Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

На пустынной дороге были только он и ветер. Красное закатное солнце медленно садилось в сторону Тифлиса. Сердце билось в груди в такт копытам: Пушкин-Пушкин-Пушкин. Нельзя же упустить такую возможность и не познакомиться с человеком, близко знавшим самого Пушкина.

Село Царские Колодцы было тихим и милым. Оно встревоженно посмотрело на горячего всадника, неожиданно ворвавшегося в его безмятежную жизнь.

Домик Нечволодова [7] оказался каменным, но одноэтажным – правда, первый этаж находился на уровне второго, да еще и с балкончиком. На нем стоял сам хозяин в форме Нижегородского полка: черный мундир с красным стоячим воротником и рыжими эполетами. Было ему явно за пятьдесят – мешки под глазами говорили о возрасте, но седые усы молодецки топорщились, и осанка все еще выдавала удалого кавалериста. Лермонтов поздоровался и представился.

– Здравия желаю, – покивал Григорий Иванович не слишком приветливо. – Чем обязан? Извините, что в дом не зову: мы с женою собрались в Караагач на спектакль.

– Так и я на него надеюсь успеть.

– Непременно успеете. Тем более что вовремя не начнут, это у них как водится.

Михаил спешился, хозяин вышел из дома. После рукопожатия объяснились. Седой подполковник даже смутился.

– Право, неудобно, что почтмейстер, болван, вас подвиг на сию поездку. Я ему задам. Что за спешка! Чай, не голодаем без присланных денег.

Лермонтов успокоил: деньги – только повод, чтобы познакомиться. Его подви́г вовсе не почтмейстер, а великий Пушкин.

Нечволодов вздохнул.

– Пушкин, Пушкин… Как подумаю, что он убит сей зимою, сердце обливается кровью. Был бы я моложе, без семьи, вот ей-богу, собрался бы в одночасье и отправился на поиски этого Дантеса – вызвать на дуэль и поганую грудь его продырявить. У меня бы рука не дрогнула.

Из дверей дома вышла стройная высокая дама в светлом закрытом платье с буфами и соломенном капоре с темным плюмажем на затылке. Ленты капора были завязаны не прямо под подбородком, а очень элегантно под правой щекой. Украшали даму три прелестные свежесрезанные розы: две на поясе – розовая и красная, и розовая в черных волосах. Волосы – под стать перьям, брови темные, рот прелестный, маленький, в руке – зонтик.

– Вот позвольте, Михаил Юрьевич, представить вам мою супругу, Екатерину Григорьевну. Отчество – мое, между прочим. – Нечволодов расхохотался.

– То есть как ваше? – удивился Михаил.

– Очень просто. Мы с моей покойной женой – царство ей небесное! – приютили и удочерили девочку-черкешенку. Записал ее тогда на себя. А когда жена скоропостижно преставилась, а Катюша подросла, мы с ней и поженились. Разница у нас в тридцать пять годков.

Катя улыбнулась.

– Это не мешает нашему счастью – у нас две прелестных дочечки.

Подполковник, словно подтверждая сказанное, молодецки подкрутил усы.

Мальчик-грузин вывел под уздцы лошадь, запряженную в скромную, кожей обтянутую коляску, и залез на козлы. Нечволодов подал руку даме, помогая сесть. Усевшись сам, обратился к гостю:

– Коль уж так случилось, Михаил Юрьевич, что я не смог достойно вас нынче принять, так не обижайтесь. Приезжайте сызнова, когда изволите. Посидим, выпьем молодого вина, поговорим как друзья.

Лермонтов, прижав руку к сердцу, посмотрел на Катю. Та произнесла приветливо:

– Будем очень рады.

Михаил подумал: «Эх, украсть бы тебя у старого мужа да увезти куда-нибудь в Персию, где никто нас не сыщет. Но нельзя, долг велит подчинять чувства разуму».

Он вскочил в седло и поехал рядом с коляской.

6

На спектакль не опоздали: зрители только собирались. Сцена и скамейки были установлены на открытом воздухе в роще за селом. Деревья, росшие вокруг поляны, создавали иллюзию театральных стен. Нечволодовы беспрестанно раскланивались, здороваясь, Григорий Иванович многим пожимал руку. Безобразов отправил отставного подполковника с женой в первые ряды, предназначенные для почетных гостей, а Лермонтову, сказал:

– Разрешите, Михаил Юрьевич, представить вас князю и княгине Чавчавадзе [8] . Я как доложил, что вы прибыли к нам на службу, так они сразу проявили к вам живейший интерес.

– Я весьма польщен.

Князь был в партикулярном – фрак из темной ткани, светлые брюки, полосатый жилет и широкий галстук на стоячем воротнике, княгиня – в чепце с перьями и в приталенном платье с огромными вздутыми рукавами (мода была явно петербургской).

Познакомились. Александр Гарсеванович говорил по-русски с легким акцентом, то и дело сбиваясь на французский, его супруга, Саломея Ивановна, деликатно хранила молчание.

– Я поклонник ваших поэтических дарований, – сказал Чавчавадзе, пристально изучая собеседника. – Большей частью в списках. Ведь и зять мой покойный, Грибоедов, тоже не печатался, к сожалению. Ничего, время все расставит по своим местам. Я хотел бы перевести на грузинский ваше стихотворение про русалку.

– Был бы необыкновенно счастлив.

– Приезжайте к нам в Цинандали. Запросто, без церемоний. Мы гостям всегда рады. Александр Пушкин заезжал к нам по пути в Арзерум, а с его братом Львом мы вообще друзья.

– Непременно приеду.

Поклонившись, Михаил пошел в задние ряды, так как мест на первых скамьях уже не было. Полковой оркестр заиграл веселую музыку, и драгуны, составлявшие большинство публики, постепенно затихли. Занавес раскрылся. Декорация представляла из себя покои герцога, сделанные довольно топорно, но, как видно, с большим желанием. Точно так же играли исполнители заглавных ролей: чересчур громко, ненатурально, но напористо, с увлечением. Лермонтов с любопытством ждал появления Кити-Виолы и наконец дождался: небольшого роста, хрупкая, с темными волосами под шапочкой и огромными синими глазами, девушка не терялась на сцене и произносила свои слова с должной долей иронии.

«А она похожа на Варю Лопухину, – с грустью отметил про себя Михаил. – Это помешает мне ее полюбить. Вечное сравнение… Нет, увы, Кити Чавчавадзе – не для меня. Надо посмотреть на сестру».

Нина Грибоедова [9] появилась в середине первого акта. Выше Екатерины [10] на полголовы и гораздо величавее. Взгляд уверенной в себе женщины. Голос ровный, бархатный. Плавные движения. Не в комедии бы выступать, а в трагической пьесе, например в «Маскараде». Даже имя героини странным образом совпадало. «Маскарад» писался года два назад, и о Чавчавадзе Лермонтов не думал. Или думал? Знал, что юную жену погибшего Грибоедова зовут Нина. Нет, не думал. Разве что подсознательно?

«Горе от ума» не пропустила цензура.

«Маскарад» не пропустила цензура.

Тоже совпадение?

Публика смеялась диалогам Оливии и Мальволио. Постановка ей нравилась, действие то и дело прерывалось аплодисментами. А Михаил отчего-то вдруг затосковал, ощутив внутри странный холодок, каждый раз возникавший при мыслях о судьбе. О его судьбе. И о смерти. О его смерти. Все кругом смеялись, а ему было тоскливо. Что же в нем не так? Почему он не может быть таким, как все? Вроде иногда получалось: забывал о страшном, отдавался разгулу. А потом вдруг опять накатывало. Вот придумал, что сегодня влюбится в Кити Чавчавадзе. Или в Нину. А сам почти влюбился в другую Кити – Катю Нечволодову. Но она чужая жена. И грех обидеть славного человека – отставного подполковника.