Политическая история брюк - Кристин Бар

Брюки-граждане

«Именно в начале революции появилась мода на большие кюлоты — собственно брюки; до этого были кюлоты на подвязках и короткие», — вспоминает Луи Симон{60}. Производитель кисеи из герцогства Мэн, он, естественно, был удивлен этим феноменом: что это за «мода», которая идет «снизу», противореча доминирующему в общей истории костюма закону, распространяющемуся на все времена, места и слои общества, согласно которому низшие классы должны подражать высшим?{61} Такое стремление одеваться как сильные мира сего, рискуя натолкнуться на их запреты и потерпеть поражение, поскольку элита постоянно борется с этим риском, часто меняя собственный внешний вид, называют power-dressing — властной агрессивной манерой одеваться. Таким образом, распространение брюк, превратившихся в политический символ, следует рассматривать как крайне важную аномалию, возникшую в контексте революционных пертурбаций и одновременно по-своему способствовавшую их появлению.

20 июня 1792 года останется в истории как «день санкюлотов». Один человек с пикой, забравшись на крышу дворца Тюильри, размахивал перед толпой рваными кюлотами, порванными во время демонстрации, требованием которой было заставить короля надеть красный колпак{62}. Брюки становятся флагом именно в момент ужесточения революционного процесса. Брюки присваивают себе санкюлоты, мелкие ремесленники, входящие в революционные секции Парижа и революционные комитеты, и носят их вместе с курткой-карманьолой, ставшей популярной благодаря марсельским добровольцам Национальной гвардии (это короткая узкая приталенная куртка с маленькими отворотами, украшенная двумя рядами пуговиц, из сукна), туфлями на шнурках (а не с застежками) и красным колпаком (символом освобожденных рабов), который обернется «фригийским» колпаком Марианны — символа свободы{63}.

Весной 1792 года этот ансамбль станет знаком для объединения активистов парижских секций и символом санкюлотов в целом. Он представлял рабочих, прежде всего из парижского пригорода Сент-Антуан. Среди парижских санкюлотов много независимых ремесленников со своими лавочками, меньшее количество наемных рабочих и значительная часть рантье и разного рода домовладельцев, особенно среди руководителей движения. Эта социологически и даже политически неоднородная группа, впрочем, была носительницей общего видения мира, в котором центральное место занимают «мечта о равенстве, ставшая былью» и «братство в действии»{64}.

На празднике свободы, который проводился в Шамбери с 14 октября 1792 года, актер Шенар появляется одетым как санкюлот. Непоколебимый как скала, этот свободный человек носит одежду без завязок и шляпу с кокардой, а не колпак. Он позирует, без пики и с мирным видом, имея в себе что-то от крестьянина на этом пасторальном фоне, который так противоречит урбанистическому ландшафту, привычному санкюлотам. Так был создан определенный стереотип, мало соответствующий действительности, которая была куда разнообразнее. Среди революционеров встречались самые немыслимые крайности: от Марата, склонного нарушать приличия, мастера в области «вестимен-тарного искусства политической провокации»{65}, до Робеспьера, всегда элегантного и в кюлотах. Этот стереотип позволяет порвать с дореволюционным ве-стиментарным режимом, когда «только класс богатых бездельников определял форму, которую следует придать одежде» и когда мода была законом{66}. Брюки же напоминают о бедных и ценности труда. Эта довольно примитивная, простая, функциональная и полезная одежда выражает идею равенства (разве они не скрывают телесное неравенство — некрасивые ноги?).

Известно, что термин «санкюлоты» возник как уничижительное обозначение неимущих. Это выражение, придуманное в аристократических кругах, оскорбительное и нагруженное сексуальными и скатологическими коннотациями. Оно напрямую отсылает к самой неудобной наготе — наготе нижней части тела (стыдливый Мишле[8] придумал для санкюлотов другой термин — «голые руки», то есть закатанные рукава, — разумно делая акцент на одной из символических частей рабочего тела){67}.

До Революции словом «санкюлот» обозначали порой интеллектуалов и не пользующихся славой поэтов в рубище. Первые случаи использования слова «санкюлоты» в политическом контексте восходят к ноябрю 1790 года (в брошюре под названием «Нация без кюлотов» — La nation sans culotte). По всей видимости, ее распространял публицист и автор песен Франсуа Маршан. Смысл этого слова окончательно выворачивается наизнанку в 1792 году, когда сами обездоленные и патриоты стали с гордостью называть себя санкюлотами. Такое присвоение оскорбительного названия снимает уничижительный оттенок, но при этом термин начинает обозначать понятие, одинаково расплывчатое в политическом и вестиментарном плане{68}. Окончательно закрепляет это слово в языке Робеспьер в апреле 1793 года.

Вместо санкюлотов могло бы быть и другое слово — карманьола, от названия куртки, которую носили марсельские гвардейцы-добровольцы, а затем и санкюлоты{69}. Как и брюки, эта куртка связана с Италией (она названа в честь города Карманьола) и с плебеями, поскольку ее с XVII века носили рабочие Пьемонта. Когда они стали приезжать на заработки в Прованс, их одежду переняли местные жители, а марсельские гвардейцы познакомили с ней парижан. Этот термин, конечно, более изящный, но и слишком легкий, поскольку карманьолой также называли ронду, сочиненную в 1792 году и популярную во времена Революции.

На этом месте могло быть и словосочетание «красный колпак». Именно ему, а не брюкам больше внимания уделяет историк Революции Альбер Собуль в своей знаменитой диссертации о санкюлотах. Анализируя социальные переломы, он хорошо показывает неловкость, которую испытывали якобинцы: 19 марта 1792 года Петион де Вильнев и Робеспьер срывают попытку сделать ношение красного колпака обязательным под тем предлогом, что это ослабит «энергию единственной национальной эмблемы, трехцветной кокарды». Но все равно после 10 августа ношение красного колпака распространяется среди членов парижских секций, хотя и не без сопротивления. 4 мая 1793 года «секция санкюлотов решает, что на следующий день ее председатель будет представлять обращение к Конвенту в красном колпаке и длинных брюках»{70}(это, судя по всему, единичный случай). «Колпак свободы» представляет собой политическую мощь санкюлотов. Начиная с лета 1793 года он встречается повсеместно и, как мы увидим позже, станет важным предметом и для женщин-революционерок во время их столкновений с рыночными торговками, произошедших в октябре 1793 года.

Конечно, у санкюлота не было никакого парика или припудренных волос — только натуральные волосы, остриженные как можно короче{71}. Его усы и борода, которые мы видим на сатирических рисунках, отличают его и от женщин, и от манерных мужчин, носивших белые парики (это противопоставление также проявляется в цвете волос: революционный брюнет против аристократического блондина). Пика (реже сабля) — еще один атрибут санкюлота. Она «символизирует вооруженный народ» и «свидетельствует о проявлении народной независимости через восстание»{72}. Во французском языке слово pique по принципу метонимии, как и карманьола, используется в том числе для уничижительного обозначения разного рода активистов.

В эпоху якобинского террора одежду, которая могла спасти жизнь аристократа или умеренно настроенного гражданина, описывали так:

Носить длинные брюки, маленькую куртку, черный парик, красный колпак, чтобы скрывать волосы блондина, накладные усы, в зубах вместо зубочистки — трубку, вместо трости — толстую дубину, ругаться ни много ни мало как отец Дюшен[9], а не бормотать едва слышно{73}.

Говоря о санкюлотах, невозможно не вспомнить о многочисленных очернявших их карикатурах, ставших важной приметой эпохи террора{74}. На этих забавных и жестоких рисунках санкюлота изображают обычно в лохмотьях, но не всегда в брюках — чаще просто с голыми ногами, в одной рубашке: он на самом деле без брюк — sans culotte. Он вызывает смех своей выставленной напоказ непривлекательной анатомией. Санкюлот, таким образом, лишен свойственного мужчинам достоинства, он феминизирован в силу отсутствия нижней одежды с двумя штанинами. Эта феминизация — словно возвращение к более дикой, более животной природе с ее смертоносными инстинктами. Иногда их изображают с когтями, для придачи демонического облика. Ветхость одежды призвана свидетельствовать о моральном и физическом состоянии нации. Дома, на улице или в вооруженных сражениях, санкюлоту на карикатурах свойственны садизм, антропофагия и копрофилия, которые вытесняют его из числа цивилизованных людей.