Семь грехов радуги - Олег Овчинников

Руки некоторых зрителей послушно потянулись к потолку. Я лично воздержался. Маришка опять вытянула ноги к самой сцене и закрыла глаза. Но, кажется, слушала внимательно.

— Принято! — возвестил самаритянин и утвердил решение символическим ударом в большой барабан, чем усилил собственное сходство с аукционистом.

— Пойдем дальше… Кто-нибудь знает, как соединить в одно грех лености и заповедь «почитай отца твоего и мать твою»?

Вопрос был задан таким тоном, каким охотник на сцене ТЮЗа спрашивает восторженную малышню: «Дети! Куда побежал волк? Туда? Или туда?» Чувствовалась во всей этой игре какая-то фальшь. Мне сразу стало неинтересно.

Я и в детстве, кстати сказать, волка ни разу не заложил.

— Ревизионист бородатый! — выругался вполголоса писатель, интимно пристраивая локоть на подлокотник моего кресла Хотя сам в последний раз брился, наверное, с неделю назад. Во взгляде, направленном на выступающего, читалось недвусмысленное «За педанта ответишь!».

Я перестал вслушиваться в рокоток самаритянина и переключил внимание на писателя. Он был мне все-таки ближе. Конечно, не как Маришка, прислонившая голову к моему плечу, но тем не менее.

— Вы заметили, как от фразы к фразе упрощается его речь? — проникает в ухо шепоток писателя. — Специалист! Увидел, что не много в зале интеллектуалов и мягко подстроился под средний уровень. А как он отождествляет себя с аудиторией? Все эти «мы», «наш»… Мы новый… Завет составим хором… И как настойчиво вовлекает в дискуссию, создает иллюзию интерактивности. А жестикуляция… язык тела… и тембр голоса — это же НЛП в чистом виде!

— Эээ… Неопознанная летающая плошка? — выдвигаю предположение. — Или нелинейное программирование?

— Нейролингвистическое, — поправляет писатель без улыбки.

— Вот на чем я еще не программировал! — задумчиво изрекаю после короткой паузы.

— Вы программист? — Он морщит лоб.

— Программисты — в Микрософте, — отвечаю. — Я — веб-дизайнер.

— Тогда обратите внимание на костюм. Думаете, эти кроссовки — спроста?

Вопрос повергает меня в легкий шок. На мой взгляд, современный писатель должен быть в курсе, что веб-дизайнеры не занимаются моделированием одежды.

— И глаза… — продолжает он, не замечая моей растерянности. — Если вы легко гипнотабельны, лучше не смотреть в глаза. Даже не слушать. И вообще… Лучше бы вам не появляться на подобных сборищах. Но раз уж пришли… Рекомендую соблюдать некоторые правила. Если попросят в конце заполнить маленькую анкетку — откажитесь. Ни в коем случае не оставляйте своих координат — ни телефона, ни тем более адреса. Не называйте имен, иначе вас вычислят мгновенно. И… О! Вот еще! Обратите внимание…

Я обратил. По боковым проходам, улыбаясь, как проводницы вагона люкс, вкрадчивой походкой двигались две женщины с большими пластиковыми подносами. На подносах в крошечных граненых стаканчиках плескалось что-то красное и, судя по мелким капелькам на стекле, охлажденное. Должно быть, сок или вино. Если вино, то скорее всего кагор. Пересмотр пересмотром, но ведь и для отпетого ревизиониста должно быть что-то святое!

Немедленно захотелось пить. Но санитар человеческих душ, конечно же, не преминул все испортить.

— Самое главное правило — чем бы вас ни пытались угостить, ничего не пейте и не ешьте! — Он зашептал громче, наверное чтобы предупредить о возможной опасности не только меня, но и мою вторую половинку. — Едва ли вам, как в начале девяностых, напрямую предложат проглотить пару таблеток во славу нового бога. Но капнуть в сок пару капель психотропного могут запросто. Или даже не психотропного, а просто… Те же муниты подмешивают в свои напитки не буду говорить что, только потом каждый причастившийся считается кровным родственником преподобного Муна. Напитки эти в самую жару раздают на улице всем желающим. Бесплатно, естественно. Кстати, тем же самым составом, так называемым «священным вином», они опрыскивают свои конфеты. Так что не рискуйте!

Повторив предостережение, писатель вынужденно замолчал, потому что одна из женщин как раз поравнялась с нашим рядом. Остановилась ступенькой ниже, чуть наклонившись, протянула поднос, любезной улыбкой приглашая нас угощаться.

«У каждого свои семь заповедей», — с иронией подумал я о писателе. Но от предложенного стаканчика все-таки отказался. Не то чтобы от страха или брезгливости, просто пить внезапно расхотелось.

Зато Маришка перестала изображать спящую красавицу и обеими руками потянулась за напитком. Из чувства противоречия.

— Ты не будешь? — обернулась ко мне. — Тогда можно я за него возьму?

Разносчица молча кивнула. Наверное, опасалась проронить словечко, в то время как ее духовный наставник произносит со сцены:

— …ни вола его, ни осла, ни прочего транспортного средства, включая полноприводные иномарки…

Мило улыбаясь женщине с подносом, Маришка один за другим осушила оба стаканчика.

— Нормальный чай, — беззаботно заметила она, когда женщина удалилась опаивать верхние ряды. — Только холодный и красный. Каркадэ, гибискус или суданская роза. И ничего психотропного. Даже сахара не положили!

Писатель посмотрел на нее с немым укором. Если бы он еще покрутил пальцем у виска, я бы его… не то чтобы побил, но мое отношение к русской фантастике в целом охладело бы изрядно.

Он больше ничего не сказал. Зачем, если никто не внимает с почтением его мудрым советам?

Слушать, как адаптируют «Ветхий Завет» для новых русских, мне тоже порядком наскучило. Хотелось встать, громко хлопнув напружиненным сиденьем кресла, и демонстративно покинуть помещение. Но я остался — из-за Маришки: похоже, ей все это было интересно. Правда, снова ушел в себя и только вздрагивал иногда, когда проповедник барабанным боем увековечивал на невидимых скрижалях очередную заповедь.

Чтобы доказать самому себе, что еще не окончательно опустился до уровня веб-дизайнера, вспомнить, так сказать, славное сертифицированное прошлое, стал в уме составлять программку, которая распечатывала бы свой собственный текст. Минут за двадцать составил четыре варианта, самый лаконичный — не Бейсике, всего 7 символов, включая пробел и перевод строки, самый изящный — на Лиспе.

Начал сочинять то же самое на Паскале, но быстро запутался в перекрестных строковых коллекциях, впал в рекурсию, затем в меланхолию — и вывалился в окружающую реальность как раз к окончанию проповеди.

— Кто же будет судить нас за грехи наши тяжкие? — риторически вопрошал самаритянин. — Прокуроры с адвокатами? Товарищеский суд? Общественность? — И, изобразив мгновенную задумчивость, покачал головой, дескать, нет, не они. А я поймал себя на навязчивом желании так же, как он, покачать головой. Но не покачал, удержался.