Женщина, которую я бросил - Сюсаку Эндо

— Хорошо бы исполнили «Зеленые горы».

— Еще что! — буркнул я.

Мужчина подошел к нашему столу и, взяв Мицу за руку, что-то шепнул ей.

— Оставьте ее в покое, — крикнул я. — Вас только тут не хватало!

— Пусть говорит! Пожалуйста, дедушка, я заплачу.

Этот тип занимался гаданием, преимущественно хиромантией, в кабачках Сибуя и «Поющих голосах». Он говорил все, что ему приходило в голову, но одно из его предсказаний я запомнил хорошо. Он сказал, что Мицу будет несчастной оттого, что жалеет других.

— Ты слишком добра, девочка, слишком добра. А за это всегда приходится платить. Будь осторожна, иначе мужчины используют твою доброту тебе во вред.

— Какая чепуха! — засмеялся я. И Мицу тоже громко захохотала.

— Через несколько лет тебя постигнет несчастье, которое сейчас ты даже не можешь себе вообразить.

Но что это будет, старик так и не сказал. Получив двадцатииенную бумажку из красного кошелька Мицу, он, поклонившись, отошел.

Мицу едва держалась на ногах. По-идиотски полуоткрыв рот и опираясь на мое плечо, она кое-как спустилась по лестнице.

Внизу стоял Идогава.

— Приятной ночи!

— Пошел к черту!

Но я уже наметил, куда ее вести.

Когда-то я здесь подрабатывал и знал, что недалеко отсюда, на склоне горы, возле депо метропоездов, есть гостиница, в которой можно, если верить рекламе, висящей над входом, переночевать за сто иен.

Кончали торговать магазины. Продавец с напомаженными волосами, насвистывая, закрывал ставни. В плохо освещенном углу улицы еще продавались книги и журналы. На обложке одного из журналов была изображена молодая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову. Несколько мужчин с лихорадочным блеском в глазах просматривали журналы.

Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.

С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен…»

Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя… «В конце концов, — думал я, — все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».

— Ты мне нравишься, — пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.

Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.

— Куда мы пришли? — сказала Мицу, словно не слышала моих слов. — Это вокзал Сибуя?

— Нет, но нам нужно сюда зайти.

— Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.

— О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.

— Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь…

— Что ведь?..

— Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.

Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.

— Не надо.

— Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам — вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я…

В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.

Во время войны — я тогда ходил в гимназию — было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.

Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.

Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.

На улице Ямата — улице гостиниц и отелей — царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.

Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.

— Зайдем?

Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.

— О-о-о! — Удивленная Мицу сделала шаг назад.

— Ты что? — Я взял Мицу за руку и притянул к себе, — Я люблю тебя.

— Нет… нет… Я боюсь…

— Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока…

— Мне, страшно.

Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.

— Ты мне нравишься. Я тебя люблю… Я хочу любить тебя всю… Все твое тело… Ничего страшного… Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? — Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят. — Ну!.. Значит, я тебе противен?

— Нет… Вы мне нравитесь… Я…

— А чем ты это докажешь? Нам, студентам, слов недостаточно, мы и так слышим их без конца. А любовь? Один философ, например, говорит, что только эгоист не отдается любви без остатка.

Последнее я придумал экспромтом. Если б этот философ мог услышать мою болтовню!

— Во-первых, боязнь потерять девственность объясняется устаревшими взглядами на жизнь. Сегодня студентки добровольно идут на это. А остальные женщины от них отстали, потому что не могут освободиться от косных предрассудков. Неужели вам в гимназии ничего не говорили об этом?

— Нет. Это так трудно понять.

— Конечно. В гимназиях еще рано говорить о таких вещах. Но в университете… Ты что-нибудь слыхала об эмансипации женщин? Так вот. Чтобы мужчина и женщина были равны, необходимо отбросить всякий стыд, если между ними возникает любовь. Так нас учат. Понимаешь, о чем я говорю?

Тупо глядя на меня, Мицу удрученно кивнула головой.

— Я говорю, что нужно вести себя иначе. Отбрось ложные предрассудки. Войдем в этот дом. Может быть, вначале тебе будет немного страшно. Но ведь сказал же кто-то, что прогресс невозможен без риска.

Бедные философы! Однако нужно как-нибудь использовать знания, которые мы получаем от профессоров. В конце концов, не даром же я плачу деньги, бегая на заработки! Увы, «цитаты» из научных трудов не произвели желаемого впечатления на фабричную девчонку.

— Ну, идешь? — Я взял Мицу за руку, но она, как львенок, отпрянула назад.

— Нет, пойдемте домой, прошу вас, пойдемте.

— Домой? — закричал я. — Да что ж это такое? Сама назначила мне свидание, я пришел, а она домой. Вот тебе на… Ей дело говоришь, а она упрямится, будто ишак… Ладно. Пусть будет по-твоему. Я пошел.

И широкими шагами я стал спускаться вниз по улице. Я был вне себя оттого, что столько времени потратил попусту. И с кем? Хотя бы девчонка стоящая была. Но зол я был не только на Мицу, но и на философов и на профессоров, уроки которых оказались бесполезными.

Вдруг резкая боль пронзила мое правое плечо и спину. Кажется, начинается нервный приступ, не раз повторявшийся после полиомиелита. Когда я сильно устаю или волнуюсь, всегда возникает эта колющая боль.

Мыча от боли и чувствуя, что Мицу бежит за мной, я, не оглядываясь, продолжал идти. Она догнала меня и задыхаясь спросила:

— Вы обиделись?

— Конечно.

— И больше не придете?

— А что мне еще остается? Ты сама дала мне понять, что я тебе не нужен…

— …

— Но если тебе неприятно быть со мной, я не стану навязываться.

— Вы… я… Но мне не хочется заходить туда…

— Тогда прощай…

Мы спустились с горы. На веранде китайского ресторана двое мужчин с красными от вина лицами жадно что-то ели.

— Вы не хотите больше встречаться со мной?

— Нет.

Боль, ставшая еще острее, снова пронзила мою спину. Я невольно вскрикнул и схватился за правое плечо.

— Что с вами? — Удивленная и испуганная Мицу заглянула мне в глаза.

— Ничего. В детстве я болел полиомиелитом. Видишь, правое плечо у меня опущено. К тому же я хромаю. Поэтому и девушки меня не любят. Кому я нужен, калека? Еще ни одна меня не любила… М-м-м… И ты оказалась, как все…

— Вы хромаете?

Качающийся свет фонаря упал на лицо Мицу: она с состраданием смотрела на меня. Бедняга, она и в самом деле верит каждому моему слову.