Вместе с Суртсеем - Брайан Ламли

Возникало впечатление, что в ту безумную ночь произошла некая вспышка массового помешательства, которая настигла – точнее (в этом я сегодня уверен), всплыло откуда-то снизу, чтобы затем обрушиться со страшной силой, – людей, наиболее восприимчивых к подобного рода воздействиям.

Но сколь бы чудовищными ни были эти события, не они служили главным источником моих тревог. Я, разумеется, не забыл, о чем бормотал Джулиан в моей спальне; представляете, какой ужас овладел мною, когда я прочел в газете о неком любителе-сейсмологе, зафиксировавшем, по его утверждениям, толчки на океанском дне на участке между Гренландией и северной оконечностью Шотландии…

Что там лепетал Джулиан о всплытии, которого никто не заметит? Выходит, нечто, произошедшее в морских глубинах, не осталось незамеченным!.. Да нет же, это курам на смех! Я усилием воли отогнал страх, охвативший меня при чтении этой газетной заметки. Какими бы сильными ни были подводные толчки, этот факт вряд ли имел отношение к помешательству моего брата.

В общем, я счел за лучшее усмотреть в этом случайность, чем искать причины происшествий той ужасной ночи. Я даже поблагодарил судьбу за то, что газеты лишь мельком упомянули случай с моим братом. Скандал мог существенно повредить нам обоим.

Зато Джулиану это было в высшей степени безразлично – как, впрочем, и все остальное, ибо спустя год он по-прежнему оставался в полубессознательном состоянии, в котором обнаружила его полиция. За прошедшие месяцы его мания приобрела столь фантастический характер, что он прекратился в объект интереса для многих психиатров. В частности, бредовые речи моего брата привлекли внимание одного психоаналитика с Харли-стрит, который так заинтересовался этим случаем, что даже отказался от гонорара. Я навещал брата довольно часто и каждый раз, бывая в Лондоне, пытался вручить доктору Стюарту деньги, но он даже слышать не хотел об оплате своих услуг и не принимал никаких возражений. История болезни нового пациента представлялась ему столь любопытной, что, по его словам, он счел для себя профессиональным счастьем заняться изучением такого причудливого случая душевного расстройства. Просто невероятно, что тот же самый человек, который так достойно показал себя, напрочь был лишен желания вникнуть в мой случай, когда судьба привела меня, как прежде моего брата, в палату для умалишенных. И все же Джулиан попал в хорошие руки, да и в любом случае с моей стороны было бы в высшей степени неразумно настаивать на оплате. Гонорары доктора Стюарта выражались астрономическими – цифрами.

Вскоре после того, как доктор Стюарт взял Джулиана под свою «опеку», я начал изучать составленные братом карты звездного неба, как астрономические, так и астрологические, и взялся за чтение собранных им книг оккультного характера. Тогда я изучил немало произведений подобного рода: работы Фермольда, Леви, Принна и Гезраэля, а также – в запасниках библиотеки Британского музея – труды Магнуса, Глиннда и Аль-Хазреда. Я прочел «Текст Р'лайха» – и «Отчет Йохансена», основательно проштудировал легенды об Атлантиде и My. Я портил зрение, перелистывая древние фолианты из частных коллекций, и находил источники легенд и мифов, относящихся к океану. Я прочел рукопись Эндрю Фелана, тексты допроса Абеля Кипа, свидетельские показания Клейрборна Бойца и Нейланда Колума, повествование Хорвата Блейна. Не ускользнули от моего внимания бумаги Джефферсона Бейтса, и нередко, томясь бессонницей, я размышлял о загадочной судьбе Эноха Конгера.[4]

Наверное, зря я это делал.

Эти занятия отняли у меня почти целый год, но я так и не приблизился к пониманию причин сумасшествия моего брата. Хотя нет, пожалуй, это не совсем так. Думается, он вполне мог лишиться рассудка, начитавшись жутких книг, о которых я упоминал выше, тем более что речь идет о человеке вроде Джулиана, обладавшем натурой куда более чувствительной, нежели у большинства людей. Тем не менее это отнюдь не единственное объяснение. В конце концов, его интерес к подобным вещам был давним, ими он увлекался всю свою жизнь. Мне до сих пор не понятно, как случилось, что интерес этот стал решающим фактором его заболевания. Нет, очевидно, начало всему положил роковой сон, привидевшийся ему на Сретенье.

Тем не менее нельзя сказать, что тот год был для меня потерян. Я и сейчас не верю в зловещее возвращение былых времен, не верю в великих древних богов, ожидающих своего часа в океанских впадинах, в злосчастную судьбу человечества, воплощенную в образах кошмарных обитателей морских глубин. Смог бы я сохранить здравомыслие, если бы принял на веру эту фантасмагорию? Правда, я сделался поистине знатоком зловещих тайн древней Земли. Некоторые факты, добытые в процессе изысканий, вызывали у меня жгучий интерес. Я имею в виду ряд странных случаев, удивительным образом похожих друг на друга: случай Джо Слейтера, бродяги из Катскильских гор (1900–1901 годы); случай Натаниэля Уингейта Пизли из Мискатоникского университета (1908–1913 годы); наконец, случай Рэндольфа Картера из Бостона, чье исчезновение в 1928 году было тесно связано с необъяснимым происшествием, случившимся с неким Свами Чандрапутрой[5] в 1930 году. Признаться, я изучил и другие случаи предполагаемой одержимости демоническими силами – все они в равной степени достоверны, – но упомянутые выше имеют для меня особую важность, ибо в них просматриваются определенные параллели с участью моего несчастного брата.

Однако время прошло быстро. И каким неподдельным было мое изумление, – вернее, небывалое облегчение и радость, – когда июльским утром 1963 года я совершенно неожиданно для себя на шел в почтовом ящике письмо от доктора Стюарта, в котором он извещал меня, что Джулиан резко пошел на поправку. И действительно, когда я приехал в Оукдин, доктор подтвердил: Джулиан полностью здоров. По словам Стюарта, излечился мой брат едва ли не в одночасье; здесь, впрочем, я засомневался, ибо подметил в поведении брата несколько ненормальных черт.

Хотя во всем остальном успехи, достигнутые врачом, поражали. Когда я в последний раз видел Джулиана – это было всего месяц назад, – мне стало не по себе, столь чудовищны были масштабы его помешательства. Тогда я стоял рядом с ним возле забранного решеткой окна, в которое, как мне сказали, он мог часами смотреть на север. В ответ на мое осторожное приветствие брат пробормотал: «Ктулху, Отуум, Дагон: Обитатели Глубин во тьме, все глубоко спят, дожидаясь пробуждения…» Мне не удалось добиться от него ничего другого, кроме этой бессмыслицы.

Но каковы были перемены! На сей раз брат тепло приветствовал меня – хотя теперь я задним числом понимаю: узнал он меня не сразу, с легким опозданием. Немного поговорив с ним, я пришел к отрадному выводу: не считая одной новой идиосинкразии,[6] передо мной стоял практически тот же человек, которого я знал до болезни. А пресловутая странность заключалась вот в чем: у брата, по всей видимости, появилась ужасная фотофобия, и теперь он носил большие темные очки, полностью закрывавшие глаза и предохранявшие от попадания солнечного света с боков. Однако, как я выяснил позднее, объяснялась эта причуда другими причинами…