Эль Дьябло - Георгий Зотов

Отвратительно, но придётся. У него слишком мало времени.

…Мать-настоятельница, будучи вне себя от ярости, поднялась в свою келью – переодеться к вечерней мессе в корсет и шёлковые чулки. Её душили слёзы. Подумать только – упустили такой шанс! Нет, лучше не жадничать, не экономить: с завтрашнего вечера она прикажет оборудовать забор и стены внутри монастыря видеокамерами, так проще ловить чужаков. Правда, придётся подождать установщиков-женщин (само собой, лесбиянок), мужчины в монастырь не поедут. Оргию с овощами отменили – настроение у всех сестёр было испорчено, к тому же недосчитались свечей – придётся заказывать новые. Но стоит ли отказывать себе в последнем удовольствии на ночь? Нет, это было бы неправильно. Едва закончилась месса, опухшая от слёз сестра Наталья поднялась в келью настоятельницы – встала на колени и протянула малахитовый ларец. Дрожа от возбуждения, аббатиса выдохнула, как алкоголик перед стопкой водки, и откинула крышку. Её зрачки расширились. Вцепившись в щёки ногтями, она завизжала от ужаса.

Незнакомец украл не только свечи!..

…Камера следит: Олег останавливает жёлтую машину с шашечками. Оператор приближает изображение. Без звука показано: мужчина, притворно улыбаясь, обсуждает что-то с девушкой на водительском сиденье – длинноволосой блондинкой в расстёгнутой белой блузке, без лифчика и в предельно короткой юбке. Со скрытой гримасой отвращения мужчина садится в салон. Девушка обнимает пассажира за шею, прижимает его голову к своей груди, другой рукой крутит руль, – они едут. Метрах в двухстах от автомобиля из пожухлой травы поднимается ещё один человек. Его видно со спины, маленькую фигурку в большом поле. Он смотрит в сторону отъезжающей «Хонды» в бинокль. А затем медленно оборачивается.

Обрыв плёнки.

Глава 3

Собиратель кукол

(Лима, Республика Перу, 17 октября 1931 года)

…Прежде всего, появись такая возможность, он обязательно разъяснил бы свою позицию уважаемой публике – раз и навсегда. У него нет абсолютно никаких криминальных причин, поэтому полицейским с журналистами не следует придумывать на ходу версии и предаваться ненужным иллюзиям относительно его работ, – он всё делает исключительно во имя любви. Да-да. И нечего в ответ кривить рожу в циничной ухмылке. Любовь существует, она правит погрязшим во злобе и праздности миром, облекая тьму в одежды света. Великая любовь, что посещает человека единственный раз в никчёмной жизни, ради которой лично он сам готов одним ударом сломать себе рёбра и вырвать из груди сердце, дабы преподнести пульсирующий комочек крови и мяса предмету своего поклонения. Без колебаний поклянётся волосами Девы Марии, его цель воистину свята – он ни за что на свете не подверг бы себя тем испытаниям, какие вынужден терпеть сейчас. Обычно убийцы наслаждаются мучениями своих жертв и даже, если верить статьям газетчиков, испытывают сексуальное удовольствие. Тьфу ты, мороз по коже. Ничего подобного. Он всё осознаёт. Понимает, что это противозаконно. Но, увы, выбора попросту нет. Любви нельзя сопротивляться или бороться с нею. Ей можно только покорно служить, с восторгом преклонив колени.

Щегольски одетый кабальеро остановился на перекрёстке, взглянул на часы.

Цокая копытами лошадей, мимо проехал фаэтон с пьяным извозчиком, во всё горло распевающим похабную песенку. Кабальеро усмехнулся, провожая повозку презрительным взглядом. О Иисус, насколько же отсталая страна. В Европе давно только таксомоторы, но тут не редкость и крестьяне верхом на ламах. Он без конца изворачивается, чтобы не вступить лаковым штиблетом в дымящееся дерьмо. И вот так всюду. Отбросы, грязь, гниль, груды мусора. Подумать только, конкистадор Писарро, основавший это поселение, когда-то назвал его Городом Королей[2]. Однако влюблённый специально избрал убежище в Баррио де Чино. Дело не в деньгах – здесь проще затеряться, как в любом злачном месте.

Дворник-китаец в халате, подняв метлой облака пыли, церемонно поклонился:

– Добрый вечер, сеньор.

– Добрый вечер.

Приземистые пагоды экзотично смотрелись среди жёлтых испанских церквей. Решётчатые балкончики. Колониальные дома, коим сверху словно прибили гвоздями красные крыши с загнутыми кончиками. Сухие кокосы, опавшие с пальм. Отвратительно пахнущие гуанако[3] со свалявшейся шерстью соседствуют с дремлющими в грязи поросятами. Бумажные иероглифы и мягко колышущиеся на ветру красные фонарики. Резкий аромат духов-«самоделок» от немытых тел самых дешёвых шлюх. Запах прогорклого кукурузного масла смешивается с навозным амбре. Тут многие жители держат и загончики со свиньями, и бойни в качестве подсобного хозяйства – утром, когда идёт забой, приходится перепрыгивать через ручейки крови, сливающиеся в багровые лужи. Визг хрюшек стоит жутчайший, на одной-единственной ноте. Ничего вокруг не слышно.

И отлично. Ему тоже требуется заглушать визг. Правда, совсем других существ.

Человек поморщился. Да. Исключительно во имя любви. Прекрасной, неземной. Доселе не рождавшейся в природе низменного человечества. Он готов говорить о ней часами, пока не пересохнет во рту. Потом выпьет воды – и вновь без устали заведёт вдохновенный монолог. Склонившись на ходу, он взглянул на отражение в луже. Да уж, чересчур прифрантился для такой местности. Сшитый на заказ костюм, ботинки из кожи альпаки, фетровая английская шляпа… подтяжки на брюках парижские. Опасно? Лощёные щёголи привлекают внимание, но… мало ли богачей сюда пробираются, чтобы дёшево позабавиться с темнокожими девочками или забыться в опиумной курильне? Кроме августа, в Лиме всегда довольно жарко, однако кошмарный ветер с моря заставляет укутываться даже ночью… Ничего. Как только закончатся дела, он непременно уедет со своей любимой далеко-далеко – в Нью-Йорк, а может быть, и в Париж, пить шампанское и блистать на светских балах. Она старше, опытнее и умнее. А он в лепёшку разобьётся, чтобы любовь всей его жизни не разочаровалась в интеллектуальном недотёпе. Прохожий миновал ресторан с выставленной на пороге (под огромными красными иероглифами) статуей толстяка Конфуция, свернул в узкий переулок – штиблеты заскользили на камнях. Запах тухлой рыбы, чешуя… Святая Дева Мария, чего только нет в этом квартале.

А вот и нужная дверь – с двумя висячими замками.

Скрежет ключа. Он отпер оба – и быстро, молнией, метнулся внутрь помещения. Задвинул засов. Ох, вовремя… Из недр тьмы донёсся не то хрип, не то вой рыдающей женщины:

– Помогите мне! Люди! Ради Иисуса! Пожалуйста, помогите!

Похоже, кукла невесть как пережевала кляп из ткани и теперь орёт во всё горло. Женщины – удивительные существа, природа отвела им крайне высокую степень выживаемости. Собирать куклы из мужчин было бы гораздо проще, эти создания слабы, безвольны и практически не цепляются за жизнь. А с женщинами много сложней. Да, скорее всего, мерзавка измельчила зубами и выплюнула кляп. Надо было сразу бросить истеричку в яму к подружкам, но он не хотел возиться и терять понапрасну время: желательно, чтобы девица пребывала в полной готовности к его приходу. И вот как отныне поступать? Завяжешь кляп слишком туго – задохнётся, провисит лишние часы, придётся избавляться от полусотни килограммов ненужного мяса. А содержимое вен? Для ублажения любви необходима сугубо свежая кровь, иначе ничего не получится. Ладно, пусть себе кричит. Он тщательно обклеил стены у выхода тряпьём… Визжите, сколько душе угодно, вряд ли услышат… Правда, лишние меры предосторожности не помешают. И самое удивительное – где логика? Дурочка надеется выбраться – после того как видела его лицо? Да уж. Положи такую на гильотину, она и в момент падения лезвия, пока то не коснулось шеи, будет думать: а вдруг обойдётся?

Детский оптимизм.

Вот я засну, а весь ужас закончится. Проснусь – и монстр исчез. Бесподобная идея.

…Девушку он подвесил заранее, в самом конце скотобойни. Она могла лишь стоять, обе её руки перехватила цепь, тянущаяся к потолку. Лодыжки также были скованы – чтобы не лягалась. Завидев его, жертва снова закричала, на этот раз от бессилия и горя. Он сострадательно улыбнулся ей. Ещё одна ступенька на крутой лестнице к любви. Всего пятнадцать лет… Впрочем, в её народе в таком возрасте уже имеют двух или трёх детей. Смуглая кожа, чёрные глаза, пугающие старух сглазом, блеск мокрого от пота тела. Он держал девушку в плену голой, ибо старое тряпьё нищих индианок вызывало у него брезгливость, а то, во что он скоро оденет куклу, должно пахнуть цветами и свежестью.

Пленница в ужасе следила, как кабальеро снимал с себя одежду.

Едва он разделся до кальсон, жертва снова залилась криком и плачем. Вот же идиотка-то, а. Тут вовсе не о сохранности девственной плевы стоит беспокоиться, а о своей жизни. Ну конечно, эти девицы воспитаны в тупом овечьем покорстве католичеству, разве им свойственно мыслить о чём-то другом? Да, ему не нравится его занятие. Но, честное слово, поведение гостьи раздражает. Верещит на одной ноте, уши болят. И чего ради?