Еще не поздно. Часть II. На распутье. - Павел Дмитриев

Первой очнулась Бьяна.

Белая медленно поднялась с пола и, ухватившись рукой за краешек стола, машинально оправила сбившуюся юбку. Моряны с трудом приходили в себя после действия «Ока василиска», и в голове у Бьяны наперебой стучали железные молоточки. Она потерла виски, надела очки и посмотрела на лежащую навзничь Тапиру:

— Бедная сестричка.

Осторожно, стараясь не потревожить черную, Бьяна переложила ее на кушетку, а затем похлопала по щекам свою напарницу:

— Ямана.

Та открыла замутненные глаза.

— Мы уходим.

— А Тапира?

— Ей лучше не знать.

Белые вышли из камеры и тщательно закрыли дверь.

— Она под контролем? — Ямана прислонилась к стене и неуклюже попыталась запихнуть «Око василиска» в сумочку. Координация к ней еще не вернулась.

— Да, — Бьяна поправила растрепавшиеся волосы. — Все, что она рассказала фате Красаве, — ложь. Ее используют. Ее использует колдунья, которая убила ее мужа. Командора войны ле Ста.

— А разве Богдана убил не Сантьяга?

— Это долгая история. — Бьяна справилась с прической и тяжело вздохнула: — Важно то, что у этой колдуньи, Кары, находится браслет фаты Мары.

— Сообщим об этом королеве?

Старшая моряна покачала головой:

— Зеленый Дом наложит лапу на браслет, и наши черные сестры окончательно превратятся в рабынь.

— А разве сейчас они не рабыни?

— Это будет навсегда.

— А нам-то что?

— Я не могу допустить, чтобы эта девочка, Тапира, стала рабыней, — Бьяна посмотрела на подругу. — Ей и так досталось слишком много. Мы отберем браслет у Кары и отдадим его черным, а еще лучше — уничтожим. Все моряны должны быть свободны.

— А как мы найдем эту Кару?

— Богдан ле Ста знал, где она живет, и рассказал об этом Тапире. — Бьяна одернула жакет и нехорошо улыбнулась: — Мы найдем эту тварь.

Забытая пустынь.

Подмосковье,

30 сентября, суббота, 13:59

До ближайшей деревни было километров пять. До ближайшего болота — метров четыреста. Потемневшие от времени здания Забытой пустыни стояли на небольшой поляне, окруженной густым лесом. Домиков было немного: пять или семь деревянных строений, среди которых выделялись только массивный амбар, где монахи хранили припасы, да невысокая церковь. Пасторальная картинка уединенности и умиротворения. Облик Забытой пустыни не менялся сотни лет, бушующие волны истории обходили стороной этот затерянный в подмосковных лесах уголок. И кто бы ни приходил на эту землю, будь то поляки, или французы, или немцы, никто не трогал скромных отшельников. То ли не добирались до такой глуши, то ли побаивались, наслышанные о чудесах, творимых монахами. Даже опьяненные вседозволенностью коммунисты, угробив в окрестных болотах несколько своих банд, плюнули и оставили пустынь в покое.

Сантьяга вышел на опушку леса, стряхнул прилипшую к пиджаку паутинку и брезгливо посмотрел на тянущуюся к воротам Забытой пустыни разбитую и грязную дорогу.

— К старцу идете? — поинтересовался сидящий под деревом пожилой мужик с аккуратной бородкой. — Здравствуйте вам.

— Добрый день, — вежливо отозвался комиссар и подтвердил: — К старцу.

— Поторопиться тогда надобно, — голос мужика стал глуше, — болен старец. Говорят, до зимы не дотянет.

— Потому и иду, — рассеянно ответил Сантьяга, сравнивая свой элегантный костюм с безобразной дорогой и обдумывая, что проще: сделать быстрый портал до ворот или отобрать у мужика резиновые сапоги.

— В таком костюме по лесу неудобно ходить, — заметил мужик.

— Я машину там бросил, — комиссар неопределенно махнул рукой в лес, — застрял. — И вдруг до него дошло: — А что, Никодим умирает?

— Так ведь лет-то ему почитай девяносто шесть, — мужик прищурился. — Даже чудотворцы умирают.

— А Никодим чудотворец?

— А то не знаешь? Хворь какую снять — к нему, наперед чего узнать — к нему. Большой веры человек был, да видно, кончились силы.

Веры Никодим был большой, крепкой. И магом он был неплохим. Но силу свою старец полагал дарованной Богом и потому отдал ее на служение единоверцам. Всю отдал, без остатка.

— Пойду я, пожалуй, — решился наконец Сантьяга, — спасибо за компанию.

Комиссар вышел на грязную дорогу и осторожно зашагал к пустыни.

— Пойди, пойди, — пробормотал мужик, оглаживая бороду. — Ишь, какие гости из лесу ходят.

В той стороне, в какую махнул рукой Сантьяга, дорог никогда не было, а было там непролазное болото. Выходило, врал долговязый франт в щегольском костюме, не на машине он приехал, но мужик не обижался. Хочет таиться — пусть таится. Господь ему судья.

В прохладной келье было очень тихо. Свет с трудом проникал через маленькое окошко, и в полумраке ярко выделялся огонек лампадки, освещавшей старинную икону. Никодим, одетый в белую рубаху до пят, лежал на грубой лавке, неподвижно глядя в низенький потолок. Длинная седая борода старца была аккуратно расправлена на груди, а худые руки устало вытянуты вдоль тела. Время уходило.

— Алексей, это ты? — тихим голосом спросил Никодим, услышав мягкий скрип открывающейся двери.

— Я попросил вашего мальчика не мешать нам, — ответил вошедший. — Добрый день, Никодим.

По лицу старца пробежала легкая тень раздражения.

— Знал, что ты придешь, демон, знал, — вздохнул Никодим, — но думал, успею умереть. — Он помолчал. — Поправь мне подушку.

— С удовольствием.

Сантьяга, слегка пригибаясь, — его голова почти касалась низенького потолка кельи, — подошел к старцу и подложил ему под спину подушку.

— Слышал, умирать собрались? — вежливо поинтересовался комиссар, дождавшись, когда Никодим устроится поудобнее.

— От этого никому не уйти, — выцветшие глаза старца холодно оглядели нава. — Даже тебе, демон.

— Я знаю, — кивнул комиссар. Он подвинул к лавке грубый табурет, расположился на нем и предложил: — Поговорим?

— А есть о чем?

— Появилась тема, — улыбнулся нав. — Лет шестьдесят назад у меня в ваших краях была небольшая недвижимость. Домик.

— Разрушили твой домик, — кашлянул Никодим, — немец разрушил. Я думал, ты знаешь.

— Имущество у меня там кое-какое пропало, — вкрадчиво сообщил нав. — Шкатулка.

Старец помолчал, глядя в черные глаза комиссара, и негромко сказал:

— Водицы дай.

Сантьяга протянул старцу ковшик и терпеливо подождал, пока тот напьется.

— Что же ты за хозяин, если имущество свое через столько лет ищешь?

— Это для вас столько лет, — жестоко усмехнулся комиссар, — а я только вспомнил. Вроде как вчера это было.

Никодим с достоинством выдержал удар.

— Ну так и подождал бы до завтра. Не беспокоил бы меня на старости лет.

— Вот тогда бы я оказался плохим хозяином.

Старец вернул Сантьяге полупустой ковшик и вновь откинулся на спину.

— Не знаю я, демон, дел твоих. Не сторож я твоему имуществу.

— Не сторож, верно, — согласился комиссар, — но и лжец из вас плохой, Никодим. Сдается мне, ваши монахи шкатулку взяли. Больше в тот домик никому ходу не было.

— А даже если и так, то все одно — помирать скоро, — отрезал старец. — Уходи, демон.

— Не все так просто, — вздохнул Сантьяга. — Никодим, хотите вы того или нет, но вам придется мириться с тем, что я есть. Что мы есть. И останемся здесь после вашей смерти. Я знаю, что вы считаете нас врагами — вам так внушили. Это, безусловно, печально, но пока вы нам не мешали, я не видел в вашей нелюбви ничего страшного. Теперь все изменилось. — Голос комиссара резко похолодел. — Вы встали у меня на пути, Никодим, сговорились с моими врагами, и вам придется держать ответ.

— Я ждал твоих угроз, демон, я не боюсь тебя.

— Я должен знать, кому досталась моя шкатулка, — жестко закончил комиссар, — и вы абсолютно не правы, если думаете, что ваше состояние поможет вам избежать расспросов.

— Я тебе ничего не скажу, демон, — старец огладил бороду, — а пытать меня бесполезно.

— Да я и не собирался пытать вас, — комиссар улыбнулся, но ничего хорошего эта деликатная улыбка не обещала. — Вы же умираете, Никодим, а мои расспросы сильно приблизят вашу кончину. Здесь достаточно материала для исследований. Например, ваш мальчик…

В глазах старца мелькнула бессильная ярость:

— Алешку не трогай, демон, не знает он!

— Знает не знает, я должен проверить, — отчеканил нав. — Вдруг вы ему шепнули чего случайно, а он и запомнил. Молодой ведь еще совсем, только-только жить начал, память хорошая.

— Не трогай Алешку, демон, — руки старца задрожали.

— Речь идет не только об этом молодом человеке, Никодим, — в черных глазах нава вспыхнули зловещие огоньки, а уши заострились, выдавая нечеловеческую суть комиссара. — Вы погубите всех. Мне нужно знать, кому досталась моя шкатулка, и я это узнаю. А потом сожгу ваше гнездо! Вы были совершенно правы, Никодим, когда пожалели, что не умерли до моего приезда.