Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Владимирович Бавильский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Денег не жалко, трата времени никогда не бывает пустой, поэтому не так надсадна, печально, что все эти попутные песни и вспышки насыщенной экзистенциальной бледности быстро стираются из памяти, архивируются тут же, на месте, как только момент настоящего перестает растягиваться.
Они вытесняются более зрелыми плодами запланированных впечатлений, так как понятно же, что мы помним не то, что видели или слышали, но то, что планировали подумать по этому поводу.
Любая безнадзорная комета, изначально не включенная в бизнес-план, обречена на забвение, хотя для меня нет ничего интереснее насыщенной бессюжетности.
***
Стоим у взлетной полосы. Одно дело мечтать о путевой цезуре внутри организма своей квартиры и совершенно другое – сидеть на месте «б» между двух спящих (салон почти весь дремлет) и, выглядывая в иллюминатор, замечать, как небо наливается силой кавернозных тел.
Внутри небесного ландшафта, точно шпанские мушки, возникают прожектора садящихся авиалайнеров. Кажется, день будет солнечным, светлым, настоящий подарок судьбы для конца сентября.
Зато при свете дня в соседнем ряду обнаружился мальчик, который спал, пока шел ремонт неполадки, свернувшись калачиком. Если бы не поломка, я бы и не знал, что у нас все-таки есть на борту один ангел-хранитель. Счастливого приземления
Мы летим, и сильно устает спина, она уже заранее устала от ожидания долговременного полета и выпадения из календаря, а тут еще оттяжка из-за этой поломки, увеличившей полет на целый час.
Дисциплинированно терплю, и все терпят, претерпевают и переживают неудобства, особенно люди больших размеров и корпулентные, также не везет длинноногим, хоть в чем-то мой рост способен пригодиться – ведь я уговариваю себя тем, что устаю меньше других, а это методологически неверно: чувства других не должны волновать, в зачет идет только собственная переносимость/непереносимость.
Мы летим, все более вовлекаясь в предчувствие прибрежного рахат-лукума, разлитого в рыхлом, точно песок, прибрежном воздухе, словно цвета имеют вкус: небесно-голубой – с привкусом пряничной патоки, желто-песчаный – с текстурой печенья, кирпичный – с послевкусием кирпича, размоченного водой.
Все ждут лета и большого пространства с незакрытой второй скобкой – отсутствие этажности и нарочито человеческий ландшафт (если смотреть на Римини или на Равенну сверху, вспоминается поздний Сезанн), имеющий нарочито человеческое измерение всей этой запущенности – процесса, давным-давно запущенного в неостановимость вместе с медленным одичанием палисадников и садов, зарастающих прожитым временем и плавно переходящих в песок пляжей.
Важно уйти от ожиданий, предложенных бедекером, выковыривающим из Равенны изюм; город всегда иное – синтаксис длительностей и складок, заставляющих взгляд загибаться за угол, если и опережая фланера, то на какую-то пару минут, а то и того меньше.
***
Между прочим, в Равенне Глеб Смирнов обещал траву в полный рост. Мне за пару часов до посадки она кажется пыльной – нужно же что-то противопоставить чистым краскам мозаик.
Идея в том, чтобы записывать предощущения, а затем сравнивать – сбылись они или не очень. Забава, возникшая из ночных и вечерних бдений, выкликавших осязательные практически впечатления из микста интернета, путеводителей, книг и догадок.
Иногда кажется, что нет ничего слаще предчувствий, и даже сама эта поездка более не нужна, а служит почти служебным завершением гештальта.
***
Воздух в Римини фигурист, наварист, складчат; бархатный, словно портьера, он струится, подобно древнему фризу, в каком-нибудь направлении. И если начинает опережать твое направление, то превращается в ветер. Точнее, в ветерок, так как внутри такого лета сильных ветров не бывает.
***
Все никак невозможно оторваться от родной речи. Кажется, что в Римини большинство говорит по-русски.
Дело даже не в том, что в аэропорту, похожем на районный автоцентр, кроме российских пассажиров никого не было. Сев в городской автобус, чтобы доехать до вокзала, тут же угодил в жаркие разговоры двух итальянок мариупольского происхождения. С ними же в ожидании поезда (и не только с ними) столкнулся уже на перроне, чтобы вновь начать вечный спор славян между собою.
Хотя никакого спора, если честно, не вышло. Враги у нас общие. Но и в очереди к билетной кассе подошла сначала одна питерская девушка, затем другая – тоже едут в Равенну, а не знали, что билеты следует компостировать на перроне.
Можно, конечно, прикинуться «человеком мира» и снова надеть темные очки (солнце отогрело мне макушку минут за 15, хотя питерская барышня жаловалась на вчерашние дожди), но от себя все равно не сбежишь, да и зачем сбегать, если вроде сбежал?
***
Со многими нашими туристами здесь происходит одна и та же эволюция (много раз замечал). Подобно профессору Плейшнеру, разомлев от воздуха свободы, русские начинают воображать себя «истинными европейцами».
Чаще всего выходит неловко – без чужого пригляда мы начинаем возвращаться к себе, приумножая идентити ощущением собственной правоты, выдаваемой местному люду по праву рождения. Этим тотальным отчуждением от всего и от всех невозможно не заразиться. Так наше самоощущение и плавает в подвижном желе между забитостью и временным освобождением от свинца российской гравитации.
Я подозревал, что поездка в Италию по контрасту, что ли, будет посвящена «думам о родине», мы ведь без этого не можем, но даже не догадывался, до какой степени.
Апология Шкловского и Бахтина
Разумеется, дело не в любви к искусству, а в необходимости побыть, сам-на-сам, в другом месте. Совсем в другом. Отморозиться [отчуждиться, остраниться] от родимой истерики (она же не только в «политике» проявляется, но и все прочее гвоздит), тысячекратно возрастающей в пустой и гулкой Москве с ее домами, далеко стоящими друг от друга, татуированными шоссе да пустырями.
Искусство – повод и перевод желания в видимую плоскость. Культурная программа позволяет прочертить осязаемые границы пути, а также задать понятные всем игровые правила. Но даже в отдельной рубрике «историко-культурного наследия» здесь нельзя объять необъятного, из-за чего едва ли не самое интересное возникает в маневрах и в оттенках оценки, в логике выбора памятных мест. Путник выбирает их, вынужден выбирать едва ли не на каждой развилке.
Но искусство – средство, а не цель, понять которую в лучшем случае можно, только уже приземлившись, на обратном пути, в Москве-мачехе, отгораживающейся от людей ожерельями своих Домодедовых да Шереметьевых. Первая порция твитов из Равенны
Чт, 07:27: В историческом центре Равенны, недалеко от могилы Данте, видел на улице воскресшего Каравайчука в лиловом берете. Почему-то даже не удивлен.
Чт, 08:54:
