Черная кровь ноября - Яна Витт

У Киндеирна нет друзей.

Он зло усмехнулся, когда тяга вдруг погасла, как потушенная свеча. Так и думал.

Сердце

Глухая пыльная тьма вдруг разверзлась, и на него впервые за долгое время упал яркий солнечный свет.

Сердце стукнулось – в прозрачном воздухе близ волшебных лесов даже биться было легче.

Оно стукнулось еще раз.

И еще.

Золотые искры эльфийской магии понеслись по венам мира, наполняя его силой, которую он не чувствовал слишком давно.

Натянулись нити, встряхнулось мироздание.

Он был близко.

Очень близко.

Сердце позвало его, натянув до предела нити, отчаянно стремясь вернуться туда, откуда было безжалостно вырезано.

Но…

Сердце стукнуло еще раз и замерло, когда пыльная тьма снова укрыла его, отрезая от прозрачной синевы небес.

6. Кристина

Золотистое сияние окутало Кристину, согрело, подарило ощущение любви и принятия. Ей хотелось закрыть глаза, раскинуть руки и отдаться силе, которая связывала ее душу с тем, что есть в мире: с небом, землей, деревьями и травами, всеми на свете людьми. Она видела золотые струны, по которым текла невообразимая любовь. Струилась куда-то… где ощущалось присутствие чего-то еще более могущественного и любящего.

Очень хотелось лететь, бежать, отдаться силе золотого сияния, позволить унести в единственное место, где ей будет действительно хорошо, где она обретет настоящий дом. Кристина не позволила себе этого только по одной причине – мама. Рано умирать – как и отправляться в рай, сначала надо отдать дочерний долг.

И от невозможности прямо сейчас оказаться там, в руках Бога, в райском саду, на глазах у нее выступили слезы. Она стиснула пальцами податливую восковую свечу и упала на колени прямо на каменный пол собора Святой Софии. Резкая боль прострелила кости, сияние, пульсировавшее в голове, ослабело, отступило, позволило жить. А потом и вовсе ушло. Кристина так и осталась на полу. Не было сил встать.

Тот Бог, который до сих пор жил в душе, – прятался за темными иконами в бабушкином доме, обещал покарать за ложь и непослушание устами мамы, – был, скорее, чем-то вроде свода законов и правил. Она следовала им, бездумно подчиняясь, знала молитвы, отстаивала службы два раза в год – на Пасху и на Рождество, иногда забегала в церковь возле дома, перед контрольными.

Кристина понимала, что все в мире создано некой высшей силой, но пока не чувствовала в себе настоящей веры.

Сегодня все изменилось, едва она вошла под высокие своды. В одно мгновение ее окутало тягучее сладкое золото и позвало за собой.

Айя-София, древний храм, в котором долгие-долгие годы звучали совсем не христианские молитвы, увешанный поверх хрупких фресок символами чужой веры, оказался тем местом, где к Кристине впервые за все ее семнадцать лет снизошел Бог.

Кристина стирала ладонью слезы, которые лились из глаз, и озиралась по сторонам, но никто на нее не смотрел. Здесь видели всякое – для мусульман это сооружение тоже было знаковым, и после Голубой мечети некоторые приходили молиться и сюда. Власти Турции не захотели отдавать полуторатысячелетний собор ни одной из претендующих религий, и в недавнем прошлом сделали его музеем[4]. Но накрывало здесь очень многих, и девушка, стоящая на коленях, никого не удивляла.

А она потеряла счет времени.

Тяжелые люстры с яркими лампами, дрожащее марево от свечей настоящих, тонкий запах воска и ладана от ладоней, тяжелая вязкость, которая растекается по телу и никуда не исчезает.

Лики на иконах – неужели в шестом веке умели так рисовать? Как живые, словно волосы святых перебирает ветер, а глаза смотрят пронзительно и строго.

Свечка в руках превратилась в мягкий комок воска. Так и не поставила никуда.

Кристина все-таки поднялась, хоть и не с первой попытки. Ноги затекли до холодной тяжести мрамора и ощущались каменными. Если не присесть, точно упадет, а кровь побежит по венам с пронзающей тысячью игл болью.

Но она тотчас забыла разумную мысль, выронила где-то по пути, как и катышек воска. Хорошо, что вещи были в рюкзачке, иначе и его бы потеряла.

Вышла, спотыкаясь о каждую ступеньку, и поплелась куда глаза глядят, не обращая внимания на пронизывающий ветер, назойливых котов и торговцев – и даже на аппетитные запахи от маленьких тележек с кёфте, симитами[5] и орехами в меду.

Бродила по улицам, пока не начало темнеть, а мысли, витавшие где-то высоко над головой – не спустились обратно и не встряхнули паникой – самолет!

Сколько времени?!

Когда вылет?!

Кристина крутанулась вокруг себя в надежде понять, где она, увидеть рельсы трамвая или хотя бы сувенирную лавку, где говорят по-английски. Но она блуждала в далеких кварталах, где вдоль улиц тянулись лишь беленые стены, над которыми виднелись апельсиновые и лимонные деревья, а во дворах лаяли собаки. Ни одного прохожего.

Она вытащила телефон – простой, кнопочный, и роуминг не подключен, даже не позвонишь никому. Семь часов. А когда они прилетели? Почему она не спросила ни у кого про рейс?

Неизвестно сколько километров Кристина прошагала в забытьи, но мышцы намекали – слишком много, бег они уже не осилят.

Сердце трепыхалось в груди как бешеное – что делать, если она опоздает на самолет? И почему все повороты улиц заводят ее в тупики?

Когда в мире немых оград и брехливых собак наконец появился новый звук – рокот мотора, Кристина бросилась буквально под колеса машины и, глотая слова и буквы, путая к чертям все времена, попыталась объясниться с недоумевающим турком за рулем. Что-то такое он в итоге понял, поскольку буркнул по-русски: «Садись!» – и кивнул на место рядом.

Надо было в этот момент подумать о безопасности, о том, что неизвестно, куда он ее завезет, но в плотном коконе паники было не до новых страхов.

И пока они ехали – все-таки до аэропорта! – Кристина только и делала, что ловила за хвосты носящиеся по кругу мысли и усмиряла их.

Так и знала. Так и знала. Так и знала.

Турок высадил ее у международного терминала, отказался от попыток дать ему фунты, рубли и телефон – больше у Кристины ничего не было – и уехал, просто сделав доброе дело.

А она проскочила, не задержавшись, с колотящимся сердцем и опрокинутым лицом все кордоны, рванула к знакомому залу ожидания и лишь на пороге сумела остановиться, разом ослабнув от облегчения.

У гейта, где кучковалась очередь, опоздавшую ждала Людмила Сергеевна, и ее вид не предвещал ничего хорошего.

7. Ирн

– Привет, моя любовь…

Энн очень