и очень живо переговаривались.

Ростислав поравнялся с воеводой, вонзил посох в землю:

— Здравствуй, соседушка.

— И тебе не хворать.

Вокруг князя собрались сыновья, даже Вешка с Радеем приспели, Светан их оттеснил: малы ещё. Из-за Стояновой спины недобро смотрел Ярополк — единственный сын воеводы. Княжичи его всё время задирали, ещё с тех пор, когда портов не носили, дразнили телком и яркой. На бычка он не походил: худой, хоть и в кости широкий. Но с годами грозил раздобреть, как отец — а уж тот был здоров словно тур.

— Угадай, княже, загадку, — нараспев говорил воевода. — На ветке болтается, в еду не годится.

— В игры пришёл играть?

— Не знаешь — парней своих спроси: вдруг подскажут, — Стоян блаженно улыбался, но лицо у него было красно — даже ярко-русый степнячий чуб точно выцвел.

Ростиславичи переглянулись и как будто на шаг отступили.

— А вот это — тоже не знаешь? — вынул руку из-за спины. Держал за шиворот дохлую кошку. — Сволочи твои копытом прибили да за плетень к нам закинули. Хорошо так закинули. На груше повисла.

Князь забыл про больную спину.

— Леса вам мало, ты их в город охотиться посылаешь? Народ перепугали, стерву мне кинули, — кошка гневно тряслась вместе с рукой. — Жрите сами, вороньё!

— За тобой доедать не станем, — Ростислав приподнял посох, точно взвешивал. — Погостил — пора и честь знать. И гостинец свой забери.

Кошка полетела в князя. Он отряхнул корзно.[30]

— Совсем страх потеряли? Над грушами своими драгоценными трясёшься? Погоди, приду за данью — не откупишься. Моих… детей… учить вздумал! Наш город — где хотят, там и ездят!

— Да провались ты куда поглубже со своими сынками ушибленными! Обхода зимнего им мало, они круглый год развлекаются! На днях поймали пса — и на грушу подвесили. Пошла ключница моя её трясти — псина на неё как грохнется! Полдня обеих искали! Ты припадочным своим скажи, чтобы к дому моему не приближались — по-волчьи, по собачьи — уж не знаю, как ты с ними разговариваешь, по-людски они не понимают. А если попадутся мне — сам подвешу за уды да потрясу, может, в голове у них чего прибавится…

— Ты детей моих не трожь. Говоришь, я у твоих век отобрал, чтоб своих наплодить — так я те последнего изведу, попомни!

Волк приготовился к прыжку. Тур нацелил рога.

— Да отойди ты от меня и щенков своих малахольных забери — вишь заходятся.

Радей и Владко согнулись пополам, Светан уже катался по земле. Князь поднял его за волосы.

— Чего устроили? Никто вас не подвесит. Я вам сам всё оторву.

И подзатыльниками погнал на крыльцо.

Воевода гордо удалился.

Зрители расходились.

— Да вас не просто уронили, а на шило! Ну ладно, эти без мозгов, но ты — женатый человек! С воеводой меня ссорите! Да за ним весь город и дружина собственная! А князя, если неугоден, и убить могут, не знаете что ли?

— Да я-то тут причём? Я вообще дома был. Вон, Рогнеду спроси.

— Помолчи про свою Рогнеду!

— Да не было его с нами, — подал голос Братислав. — Мы втроём. Меньшие тоже ни при чём. Ухо Радкино отпусти.

— Не она ли тут постаралась? — Светан оправил тесьму на лбу. — Ты позавчера её учил — с коня упал. Я — сегодня, так ты вот меня обвиняешь…

— Теперь уж мы с ней потолкуем, — заверил Булгарин.

— Сначала со мной потолкуй.

С посохом наперевес, как с копьём, отец затолкал их в двери.

— Тятя! Тятя!

Князь повернулся на бок, погладил ногой Веснину щиколотку. Наложница сопела рядом, зарывшись в одеяло.

— Тятя! — Вешка потыкал его в плечо.

Снял со лба пряди, выплюнул волос:

— Ну чего тебе?

— Владко не просыпается. И Братин. И Святча.

— Ну подожди, рано ещё. Спят. Меня зачем разбудил?

— Они всегда рано встают, а сейчас не проснутся.

Весна положила руку на бедро мужа.

— Ладно. Сейчас. Иди пока.

Солнце свысока било в щели ставней. Сыновья всегда вставали раньше отца. Да, поучил вчера маленько. Но не того они здоровья, чтобы после порки слечь.

Натянул гачи,[31] рубаху, нашаривал сапоги.

Весна села поперёк составленных лавок, пятками упёрлась ему в поясницу.

— Отстань, и так больно.

— Давай я Есю попрошу, она ж ворожка.

Есень была её старшей сестрой и жила на отшибе, поближе к лесу.

— У нас своя есть.

— Я с тобой!

— Да не ходи ты к ним! Ну как ты не поймёшь!

— Конечно, ты на мне не женишься, а я всё не пойму, — Вёсенка потянулась и стала переплетать медно-бурую косу. Глаза спросонья припухли. Полупрозрачный пушок над углами рта смотрелся так, будто она перепачкалась. Но князь-то знал её красоту.

— Не женишься, а взаперти держишь как жену. Вот пойду сегодня к Гордею…

— Ещё скажи куда и когда. Знать, избавиться от него хочешь, — конец ремня не попадал в пряжку. — Плащ где?

— На сундуке, в головах. Дай подколю.

— Уйди ты. У меня с детьми непонятно что, а ты нашла о чём говорить.

— Хоть скажешь, как всё обойдётся? Я в девичьей буду.

— Скажу.

Его встречали Вешка и Светан.

— Опять сестрица ваша? На них теперь отыгрывается?

— Она сама давно проснулась. С восхода бёрдом[32] стучит. Рушник, говорит, последний успеть в приданое.

В сыновней горнице собрались уже вои и варяги. Посреди, на полу, мирно спали, прижавшись друг к другу, Владислав, Братислав и Святополк.

Отец отдышался:

— Ну спят — и что? Будить нельзя, сами знаете.

— Средний про мельницу бормотал, — ответил Гордей, тот самый, которого назвала Весна.

Была у Булгого такая привычка. Он и теперь что-то шептал в шею Святче. Тот лежал неподвижно, Владко вообще улыбался.

— Не похоже, чтоб мара[33] их оседлала, — высказал Эрик. Кнуд был его другом, а Аскольда он принимал как родного. Конунг обычно во всём ему доверял, и сейчас был согласен. Уж слишком счастливые лица у княжичей.

Хильдико вклинилась между мужчинами:

— А что это за мельница? Все эту мельницу поминают. Вот, Доброгнева недавно расспрашивала, якобы есть в лесу мельница. А девушку на дороге помните?

— Мельница в Коростене одна, — возразил Аскольд. — На реке, как и водится. А у хозяев дочери были, это я помню.

— Я тоже помню, — кивнул Эрик. — Наверно, теперь и делят. А девичьи сказки — я б им не верил.

— Да нечего делить! — вскричал Ростислав. — Живы родители, дочерям делить нечего. Позавчера видал, когда Вихря на берег вывел…

— Я вот думаю, если мельница… — начал дружинник Лют.

— …то наш Дед[34] ею ведает, — завершил князь. — Пойду просить. Один.

Там, где ели сплелись колтунами, растоптали поляну под капище. На столбе деревянном — человек не человек, зверь не зверь, в гнезде из еловых корней уселся. Спустился по ним Ростислав как по ступенькам, поставил перед Хозяином две кринки — с молоком и мёдом. Раскопал крышку ларца, врытого в землю, достал оттуда волчью шкуру. Надел — головой к голове, спиной на спину. Отпил по глотку из кринок.

— Велес-отец, зверям властитель, людям даритель, заплутали мои сыновья во сне рядом с мельницей. Чай, тебе ведомо. Помоги…

Льются на землю молоко и мёд — половина.

— …Наградил меня детками, думал, в радость будут…

Говорит Ростислав о своей жизни, допивает остатки.

Пьяный дым курится вокруг Велеса, сдвинулись деревянные брови.

Тихо в ельнике, голос впитывает, как земля подношение. Не разводит владыка костров, не сереют на поляне кострища. Только если изтрава[35] — зажгут, есть сырое порой не сподручно, промерзает зимою дичь. Лес не любит огня, и Хозяин не любит — то скорей для Громовника.

Посидел перед идолом князь, помолчал напоследок. Снова спрятал волчину, взял посуду, поклонился и вышел из круга.

Дымно в гае, парит. Пахнет топью. Там, на запад, большие болота.

Ростислав вышел прямо к усадьбе — к задним воротам, где пускали телеги с дровами. Частокол огибала ватага: с двумя лодками на плечах, третью поставили на полозья и тянули как сани. Тот, кто шёл впереди, бросил лямку.