Океан - Альберто Васкес-Фигероа

А спустя две недели по всему острову распустились миллионы цветов, пробивавшиеся даже сквозь трещины в лаве, а бесплодные камни Рубикона впервые превратились в роскошное пастбище, где козы и верблюды могли наконец-то наесться вдоволь. В тот же день, когда новорожденной исполнился месяц, из-за мыса Папагойо приплыл косяк прыгающей макрели: казалось, рыба ждала, когда рыбаки, не прикладывая никаких усилий, лишь вытянув руку, ее поймают. Тут уже даже самые отчаянные реалисты были вынуждены признать, что всеми этими чудесами жители острова обязаны очаровательной зеленоглазой малышке, родившейся в семье Пердомо.

— У нее барака, — утверждал Мавритании Абдул, который три года назад чуть не утонул при крушении судна в Пуэрто Муелас, после чего навсегда остался на острове. — Говорю вам, у нее барака — дар божий. Вокруг нее всегда будут происходить чудеса, пока она навечно не отдаст сердце мужчине.

Айзе не исполнилось еще и пяти лет, когда с ней произошло очередное чудо. Находящийся в гоне, разъяренный верблюд, чуть не затоптавший до смерти Марсиала, неожиданно затих, стоило девочке лишь приказать ему остановиться. Позже она стала предсказывать кораблекрушения, которые затем непременно происходили у берегов острова, а также рассказывать о приближении самых свирепых ветров сирокко. Она умела снимать жар и убирать даже самые большие опухоли. А в тот день, когда у нее в первый раз пришли месячные, она предотвратила нашествие саранчи.

Сенья Флорида оказалась первой из ушедших в мир иной, кто явился Айзе во сне. Старуха, которая на тот момент вот уже два месяца как лежала в могиле, рассказала ей о месте, в котором она спрятала все свои сбережения и которое ее сын безрезультатно искал все это время.

Посему, когда Айза впервые увидела Дамиана Сентено в дверях дома, который он только что снял, она тут же явилась к матери и сказала, что явилось «зло».

— Почему это «зло»?

— Потому что оно живет в его взгляде и смотрит из татуировки на его правой руке. Каждый раз, как я вижу в снах кораблекрушения или беду, этот рисунок сливается с лицом умершего.

— Что еще за рисунок?

— Кровоточащее сердце, пронзенное штыком винтовки. Как-то в таверне я спросила Дамиана Сентено о том, что значит этот рисунок. И он хриплым голосом мне ответил: «Я сделал его в тот самый день, когда узнал, что красные убили мою мать в Барселоне. Эта татуировка не дает мне забыть о матери… И о красных тоже».

Тогда слова Дамиана Сентено так и остались без ответа. Лансароте всегда жил своей жизнью. Конечно, во времена Гражданской войны, с ее жуткой ненавистью и бесчисленными преступлениями, и здесь кое-кого сбросили в море с камнем на шее или столкнули в бездонную пропасть с самых высоких утесов Фамары. Однако ненависть и злоба хорошо жили лишь в больших городах. Лансароте же был слишком маленьким островом, чтобы его немногочисленные жители могли позволить себе роскошь бездумно убивать друг друга. Произойди это — и остров быстро бы превратился в бесплодную каменистую пустыню.

Однако слово «красные», произнесенное Дамианом Сентено и буквально сочащееся ненавистью, вызвало у многих страшные воспоминания. И вдруг для всех стало очевидно, что мирные годы так и не наступили.

Дамиан Сентено был человеком маленького роста и страшно худым, однако его хриплый голос всегда звучал так уверенно, что казалось, будто все силы его тщедушного тела сосредоточились именно в нем. Жалкий внешний вид Сентено мало кого мог обмануть: при первом же взгляде на него становилось понятно, что и в свои сорок с небольшим лет он может играючи уложить за раз троих молодцов.

Все в нем — и жуткая татуировка, и манера вечно приказывать, и гордая посадка головы, и длинные густые бакенбарды — выдавало закаленного в сотнях боях и в тысячах пьяных драк человека, настоящего короля улиц. Он никогда не застегивал до конца свою зеленую рубаху, и все видели длинный и тонкий шрам на его груди, оставшийся после удара ножом. Он носил его с гордостью, словно получивший орден солдат.

— Зачем сюда приехал?

— Провести отпуск… А что, я вам тут мешаю?

— Ни в коем случае. Однако чужаки не слишком-то часто появляются на нашем богом забытом острове… И надолго думаешь остаться?

— Пока не поймаю одну «рыбку»… Очень, знаете ли, меня интересует рыба.

— На Коста-дель-Моро рыба получше водится. Ты, случайно, не из Марокко приехал?

Дамиан Сентено пристально посмотрел на Хулиана ель-Гуанче и едва заметно улыбнулся, слегка оскалив белые, немного похожие на кроличьи зубы:

— Не, мне нужна другая рыба, там такой нет. И почему это вы решили, будто я приплыл из Марокко? Я ведь ни о чем таком не говорил.

— А чему тут удивляться? Там находятся основные силы терсио[7], а у меня племянник тоже легионер.

— Такой же умный, как и вы?

— Должно быть, это у нас семейное. — Дон Хулиан был не из тех людей, кто легко сдается. И годы не сломили в нем боевого духа. — Однажды став легионером, человек остается им до конца. На его лице словно особая отметина появляется. Много лет службы?

— Двадцать восемь. — Дамиан Сентено распахнул рубаху. — Видите этот шрам? Это память о высадке на Алхусемас. А в ноге я до сих пор ношу русскую пулю, полученную в Сталинграде.

— А этот, на груди?

— Один ефрейтор, который мне не подчинился в Рифиене… Я его прикончил его же собственным ножом.

— Здесь совсем недавно произошла похожая история. Один юноша вытащил в драке нож… Его же им и убили.

— Удивительное совпадение, — согласился Дамиан Сентено. — Правда, мне рассказывали по-другому. Один торговец признался, что на самом деле продал нож убийце…

— Это что-то новенькое.

— Позавчера, — уточнил Дамиан Сентено. — Он рассказал мне об этом позавчера. Ночью, в одном из баров Арресифе.

— Что ж, значит, и здесь странное совпадение. Знаешь, хотелось бы мне разобраться во всей этой чертовщине… Ты, случайно, не друг дона Матиаса Кинтеро?

— Капитана Кинтеро? — переспросил легионер, чем и выдал себя. — Ах да, конечно! Последние два года, что шла война, я имел честь служить под его началом.

— Погибший — его сын.

— Я и об этом слышал. А также я слышал, что убийца сорвался с крючка…

— Теперь я понимаю, какую «рыбу» ты собираешься ловить в наших водах.

Из таверны дон Хулиан ель-Гуанче прямо направился к дому своего кума, Абелая Пердомо, чтобы пересказать ему разговор, который несколько минут назад произошел между ним и Дамианом Сентено.

— Он даже не скрывает своих намерений, — завершил он свой рассказ. — И парень этот показался мне слишком самоуверенным. Похоже, что «рыбалка» его будет удачной.

— Я знала, что так будет, — сказала Аурелия, которая все это время молча слушала рассказ кума. — Дон Матиас заставил торговца изменить свои показания, и теперь последнее слово за этими юношами, друзьями убитого. — Она вздохнула, откладывая в сторону брюки, на которые в который уже раз накладывала заплаты. — Суд вынесет решение в пользу того, у кого больше денег… Бедный мой мальчик!

— Его пока еще не схватили. Да и найти его будет непросто. Уж как они старались, но все их старания прошли впустую, — спокойно заметил ее муж. — Я сам первый выступлю за то, чтобы наш сын понес справедливое наказание. Но он должен быть наказан лишь за то, что совершил. Однако сейчас мне становится страшно, потому как дон Матиас, без сомнения, затеял грязную игру… — И он обратился к куму: — Что намерен делать этот убийца, который надеется опередить местную полицию? Снова собирается перебрать остров по камешку?

— Не знаю, Марадентро, не знаю. Скажу лишь одно: не позволяй ему приближаться к мальчику, — медленно, с расстановкой произнес дон Хулиан. — Он не станет добиваться правды и ни в чем не поможет полиции. Единственное, на что он способен, — это преподнести голову твоего мальчика — еще одну голову! — дону Матиасу. Он настоящий головорез, которому самое место в тюрьме. Он опаснее мурены, выскочившей ненастной ночью на палубу. А ведь все знают: если она вонзает в кого-то свои зубы, то уже не отпустит жертву, пока ей не отсекут голову.

— Он нам принесет много бед, — тихо произнесла Айза, сидевшая все это время в своем уголке. — Даже дедушка дрожит, когда слышит его имя.

Старый Езекиель умер уже четыре года тому назад, однако все знали, что дух его так и остался на борту старого баркаса «Исла-де-Лобос» и сходил на землю только тогда, когда жаркими лунными ночами Айза ложилась спать с открытым окном. Они тогда подолгу разговаривали, и он ей рассказывал истории, произошедшие так давно, что никто уже, кроме него, о них и не помнил.

— Не вмешивай деда в эти дела, — оборвала ее мать. — Иначе ты и впрямь накличешь беду. Твои дурные предсказания и без того пугают меня. В конце концов, этот Дамиан Сентено всего лишь человек. Твой отец может одним ударом кулака проломить ему череп.