Цунами. Книга 2. Узел Милгрэма - Алексей Лукьянов

Ты не капитан, ты Майор, пошутила вчера Барбара. Я Майор, согласился Том. Но пел он бесподобно, будто родился с этой песней на устах.

И играл тоже, пусть даже и под градусом. Отчего-то во время игры в ушах у Барбары звучала именно эта песня. Будто Майор и играл не для себя, не для своего агента, а для неё.

Я весь для тебя, детка.

Барбара вдруг поймала себя на том, что думает о Майоре без кавычек и с большой буквы.

Но она приехала сюда не романы крутить, а выигрывать. Не для кого-то, не для денег даже, а для себя самой. От денег она решила отказаться с самого начала — отдаст на благотворительные цели, и всё тут. Тут дело принципа, и Майор здесь вовсе ни при чём. Всё равно он ей в сыновья годится.

План сложился в голове сразу, и поэтому, пока агенты со своими репортёрами ещё не приехали, она решила сама напрячь «мужа».

Оказывается, у Майора были свои планы на сегодня. Она застала его удирающим.

— Куда-то собрался, милый? — спросила Барбара, глядя на бледного, с мокрыми после душа волосами, мужа.

— Вы кто? — спросил Том.

Надо же, и впрямь на трезвую голову не узнаёт. Хотя во взгляде что-то похожее на узнавание читается.

— Читай по губам: я… твоя… жена…

— Бабушка, Господь с вами, я вам во внуки гожусь, — надо отдать должное Брайдеру — за словом в карман он не лез, хотя на трезвую голову у него получалось немного грубо. Даже не немного, а совсем грубо.

— За такие слова я могу потребовать развода, — сказала Барбара. — Вернись в апартаменты, милый, не будем смущать горничных.

— Я полицию вызову!

— Я уже вызвала, не беспокойся. И пожарных, и неотложку, так что давай быстрее.

Она грубо втолкнула его в номер и захлопнула дверь.

— Э… Барби? Барби, ведь правильно? — спросил Том.

— Угадал.

— Мэм, я надеюсь, не успел сделать с вами ничего предосудительного.

— Майор, хватит мямлить, мы одни, говори начистоту.

— Окей, мэм, я перебрал, простите меня, готов дать развод.

— Развод? Вот ещё. В кои-то веки меня взяли замуж, не целованную практически девушку, и я упущу своё счастье? Нет, Майор, теперь вместе в болезни и здравии… ты должен помнить.

— За что вы так со мной, мэм? Я был невежлив?

— Я не с тобой, мне ты и нафиг не нужен. Меня здорово взбесил мой агент.

— А я здесь при чём?

— А ты здесь при том, что вчера спьяну выиграл полуфинал. Знаешь, кто ты после этого?

— Видит бог, я даже не помню, что вчера было…

— Хватит мямлить, я сказала, будь мужиком!

— Мэм, в вашем присутствии я робею быть мужиком.

— Ах ты, жук навозный!

Они сцепились и начали драться.

Несмотря на то, что Барбара брала уроки бокса и регулярно посещала тренировки, а Брайдер выглядел рыхлым тюфяком, схватка затянулась. Том блокировал удары, сам тактично не атаковал, хотя пару раз Барбара точно раскрылась и могла пропустить хук.

— Дерись, говорю, — часто дыша, говорила Барбара.

— Некогда мне, — пыхтел Майор.

— Тюфяк!

— Старуха!

— Это не оскорбление.

— Э… Стерва?

— Слабак, даже оскорбление придумать не можешь!

Майор зажмурился и выпалил такое, что стыдно повторить даже в неприличном обществе.

— Чего? — опешила Барбара.

Брайдер покраснел. Драка прекратилась.

— Повтори, что сказал, — потребовала Барбара.

— Э… Обойдёшься.

— Тюфяк!

— Сама тюфяк.

— Да я тебя… — она собралась уже пнуть Майора в коленную чашечку, но запнулась об ковёр и полетела прямо к нему в объятья.

Какое-то время они стояли так: Том держал Барбару на руках, а она трепыхалась в его руках, как рыбка, и в голове у неё отчего-то по кругу вертелось «Yo no soy marinero, yo no soy marinero, soy capitán, soy capitán, soy capitán».

— Поставь, как было, — сказала она.

— Не поставлю.

— Я тебя на двадцать лет старше.

— После сорока все выглядят одинаково.

— Ты меня сам бабушкой назвал.

— Виноват.

О следующем часе своей жизни Барбара не рассказывала никому.

Эпизод 4

Мы в то утро едва не совершили прорыв в мировой науке, равный, наверное, только изобретению колеса. Не стоит недооценивать колеса, вы просто слишком к нему привыкли. Концепцию колеса никто ещё не переплюнул, и не упоминайте крыло или атомную энергию. Крыло без колеса значит мало, а вся атомная энергетика — это такой же паровой двигатель, только на другом горючем.

Впрочем, открытия не случилось. Не сумели договориться в нюансах, слово за слово, фэйсом об тэйбл… Кончилось всё тем, что мы разодрались, потом к ядрене фене разнесли лабораторию, да ещё и облучились по самое не балуйся. Стоя в развалинах лабы, Даглас, наш шеф, сделал в тот момент то, что делают в таких случаях все начальники полицейских участков в голливудских фильмах — велел сдать значки и пистолеты. В смысле — отстранил от полётов. Ну, вы поняли.

На Дагласа нельзя сердиться, мы испытывали его терпение в течение последнего полугода, а он покрывал нас перед руководством за все те косяки, которые мы себе позволяли. За что был вне подозрений. Потому что, несмотря на все наши с Егором скандалы и разногласия, пользы от нас всё равно было больше, чем вреда. Видит бог, если бы можно было прожить эти пару часов заново, я всё сделал бы точно так же.

Однако в то утро мы превысили лимит косяков многократно.

Сперва мы пропустили встречу с отцом родным.

— Не забываем: утром у нас завтрак с podatelem blag! — предупредил Даглас за день до. — На банкете вечером его не будет, он в Москву улетает, так что будьте добры…

Разумеется, это нам. Остальные-то не такие раздолбаи, как близнецы Кругловы. Нам Даглас звонит по десять раз на дню, даже если мы находимся в одном помещении. Что делать — нас постоянно нужно спускать с небес в лабу, иначе ни результатов, ни отчётов.

«Подателя благ» Даглас произносит по-русски, как и «отца родного». Так уж вышло, что прозвища в нашем интернациональном коллективе раздаю я, и приклеиваются они насмерть. А прозвища я придумываю на русском.

В России популярен миф о засилье русскими специалистами американских компаний. Русских здесь, конечно, как собак нерезаных, но я бы не сказал, что больше, допустим, чем индусов. Или китайцев. Или латиносов. Америка — огромный плавильный котёл наций, и здесь совершенно неважно, какой ты национальности. По-английски все говорят одинаково плохо. Мы на этом фоне выглядели вполне себе ничего, особенно после трёх лет Массачусетского технического универа, оконченного экстерном.

Однако отцом родным нашей лаборатории тоже был русский, по фамилии Гумилёв. Причём русским не только по происхождению, но и по гражданству, как и мы. Это был какой-то магнат, владелец заводов, газет, пароходов, и в его благонамеренность и приверженность науке мы не очень верили. Знаем мы этих русских нуворишей, от слова «вор». И хотя на его официальном сайте было написано, что он, якобы, вообще из наших, из ударенных будущим, и даже что-то сечёт в науке, верилось в это с трудом.

Денег на исследование, впрочем, он не жалел. Но и отчитываться приходилось за каждый потраченный цент. Даглас почти забил на эксперименты, занимаясь составлением смет и отчётов, и бредил Цюрихом, куда он собирался уехать сразу по окончании проекта, потому что чистая наука его интересовала больше практического её применения. Егор тоже предпочитал теоретические выкладки, в отличие от меня, экспериментатора и прагматика до мозга костей.

Кто бы мог подумать, что всё так обернётся. Прагматиком должен был стать именно Егор, потому что большую часть нашей с ним совместной жизни он заботился обо мне, и был не то, что жёстким, но даже жестоким решателем проблем. Однако с того момента, как я обрёл самостоятельность мышления, Егор будто оттаял, размяк, и склонен был подолгу погружаться в себя, предоставив мне полную свободу действий.

Теперь все вопросы быта и практического применения теоретических выкладок моего брата легло на меня, но мне это нравилось. Я с наслаждением работал, заказывал еду, отдавал распоряжения консьержу, и слыл матершинником-виртуозом. Ругаться мне нравилось, тем более что ма это делала с таким смаком и мастерством, что я нехотя перенял некоторые её интонации и выражения. А уж «окунись в алебастр», подцепленное в незапамятные времена у капитана Бори Грузина, вовсе стало визитной карточкой нашей семейки.

Впрочем, о семейке потом. Нас ждал завтрак с подателем благ.

Конечно, мы сказали, что внесём завтрак в наше расписание, и тут же благополучно об этом забыли. На повестке дня стояли вопросы посерьёзнее, чем какие-то завтраки с приседаниями.

В лаборатории завёлся «крот». Причём не банальный какой-то промышленный шпион, а такой матёрый саботажник, враг народа. И хотя Егор мне не верил, я чуял — прошлый эксперимент, обернувшийся аварией на полигоне, спланирован и исполнен тайным врагом, который потом тщательно за собой подтёр всё дерьмо.